Автор неизвестен - Песни южных славян

Прослышались, появились
Татары,[545] девять их тысяч,
Людей секут, села палят.
Прослышали это в селах,
Прослышали — побежали.
Большое село Прахово
Не слышало, не бежало,
Там только ночью узнали,
Как поняли, так побежали.
Лайчица одна, сиротка,
Нигде никого не имела,
Шила без родителей Лайка,
Никто ей вести не подал,
Не слышала, не побежала.
Встала она в воскресенье,
И заплакала Лайка:
«Олиле, боже, олиле,
Бежать — мне не домчаться,
Кричать — не докричаться.
Сидеть — не досидеться».
До бога голос донесся,
Святая Неделя сказала:
«Лайчица ты, сиротина,
Тому ли тебя наставить,
Того ли еще не знаешь?
Сожги ржаную солому,
Белое лицо запачкай,
Расплети русую косу,
Возьми жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам выйди.
Татары тебя спросят:
«Эй, босая цыганка,
Ты ведь ходишь по селам,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, бежало ль?»
А ты им ответь, Лайчица:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черною чумою,[546]
Девять лет я гуляю,
Вас отыскать стараюсь.
Теперь помог мне всевышний:
Искала я вас — отыскала»».
И поднялась Лайчица,
Солому сожгла ржаную,
Лицо свое зачернила,
Расплела русую косу,
Взяла жесткую торбу
С белой ореховой палкой,
Навстречу татарам вышла.
Татары молвят цыганке:
«Эй, босая цыганка,
Ходила ли ты в Прахово,
Слыхало ль оно, побежало ль?»
Лайчица в ответ татарам:
«Я не босая цыганка,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Вас девять лет искала.
Теперь мне помог всевышний:
Искала я вас — отыскала!»
Татары чуме молвят:
«Чума, моровая язва!
Пощади ты нас, не губи нас!
Тебе мы, чума, подарим
Наших коней с добычей!»
Лайчица им отвечает:
«Татары вы, девять тысяч,
Я человек не торговый,
Чтоб торговать конями,
Зовусь я черной чумою,
Девять лет я бродила,
Девять лет вас искала!»
Попятилися татары,
Попятились и побежали,
Своих коней побросали,
Коней с богатой добычей.
А люди в село вернулись,
И диву давались люди,
Как это сделала Лайка,
Чтоб испугались татары.

«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам в турецкую веру!»
Руки по локоть ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам в турецкую веру!»
Обе ноги ему отрубили,
Снова о том же спрашивать стали:
«Отдашь, отдашь ли, горец Йово,
Красотку Яну в турецкую веру?»
«Эй, воевода, голову дам вам,
Яну не дам вам в турецкую веру!»
Тогда Йово выдрали очи,
Спрашивать больше его не стали.
Схватили турки красотку Яну
И посадили на вороного,
Угнать решили полем-низиной,
Полем-низиной в село к татарам.
Яна Йовану тихо сказала:
«Прощай, Йован мой, брат мой родимый!»
«Будь же здорова, сестрица Яна!
Нет глаз у Йово, чтобы взглянул он,
Нет рук у Йово, чтоб мог обнять он,
Нет ног у Йово, чтоб проводил он!»

Пастух беседовал с лесом:
«Лес ты мой, лес ты зеленый!
Вчера ты, лес, был зеленый,
А нынче ты, лес, весь высох.
Пожары ль тебя спалили?
Морозы ли остудили?»
И лес пастуху ответил:
«Пастух, молодой пастух мой!
Пожары меня не палили,
Морозы не застудили,
Но тут вчера проходили
Невольников вереницы.
Как в первой-то веренице
Всё молодые девчата.
Только девчата заплачут —
Лес наклоняет верхушки,
Широкий путь подметает.
Девчата плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где наши холсты льняные?
Ткали мы их — не доткали,
Белили — не добелили.
Кто наши холсты доткет нам?
Кто их доткет и добелит?
Кто их узорами вышьет?
Кто обошьет бахромою?»
Как во второй веренице
Всё молодые молодки.
Только молодки заплачут —
В лесу опадают листья.
Молодки плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где ж наши малые детки?..
Встанут, а матери нету.
Заплачут они да спросят:
«Где мама? Доит корову?»
Доила б мама корову,
Телята бы не мычали.
«Где мама? По воду ходит?»
Ходила б по воду мама,
Тогда бы ведра бренчали.»
Как в третьей-то веренице
Всё молодые юнаки.
Только юнаки заплачут —
Ветки в лесу засыхают.
Юнаки плачут и стонут:
«Боже мой, господи боже!
Где ж они, буйволы наши?
Впряжены — нераспряжены.
Кто же теперь распряжет их?
Где наши черные пашни?
Пахали — не допахали.
Кто же теперь их допашет?
Где ж она, наша пшеница?
Сеяли — не успели.
Кто же пшеницу досеет?»»

