Алексей Замковой - Благими намерениями
Колонна остановилась всего лишь в паре десятков шагов от нас. Рявкающая команда — и двенадцать пленных, словно автоматы, прекратили движение. Однако не замерли вовсе — тут же принялись переминаться с ноги на ногу, видимо стараясь согреться. Немцы, которые ехали на санях, спрыгнули на землю. Один из них тут же начал доставать из саней лопаты — по одной, по две — и швырять их в снег. Снова команда — первый из колонны пленных подошел к саням, неловко нагнулся и поднял из снега одну из лопат. Немец, следящий за этим, махнул рукой в нашу сторону, и пленный медленно поплелся в указанном направлении. За ним еще один, затем следующий…
Слава богу, пленные до нас не дошли. Копать принялись шагах в пятнадцати от меня. Увидев это, я немного расслабился. Глядя, как военнопленные размеренно долбят лопатами промерзший грунт, я молился только о том, чтобы у троих, укрывшихся в роще, не сдали нервы. Чтобы они не открыли стрельбу. Своих-то, тех, кто лежит рядом, я предупредил. А насчет остальных — пришлось надеяться только на Шпажкина. Конечно, освободить этих несчастных было бы хорошим делом. Я бы сам скомандовал «Огонь!», если бы перед нами не стояла другая, более важная задача. Нет практически никаких шансов, что кто-то из этих ребят сможет вывести нас на подполье. Поэтому рисковать сейчас, освобождая их, было бы не самым разумным поступком.
Еще я надеялся, что могилы они копают не для себя. Как в фильмах показывали в моем времени — дали лопату, сказали: «Копай», а потом в эту же могилу самого и сбросили. Может, и здесь так будет, но я все же надеюсь, что военнопленных сюда привели лишь для земляных работ, а те, для кого предназначаются могилы, прибудут позже.
Один из военнопленных внезапно согнулся в приступе жестокого кашля. При этом, видимо, отворачиваясь от товарищей, он повернулся в нашу сторону. Когда кашель прошел и пленный, понукаемый окриком одного из немцев, разогнулся, его взгляд, я прямо почувствовал, впился в меня. Кажется, он смотрит прямо мне в глаза. На миг все замерло. И я, и пленный, и само время… А если сдаст? Мало ли до чего может довести лагерная жизнь — находящиеся на грани голодной смерти люди за миску помоев способны на все. Сдаст или не сдаст? Я напрягся, готовясь одним щелчком выбросить затвор автомата из предохранительного выреза… Время снова потекло с нормальной скоростью. Медленно опустив глаза к земле, пленный отвернулся и снова принялся долбить землю. Мне показалось, что, когда он отворачивался, на его губах промелькнула улыбка…
Копать закончили через пару часов. Немец, по-видимому командовавший здесь, оценил работу и что-то сказал. Пленные направились к саням. Подходили по одному — клали инструмент в сани и отходили в сторону. К счастью, не к ямам. Встали строем в сторонке и замерли, ежась на холодном ветру. Вскоре появились новые лица. На дороге, двигаясь в нашу сторону, появились новые сани. В них сидят трое — все немцы. Когда сани подъехали ближе, я понял, что на самом деле в них — пятеро. Еще двое, не замеченные мной ранее, лежат в санях. Сердце екнуло от мысли, что я все же просчитался и этих людей расстреляли в городе, а сюда привезли, только чтобы похоронить. Сани остановились рядом с первыми. Не удержавшись, я шумно выдохнул, глядя на то, как немцы вытаскивают из саней тех двоих. Живы!
Время ускорилось, и секунды полетели с бешеной скоростью. У меня осталось, по прикидкам, меньше минуты, чтобы распределить цели, пока связанных пленников волокли к яме. Шесть немцев, которые охраняют копавших яму военнопленных. Плюс трое, которые приехали только что. Девять человек… Четыре немца, сбившись тесной кучкой, курят в нескольких шагах от строя военнопленных. На предстоящую казнь они не обращают никакого внимания — даже не смотрят в сторону ямы. И, судя по всему, ничего не опасаются. Карабины у всех четверых висят за спинами. Еще два немца охраняют строй. Вот у них — оружие наготове. Хоть стволы карабинов и направлены в землю, но оружие эти двое держат в руках. Но они тоже больше обращают внимание на разговор своих товарищей, бросая лишь редкие взгляды на тех, кого, собственно, охраняют. Так, что с теми, которые привезли приговоренных? Два немца ведут смертников к яме, подталкивая их в спины. И у этих карабины висят за плечами. И правильно — чего опасаться? Двое приговоренных ведь связаны по рукам и ногам — идут-то еле-еле, делая мелкие шажки, насколько позволяет веревка. Так что зачем зря руки нагружать? За ними, шагах в трех-четырех, следует еще один немец. Похоже — унтер. Погон не видно, однако вооружен он МП-38 или МП-40, а не карабином. Учитывая, что МП в пехотных частях положены пока только командирам отделений, — точно унтер.
— Якоб, Василий, берете на себя тех двоих, которые ведут приговоренных. Цельтесь так, чтоб с первого раза — они, скорее всего, и будут расстреливать, — прошептал я. — Августин, ты стреляешь в того, который с автоматом. Стреляете только после меня.
Дождавшись подтверждения, что меня услышали, я снял свой МП-38 и, двигаясь осторожно, плавно, стараясь не делать резких движений, начал поднимать оружие. МП — чертовски неудобная штука, когда надо стрелять лежа! Длинный магазин обеспечивает автомату в нормальном положении слишком высокий профиль — надо было с самого начала озаботиться ямкой в земле, в которую упереть магазин. Да что уж теперь… Не стрелять же держа автомат боком! Медленно… Аккуратнее… Столпившиеся у строя военнопленных немцы попали в прицел. Один, склонившись к сложенным лодочкой ладоням, прикуривает… Остальные трое, оживленно жестикулируя, что-то обсуждают…
— Вставай, проклятьем заклейменный…
Я вздрогнул от неожиданности. Чистый, сильный голос разносил с ветром по степи слова «Интернационала». Блин, ну кто ж под руку!.. Хорошо еще — стрелять не начал.
Немцы, которых я держу на прицеле, замолчали и обернулись к яме. Поет один из приговоренных — высокий, худой парень, лет двадцати от силы. Одет он в бывшую когда-то белой, а сейчас — всю покрытую бурыми пятнами длинную рубаху, черные, явно бывшие когда-то модными брюки. На снегу смертник стоит босыми ногами, однако стоит спокойно — не переминаясь от холода и пытаясь держаться прямо. Конвоиры, успевшие уже поставить приговоренных к краю ямы и отойти от них на пару шагов, замерли. Один из них обернулся и, посмотрев на поющего, вопросительно уставился на унтера с автоматом. Тот только пожал плечами и махнул рукой — пусть, мол, поет.
— …Весь мир насилья мы разрушим… — летит над степью. Праздные немцы принялись указывать на поющего. Кто-то из них засмеялся. Я бросил взгляд на военнопленных — большинство стоит так же, как и стояло. Тихо, уныло, не обращая ни на что внимания… Некоторые вертят головами, оглядываясь, и этим сильно беспокоят двоих, охраняющих их немцев.
