Сергей Малицкий - Блокада
— Ну что ж, — задумался Пустой, который после девятой пленки стал еще молчаливей. — Пойдем. Куда бы ни пришли, а девятую пленку просто так не минуем.
И то сказать, Филя и посмотреть боялся на девятую пленку изнутри. По первости подошел, хотел вглядеться в клубы дыма, которые словно от костра над землей ползли, — так чуть не обделался. И глаз не защипало, а чуть проморгался — разглядел какие-то увалы, ложбины, камни и силуэты между ними — страшные силуэты, как тот, что Пустой на стене в своей каморке еще в мастерской нарисовал.
— Тут я и Галаду видела, — положила Лента руку мальчишке на плечо, — К счастью, он меня не разглядел. Кажется.
Тут и время отправляться пришло. Коркин, кстати, никому не позволил ни мешка своего взять, ни ружья. Только все никак сообразить не мог — радоваться ли, что мешок легче стал, или огорчаться, что патронов мало осталось. А потом, когда втянулся в ход, только на кашу на привалах налегал да удивлялся сначала, что на сером огне нормальная каша готовится, а уж потом — что вечер не наступает.
— А ты думал, что мы тут по сумеркам ориентировались? — смеялся над скорняком Филя, — Да мы дни по твоему таймеру отмечали: тут же опять ничто не работает, а твой прибор знай себе отщелкивает, только заводить не забывай.
К вечеру разговоры стихли. Вокруг было одно и то же, хоть и не повторялось никогда в точности. Тянулись не столько разрушенные, сколько брошенные и забытые одноэтажные дома. Поднимались корпуса каких-то фабрик или заводов. Торчали трубы, тянулись заборы. Шелестели серыми листьями деревья. Несколько раз Пустой, которого вдруг стали слушаться и светлые, приказывал обшаривать дома, но они неизменно оказывались пусты. В домах не было даже пыли. Иногда попадалась сломанная мебель или засохшие цветы, но они тоже были серыми.
— Это не Разгон, — перед последним вечерним переходом сказал Пустой.
— Но и не наш мир, — не согласилась Лента.
— И не наш, — растрепал рыжие волосы Рени-Ка, которые казались серыми, как и все вокруг.
— Но это все настоящее! — напряг скулы Кобба. — Не мой мир, не Разгон, но подлинный!
— Пленки тоже настоящие, — заметил Пустой, — Но если завтра они исчезнут, ты не только не докажешь, что они были, но и не объяснишь их природы. Мы ходим по окружности в несколько миль, хотя оттопали их уже полсотни. И будем так идти еще долго.
— Если еды хватит, — пробурчал Рашпик, — Тут ни крошки съестного, ни травинки, ни одного живого существа я пока не заметил. А еды у нас не так уж и много! Да и воды всего ничего осталось!
— Не будет еды — вернемся, — пожал плечами Пустой, и все оглянулись назад, потому как стоило собраться вернуться к пленке, достаточно было развернуться — и вот уже она начинала клубиться впереди через милю-две, разве только никак не удавалось вернуться теми же улицами, которыми от нее уходили.
— А переродки бывают нормальными? — в очередной раз спросил Филя Рашпика, который на каждом втором шаге начинал ныть, что мешки у всех легчают, потому как и еда кончается, и патроны, а резак в его мешке как был тяжелым, так и остался, или ему начинать откручивать от него части и разбрасывать их за собой?
— Ты чего спрашиваешь-то? — недоуменно обернулся на мальчишку толстяк. — Какими нормальными? Они же пе-ре-род-ки! Ты видел, как их крючит-то? У одного глаза нет, у другого рога на голове, у третьего кости поверх кожи. Страсть одна. Они переродки, понимаешь?
— Да не о том я, — поморщился Филя, — Ты ж постарше меня.
— И намного! — приосанился Рашпик.
— Ну так и объясни! — потребовал мальчишка. — Вот представь себе, что вот это все — ну рога, глаза, кости — это все как одежда. Панцирь. Шкура. Маска.
— Ну? — поскреб Рашпик покрытый редкой щетиной подбородок.
— А вот если его снять? — начал размахивать руками мальчишка, — Что останется?
— Что, что, — хмыкнул Рашпик, — Потроха. Еще мозги.
— А если и мозги тоже? — не отставал мальчишка.
— Ничего, — начал сердиться Рашпик. — Только я вот что тебе скажу: ничего не останется! Даже если просто шкуру содрать — я вот сдохну еще по ходу дела.
— Ты не понял, Рашпик, — Филя с досадой посмотрел на спину Рени-Ка, который шагал перед толстяком, — Вот переродки — они изнутри тоже переродки? Или изнутри они нормальные? Вот там, на площади у Чина, торговцы — половина из них переродки. Сам Чин — переродок. Но они же так-то как обычные люди!
