Виталий Сертаков - Заначка Пандоры
Инна набрала бульона в крышечку термоса, но стоило ей подняться, как Ковальский вскочил, заступая дорогу:
— Я хочу покормить его…
— Не надо! — Юджин выглядел неестественно беспечно. — Я хочу сказать, что уже давал ему мяса, и попить тоже давал. Пусть он отдохнет, ладно?
Это было явное вранье, но Ковальский опередил меня, не дав сказать ни слова.
«Молчи! Пусть она уйдет. Я тебе объясню!»
Я так и замер с разинутой варежкой. Инна что-то заподозрила, вероятно, уловила обрывок фразы, но спорить не стала. Юджин продолжал стоять у нее на пути, загораживая раненого, лежащего под навесом из одеял.
Когда женушка ушла, Ковальский тронул меня за рукав и поманил в кусты.
— Чего?
— Ничего хорошего. У него задет позвоночник.
— Ты уверен? — Внутри меня точно струна натянутая лопнула.
— Говори тише, — Юджин потер кулаками воспаленные глаза, привстал на цыпочки и зашептал мне прямо в ухо. — Пока ты спал, от костра прикатилась головешка. Я проснулся от запаха, понимаешь? У Геры штанина вовсю горела, а он не чувствовал. Никакой реакции, понимаешь?
— Ну… Такое ранение… — Я не нашелся, что сказать.
— Ранение? Я его всего ощупал. Я не хотел, чтобы Инна узнала, понимаешь? Мне не понравилось, что его ноги никак не реагируют ни на щипки, ни на удары. Тогда я его еще раз ощупал. Я облазил его всего, от макушки до пяток. Сейчас это уже легче, чем раньше. Дырка в легком почти затянулась, к нему можно «прикасаться», понимаешь? Я тебе говорю, он не чувствует ног. Кроме того, от него пахнет.
— Господи! Ты думаешь…
— Поврежден какой-то позвонок. Герман не контролирует кишечник. Я пытался что-нибудь сделать, но ничего не смог, не хватает сил. Но дело даже не в этом…
Ковальский шмыгнул носом, нашарил в кармане свои треснутые очки. Я заметил, что исчезнувший почти кровоподтек, который он заработал от удара веткой, появился снова. Словно система регенерации стала работать наоборот, не справившись с расходом энергии, которую Юджин потратил на спасение Лиса.
— Дело в том, Боб, что Герман об этом знает. Он не чувствует даже рук. Он просил меня не тревожить Инку, пока до нас не доберутся все рецепторы. Чем чаще она отвлекается, тем тяжелее ей настраиваться на излучение планеты…
— А потом? Что же будет потом?
— Потом? — Ковальский поднял взгляд, и я не увидел в нем печали. — Он сказал, что парализованным жить не будет.
32
— Внимание! Моряк на связи. Второй дальний, ответьте Первому!.. Второй дальний, вас не слышу!
— На связи Дальний. Погоди, не мешай…
— Второй, доложите обстановку. Второй, почему молчите?
— Обстановка в норме. Трое на борту. Двое убитых. Доволен?
— Дальний, вас не понял. Почему сменили курс?
— Моряк, ты меня затрахал! Помолчи хотя бы минуту!
— Пеликан, ты чего?
— Я в прекрасном настроении. Отвали, не то выключу навигатор!
— Дальний, с вами Первый будет говорить.
— Ну, что еще?
— Первый на связи. Дальний, что у вас происходит?
— Ничего не происходит. Тема закрыта, личный состав обедает.
— Дальний, что за хамство?! Почему пилот не выходит на связь?
— Отдыхает пилот.
— Почему сменили курс? Вас уже ждет борт!
— Мы возвращаемся.
— Куда это вы «возвращаетесь»?! Дайте мне пилота!
— Отстань, полковник.
— Вы меня плохо слышите?
— Мы не закончили дела. Лис жив.
— Как жив? Вы же докладывали, что проверяли…
— Ошибочка вышла. Никто ничего не проверял. Это для тебя, полковник, человека прикончить — что два пальца…
— Дальний, немедленно назад. Это приказ!
— Засунь его себе в жопу. Там мой друг.
— Дальний… Пеликан, ты понимаешь, что тебя ждет?
— Меня уже ничего не ждет. Тебя, кстати, тоже. Подумай об этом, Первый.
33
— Я не чувствую, что стал умнее, братцы! — пожаловался Роберт. Неугомонные птицы ворковали у него на коленях.
— А никто не стал умнее, — еле слышно прохрипел со своей лежанки Гера. — Эта штуковина совсем другие последствия вызывает…
Вот он и высказал то, о чем я думал, не переставая, с тех пор, как Инна снова ушла в круг.
— Молодец, Гера! — как можно бодрее похвалил я. — Я угадать пытался, кто из вас первым сообразит… Роби, просто раз в пять ускорилась реакция, и раз в десять улучшилась память. Всё остальное — это ты сам, только сам.
— Это и страшно, — разглядывая сигаретную пачку, посетовал Боб.
Мне курить совершенно не хотелось, зато я научился без спичек зажигать сигарету. Интересно, что я еще смогу поджечь и на каком расстоянии?
«Мне не легче от того, что я стал такой сообразительный».
