Дин Кунц - Покровитель
Если их всего трое, они не оставили бы одного человека за «тойотой», в то время как двое пытались обойти ее с одного направления. Если их было всего трое, те двое, что на юге, разделились бы и один обошел бы ее с севера. Значит, должен быть четвертый, может быть, даже и пятый где-то среди песка к северо-западу от «бьюика».
Но где?
ГЛАВА 19
Когда Стефан выразил благодарность премьер-министру и встал, чтобы исчезнуть, Черчилль показал на книги, лежащие на столе, и сказал:
– Не забудьте это. Если вы оставите их – это будет соблазн заняться плагиатом!
– Это в вашем характере, – сказал Стефан, – что вы не настаиваете оставить их для этой цели.
– Нонсенс. – Черчилль положил сигару в пепельницу и поднялся со стула. – Если я заполучу эти, уже написанные, книги сейчас, их не смогут опубликовать в таком виде, как они есть. Без сомнений, я найду что-то, что требует переделки, и проведу свои послевоенные годы жизни в бесконечных исправлениях ошибок, что в итоге не сделает их такими популярными в вашем будущем.
Стефан засмеялся.
– Я серьезно, – сказал Черчилль. – Вы сказали, что моя история будет довольно примечательной. Этого достаточно, чтобы удовлетворить меня. Я напишу их так, как написал, чтобы не рисковать.
– Наверное, это мудрое решение, – согласился Стефан.
Пока Стефан складывал книги в рюкзак, Черчилль стоял, слегка покачиваясь на носках и держа руки за спиной.
– Есть так много вещей, которые бы я хотел спросить о будущем. Это для меня гораздо интереснее, чем успех моих книг.
– Я должен идти, сэр, но…
– Я знаю, – сказал премьер-министр. – Я не буду задерживать вас. Но скажите мне только одно. Любопытство распирает меня. Скажите… например, что станет с Советами после войны?
Стефан заколебался, застегнул рюкзак и сказал:
– Премьер-министр, я сожалею, но Советский Союз станет после войны гораздо мощнее Британии, с ним смогут соперничать только Соединенные Штаты.
Черчилль выглядел несколько удивленным.
– Их отвратительная система действительно приведет к экономическому успеху и богатству?
– Нет, нет. Их система придет к экономическому кризису, но и к чудовищной военной мощи. Советы будут беспощадно милитаризировать свое общество и уничтожать противников этого. Говорят, их концлагеря превзойдут лагеря рейха.
Выражение лица премьер-министра оставалось непроницаемым, но он не мог скрыть тревоги в глазах.
– Сейчас они наши союзники.
– Да, сэр. И без них война против Третьего рейха могла бы не быть выигранной.
– О, она была бы выиграна, – уверенно сказал Черчилль, – только не так быстро. Он вздохнул. – Говорят, что политики имеют странные причуды, но Союз в войне имеет еще более странные.
Стефан был готов к отправлению. Они пожали друг другу руки.
– Ваш институт будет превращен в обломки, щепки, пыль и пепел, – сказал премьер-министр. – Даю вам слово.
– Это то, что нужно, – сказал Стефан.
Он сунул руку за рубашку и трижды нажал желтую кнопку, которая активировала временную связь.
В одно мгновение он оказался в институте, в Берлине. Он вышел из цилиндра и подошел к программной панели. Прошло точно одиннадцать минут с тех пор, как он отправился в бомбоубежище под Лондоном.
Плечо ныло, но боль не усилилась. Безжалостная нудная боль отняла у него, много сил, и он сел на стул, чтобы немного отдохнуть.
Потом, используя расчеты, сделанные на IBM PC в 1989 году, он запрограммировал машину времени на последний прыжок в будущее в одиннадцать часов ночи двадцать первого марта, в другое бомбоубежище, но не под Лондоном, а под Берлином.
Когда машина была готова, он вошел в цилиндр без оружия. На этот раз он не взял с собой и шесть томов истории Черчилля.
Когда он ступил на точку перемещения, знакомый неприятный зуд прошел из кожи в плоть и во внутренности, потом обратно из внутренностей в плоть и кожу.
Подземная комната без окон, в которой оказался Стефан, была освещена единственной лампой, стоявшей на столе, и теми вспышками разрядов, которые вызвало его появление. В этом неясном полубараке было отчетливо видно лицо Гитлера.
ГЛАВА 20
Одна минута.
Лаура притаилась с Крисом за «бьюиком». Не меняя позы, она сначала посмотрела на юг, где, как она знала, скрывался один убийца, потом на север, где, по ее мнению, прятались еще враги.