Гнал по дороге рабыню турок,
Гнал ее лютый в лютую стужу,
Бил по лицу и кричал ей злобно:
«Брось ты мальчишку, брось на дороге!»
Пленница турку так отвечала:
«Турок ты, турок, злодей поганый,
Как же мне бросить дитя родное?
Я, молодая, сноха попова,
Сноха попова, жена дьякова.
Я не рожала девять годочков,
А как десята весна настала,
Знахари вышли кричать по селам:
«Травки недужным! Травки бездетным!»
Все им давали свои мониста,
Все покупали травки от хвори,
Я ж отдала им свои запястья,
Купила травку — хотела сына.
И родила я себе сыночка».
Уселся турок — поесть надумал;
Рабыня ж встала, взяла младенца,
Пошла с ним в горы, в горы родные,
Сплела там люльку из трав высоких
Да привязала к двум стройным елям.
Как уложила в нее младенца,
Стала качать его да баюкать,
Песню запела и зарыдала:
«Баюшки-баю, милый сыночек,
Вот твоя мама — Стара-Планина,
А эти елки — милые сестры.
Пусть ветер горный тебя качает,
Пусть дождик теплый тебя купает!»
И вдруг с вершины голос раздался:
«Иди, младая пленница, с богом!
О сыне малом ты не тревожься —
Матерью буду малому сыну,
А те две ели — сестрами станут,
И будет дождик купать младенца,
И будет ветер его баюкать,
И будет серна кормить и холить!»
Увел младую пленницу турок…
Стара-Планина! Старая матерь!

Турок рабыню по лесу гонит,
Турок рабыне молвит негромко:
«Эй, полонянка, ты, голодранка,
Ноги босые, брюхо пустое,
Брось, говорю я, малого сына,
Брось, говорю я, пока не поздно!»
Рабыня турку молвит негромко:
«Как же я брошу милое чадо!
Долгие годы была бездетна,
Долгие годы хотела сына,
Минуло десять — родился мальчик,
Родился мальчик, сын мой Иванчо!
Я под ракитой вешала зыбку,
Там оставляла сына Иванчо,
Там оставляла и наставляла:
«Люлюшки-люли, сынок Иванчо,
Дождик прольется — тебя умоет,
Придет волчица — тебя накормит,
Повеет ветер — навеет дрему!
Расти скорее, Иванчо милый,
Чтоб из неволи вызволить царство,
Освободить нас от лютых турок!»»
Турок чернеет от злобы лютой,
Надвое рубит мать и младенца.

Ой ты, Стойна Енинёвка!
Слух прошел о янычарах,
И явились янычары.
Склаф[552] во двор поповский въехал,
В прочие дворы — дружина.
Склаф повел такие речи:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Грамотей, святой подвижник,
Отвечай мне без уверток:
Есть у вас в селенье дети,
Надобные для набора,
Для набора в янычары?»[553]
Говорил священник Склафу:
«Ты послушай, Склаф могучий,
Я на твой вопрос отвечу,
И отвечу без обмана:
Есть в любом селенье дети,
Есть в любом лесу тропинки,
Есть в любой реке пороги,
И у нас детей немало.
Вот у нашей тонкой Стойны,
Стройной Стойны Енинёвки
Три сыночка подрастают,
Все пригодны для набора, —
Для набора в янычары».
Склаф священнику ответил:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Ты пошли за тонкой Стойной,
Стройной Стойной Енинёвкой.
Трех сынов пускай приводит,
Погляжу, на что пригодны,
Хороши ли для набора,
Для набора в янычары».
Поп немедля кликнул Стойну,
Кликнул — и она явилась.
Склаф промолвил тонкой Стойне:
«Ой ты, Стойна Енинёвка,
У тебя в дому три сына,
Слышал я: они пригодны
Для набора в янычары».
Стойна громко зарыдала:
«В первый раз пришли к нам турки
Брата моего забрали,
Во второй они явились —
У меня забрали мужа,[554]
В третий раз сюда явились
Сыновей меня лишают!»
Склаф ответил тонкой Стойне:
«Слушай, Стойна Енинёвка,
А узнала бы ты брата,
Опознала бы ты мужа?»
Говорила Склафу Стойна:
«Ой же, Склаф, ты Склаф могучий!
Нет, я брата не узнаю,
С малых лет мы не видались,
Но зато узнаю мужа,
Был он прежде дровосеком,
Дровосеком, дроворубом,
И пошел он как-то в рощу,
И рубил он в роще явор,
Был он ранен острой щепкой:
В голову ему попала
И оставила зарубку,
Шрам оставила приметный».
И промолвил Склаф могучий:
«Слушай, поп, ученый книжник,
Всех мужчин зови на сходку,
Со всего зови селенья!»
Поп мужчин созвал на сходку,
Со всего созвал селенья.
Говорил им Склаф могучий:
«Ну-ка живо скиньте шапки!
Пусть на вас посмотрит Стойна,
Может быть, узнает мужа!»
Склафу люди покорились,
Покорились, шапки сняли.
Не узнала Стойна мужа,
Не заметила отметки.
И сказала Стойна Склафу:
«Ты послушай, Склаф могучий,
Мне и стыдно, Склаф, и страшно,
Грех боюсь принять на душу,
Но и ты сними-ка шапку!»
Склаф могучий шапку скинул,
На него взглянула Стойна,
И узнала Стойна мужа,
По примете опознала,
По отметине знакомой
На челе его высоком.