— Понимаешь… — Рашпик, который продолжал во время разговора с мальчишкой вышагивать за Рени-Ка, остановился. — Мне кажется, что если по нутру разбираться, то половина людей — переродки. Только если потом это нутро распределить по всем, у кого его взяли, ну для сравнения в смысле, да не перепутать, то получится так, что переродковое, поганое нутро не только по переродкам пойдет. Поверь мне, малец, я много встречал лесовиков, которые с лица — ну просто светлые, только что моются пореже. А подойдешь поближе, послушаешь, что говорят, да не дай лес сходишь с ними в Морось — и поймешь, что перед тобой самые натуральные переродоки.
— Рашпик! — донесся крик Пустого.
— Иду! — отозвался толстяк и заспешил вперед.
У ног Пустого лежала крышка от резака.
— Потерял? — спросил механик у толстяка.
— Выбросил, — недовольно проворчал Рашпик, — Она ж тяжелая, сволочь. А толку от нее никакого. Я ее под лавочку сунул — как вы ее разглядели?
— Какую лавочку? — не понял Коркин. — Я ее сразу заметил, хоть она и серая здесь. Она посреди улицы валялась!
— Ты дурак, Рашпик! — взмахнул руками Филя, — Ты думаешь, она просто так тяжелая? Это ж радиатор! Он от перегрева! Вот ведь умник…
— Подожди, — остановил мальчишку Пустой. — Где лавочка, Рашпик?
— Да тут где-то была, — засуетился толстяк. — Вот заборчик. Хотя нет. Там другой заборчик был. И тут дома, а там фабрика какая-то стояла. И кусты были.
— Может быть, ее кто-то перенес? — вмешался Рени-Ка.
— Это пленка, — понял Пустой.
— Какая пленка? — обиженно проворчал Рашпик, запихивая крышку от резака обратно в мешок. — Я, кстати, больше ничего не выбрасывал.
— Девятая пленка, — ответил механик. — Мы все еще не вышли из нее. Ширина ее где-то мили две-полторы. Вспомните. Всякий раз, когда мы хотели вернуться, мы действительно проходили половину мили, милю — не больше. Но никогда не находили знакомых улиц. Да и трудно тут найти. Все серое. Костер потухнет, шаг в сторону сделаешь, уже и кострища не разглядишь. Рени-Ка, расскажи, как ты тянул здесь ленту.
— Просто, — пожал плечами светлый. — Зафиксировал ее за девятой пленкой и пошел. Вместе с Йози-Ка. Прошли миль пять. Ленту старались тянуть по прямой, но никуда не пришли. И нигде не пересеклись с собственной лентой.
— Вот, — Ярка протянула руку. — Я подобрала с час назад. Забыла сказать. Отбегала за дом, — Она покраснела. — Там было много.
На ладони недотроги лежала гильза.
— Твоя, Кобба, — заметил Пустой. — Отсекатель ставил?
— Да не до того было, — прогудел отшельник. — Бой внезапно начался. Да я и успел только пару очередей дать, потом пришлось рубиться.
— Без отсекателя, — кивнул Пустой, — Значит, гильзы отлетали шагов на двадцать. А мы шли до них несколько миль. Кто-нибудь что-то подбирал еще? Не наше, местное?
— Я подбирал, — потянул с плеча мешок Коркин. — Там в одном доме горшок был с засохшим цветком. Красивый. Ну я землю-то с цветком засохшим вытряс, а горшок прибрал. Ничей же.
— Давай, — протянул руку Пустой.
Скорняк распустил мешок и с недоумением вытянул пустую тряпицу.
— Нету. Так ведь перевязал я его. Вот и узел.
— Если кто-то со стороны видит наше путешествие, то, пожалуй, веселится, — скрипнул зубами Пустой, — И над тобой, Рени-Ка, веселился. Рашпик, а ну-ка доставай крышку. Коркин, у тебя должна быть веревка. Нужно локтей пять, не больше.
Толстяк с виноватым видом достал крышку, Пустой прикрепил к ней веревку.
— Сам потащишь? — не понял Рашпик, — Имей в виду, она тяжелая. Судя по цвету, ну по тому цвету, что раньше был, бронза, наверное. Или сплав какой с медью. Ты за такие железки хорошую монету давал.
— Может быть, в том-то и дело? — оглядел Пустой спутников и, размахнувшись, швырнул крышку вдоль по ровной, как стрела, улице.
Она повернула направо через десяток шагов почти под прямым углом. Как летела прямо, так и повернула в сторону, и веревка, которая тянулась за ней на все пять локтей, тоже изогнулась в воздухе. Крышка с грохотом ударилась о стену дома и упала. Рук с цоканьем побежал за снарядом.
— А дальше? — вытаращил глаза Рашпик.
— Пошли, — поправил мешок на плечах Пустой. — Между домами бросим.
Бросков пришлось сделать еще с десяток. На третьем броске крышка развернулась и полетела назад, заставив уворачиваться от нее Коркина, отчего скорняк вновь схватился за живот. Но чаще всего следовал удар о дом или о дерево, после чего Пустой поднимал немудрящий снаряд и запускал его в ту же сторону, пока очередной заборчик, за которым торчали такие же чахлые серые деревья, как и все вокруг, не расползся мглистым туманом и спутники не оказались среди развалин, которые после серых домов и деревьев вдруг показались Филе на удивление цветными.