Пробитое легкое всё-таки давало о себе знать. Лису легче было общаться с нами молча. Так даже лучше, последнее время он раздражал меня всё сильнее. Сначала я списал это на общую усталость и антипатию, которую во мне вызывал лично Лис. Потом я спросил себя, только ли в этом парне дело, ведь не он один меня злил. Не он один, меня злило в последние часы слишком многое. Несмотря на достаточно широкий круг общения, я никогда раньше не опускался до личных выпадов. Университетские интриги я презирал, эта закулисная возня представлялась мне глупейшим расточительством времени. Безусловно, существовали люди, которых было не за что любить и уважать. Но считать их бездарными тараканами, достойными удара шваброй, я бы раньше не смог. Вот оно что, дело не в Германе, а во мне самом. Что-то во мне менялось, хотел я того или нет. Что-то менялось, и я пока не мог понять, хорошо это или наоборот.
— Но если мы не становимся умнее, то на кой черт все это нужно? — В голосе Кона впервые за время нашего знакомства прозвучала скрытая злоба. — Взять на себя грехи всего мира?
— А кто тебя уговаривал сюда прилетать? — поинтересовался я.
— Нет! — вскочил он. — Это кто тебя уговаривал переться? Я приехал за женой, а ты?
Кошка заворчала.
«Прекратите! — властно сказал Герман. — Мы все здесь потому, что она так хотела, и этого достаточно».
Я мог бы легко утихомирить их обоих — просто выключить, усыпить. Я гораздо лучше умею распоряжаться возможностями разума. На секунду я ужаснулся своим мыслям. Какое-то время мы с Бобом сжимали кулаки. Ладно, Роберт хоть и тупица, но отходчивый, а этот русский боевик еще и командовать лезет! Носимся вокруг него, как няньки, вот и радовался бы, что не оставили помирать в лесу! Опять я закипаю, это неправильно…
— Ладно, — сказал я. — Мы не должны спорить. Роби, помнишь, я рассказывал тебе о Бэтмене?
— А ну тебя! — махнул рукой Боб, усаживаясь обратно.
— Почему людям нужен Бэтмен, Роби? Почему все так любят его?
Боб насупился и не отвечал.
— Извини! — сказал я.
— Ты тоже извини…
— Может быть, потому что Бэтмен один? — предположил я. Злость улетучилась, и мне снова захотелось его обнять. — Может быть, людям проще верить в Бэтмена, чем в Того, кто умер на кресте? Может потому, что герой постоянно рядом? Он не требует молитв, он приходит по первому зову.
Я протянул к ребятам свое тепло; Гера, несмотря на боль, сразу откликнулся, я немедленно ощутил себя выше, разум мой стал глубже, а чувства полнее, как будто мы опять летали вместе. Боб помедлил (он всё еще немного дулся), но потом робко присоединился к нам.
— В том-то и фишка, что Бэтмен один. А еще он всегда знает, как правильно поступить, — примирительно отозвался Кон. — Но к понедельнику-то вокруг будут сплошные бэтмены… Вон идет очередной!
Из круга ковылял разбитной низкорослый индеец в выцветшей, драной мотоциклетной куртке. Две цепи фальшивого золота обматывали загорелую шею, ухо украшала серьга. Мы его еще не видели, но знали, что он придет. Сейчас мы могли предсказать чье-то появление максимум минуты за полторы, но, вероятно, потренировавшись, можно добиться и большего. По крайней мере подойти к костру незамеченным никто бы уже не сумел.
— Я его запомнил, — сказал Кон. — Один из тех байкеров, что остановились возле озера, милях в пятнадцати отсюда.
— Позовем его?
— Он спит на ходу, не стоит…
— Я ему не завидую! — Роберт провожал взглядом нескладную, качающуюся фигуру. — Вот он вернется к своим корешам, и что? Проповедовать начнет? Они его цепью по балде мигом отрезвят!
Мы еще раз посмеялись. Я припомнил совсем недавнее прошлое и убедился, что раньше, до посещения круга, смеялся намного больше. И опять я не смог ответить, нравится мне это открытие, или оно меня пугает. Я отодвинул Инкины кроссовки подальше от огня. Она приходила ненадолго четыре раза, когда не было наплыва рецепторов, и брала нас по очереди с собой. После каждого такого посещения я чувствовал себя всё сильнее. У меня окрепли мышцы, пропали мозоли на ногах, даже кожа на лице разгладилась. Жаль, нет зеркала, наверняка я выгляжу моложе, чем раньше. Я меньше улыбаюсь. Всё реже я вспоминаю о бывшей своей работе, она перестает интересовать меня в той степени, в которой интересовала еще неделю назад. Это удивительно, но в голову приходят задачи совершенно иного масштаба. По сути, проект, который вел Пендельсон, больше напоминал слепое барахтанье и потерял актуальность. Последний раз, когда мы, закрыв глаза, сидели с Инной друг напротив друга, я внезапно решил для себя одну важную задачу. Точнее, я ее не решал, просто она тоже показалась мне лишней и надуманной. Пендельсон мне все уши прожужжал своими набившими оскомину нравоучениями о роли наших опытов для благодарного человечества. Теперь эти идеалистические порывы казались мне пустым набором звуков, вроде воркования птичек, прирученных Бобом. Мир следовало упорядочить, вот и всё. Кстати сказать, конфликтов с полицией почти не наблюдалось. Если вчера еще скандалили, то нынче стояла полная тишина. Весело и в то же время жутковато было смотреть, как ребята в форме спешно организовывали оцепление. Сплошную ограду не поставить, кругом ряды живой колючки и болото.