Воздух над пустыней был необыкновенно спокойным. Ветер был не сильнее дыхания трупа. Солнце так ярко заливало равнину, что земля казалась такой же полной света, как небо; где-то на краю света светлые небеса смешивались со светлой землей, стирая горизонт. Несмотря на не очень высокую температуру, от камней и песка исходило тепло.
Одна минута.
Одна минута или даже меньше осталось до возвращения Стефана из 1944 года, и он им поможет не потому, что у него «узи», а потому, что он ее спаситель. Ее спаситель. Хотя она теперь знала его происхождение, в котором не было ничего неземного, он в каком-то роде был по-прежнему для нее чем-то большим, чем жизнь.
Никакого движения на юге.
Никакого движения на севере.
– Они приближаются» – сказал Крис.
– Все будет в порядке, дорогой, – сказала она тихо. Ее сердце терзал не столько страх, сколько предчувствие потери, как будто она знала каким-то примитивным чувством, что ее сын – единственный ребенок, который не должен был родиться – был уже мертв не потому, что она не могла его защитить, а потому, что такой была его судьба. Нет. Черт возьми, нет. Она победит судьбу и на этот раз. Она не отдаст ей своего мальчика. Она не потеряет его, как потеряла многих людей, которых любила. Он принадлежал ей. Он не принадлежал судьбе. Он принадлежал ей. Только ей.
– Все будет в порядке, дорогой. Еще полминуты.
Неожиданно она увидела движение на юге.
ГЛАВА 21
В личном берлинском бункере Гитлера разряды энергии шипели и расползались от Стефана в виде змеевидного серпантина бело-синего света по бетонным стенам и полу, как это было в подземной комнате в Лондоне. Это яркое и шумное явление не привлекло внимания охраны, находившейся в соседней комнате, так как в этот момент Берлин подвергался бомбардировке самолетами союзников; бункер вздрагивал от разрывов бомб на поверхности земли, и даже на этой глубине грохот бомб заглушал звуки, сопровождавшие появление Стефана.
Гитлер повернулся лицом к Стефану. Он выказал не больше удивления, чем Черчилль, хотя он знал о работах в институте, чего не знал Черчилль, и он понимал, каким образом Стефан материализовался в бункере. Более того, он знал Стефана, как сына своего сподвижника и как офицера СС, работавшего на него.
Хотя Стефан не ожидал увидеть удивления на лице Гитлера, он надеялся увидеть его черты, искаженные страхом. Если фюрер прочел рапорт агентов гестапо о последних событиях в институте – что он несомненно сделал, – он знал, что Стефан убил Псиловски, Янушку и Волкова шесть дней назад, пятнадцатого марта, и скрылся в будущем. Возможно, он решил, что Стефан предпринял это путешествие в шесть дней назад, до убийства этих ученых, и собирался убить и его тоже. Если он и был напуган, то контролировал свой страх; не вставая с кресла, он спокойно открыл ящик стола и достал «люгер».
Когда электрический разряд закончился, Стефан вскинул руку в нацистском салюте и сказал со всей фальшивой страстью, какую только мог изобразить:
– Хай, Гитлер! – Чтобы быстро доказать, что его намерения не были враждебными, он упал на одно колено, как будто стоял перед алтарем в церкви, и склонил голову. – Мой фюрер, я пришел к вам, чтобы очистить свое имя и сообщить о заговоре в институтском персонале и контингенте гестапо, ответственном за безопасность института.
Долгое время диктатор молчал.
Взрывная волна от разрывов бомб проходила сквозь землю, сквозь двадцатифутовую толщину стали и бетона и наполняла бункер бесконечным и низким гулом. Каждый раз, когда бомба разрывалась в непосредственной близости, три картины, вывезенные из Лувра во время оккупирования Франции, качались на стене, а высокий медный стакан с карандашами, стоящий на столе Гитлера, производил пустой вибрирующий звук.
– Встань, Стефан, – сказал Гитлер. – Сядь сюда. – Он показал на черное кожаное кресло, которое было одним из пяти предметов мебели в этом подземном кабинете. Он положил «люгер» на стол – но в пределах досягаемости.
– Не во имя твоей чести, а во имя чести твоего отца и СС. Я надеюсь, что ты невиновен, как ты заявляешь.
Он заговорил напористо, так как знал, что любил Гитлер. Но в то же время он говорил с благоговейным почтением, как будто искренне верил в то, что перед ним находился человек, который воплощал в себе дух всего германского народа. Кроме напористости, Гитлер любил почтение, которое ему оказывали его сподвижники. Это было трудным испытанием, но это была не первая встреча Стефана с этим человеком; он имел опыт общения с этим душевнобольным, что помогало ему скрыть отвращение.
