Ральф Питерс - Поле битвы - Россия!
Бабрышкин закрыл глаза. «Сумасшествие», - произнес он почти шепотом, не в силах поверить, как этот человек в чистеньком мундире, явно никогда и близко не подходивший к передовой, может настолько исказить правду.
- Сумасшествие - обманывать собственный народ, - объявил кагэбэшник.
Снаружи донеслись звуки выстрелов. Стрельба шла с перерывами, и только из советского оружия. Бабрышкин понял, что там происходит. Но даже и сейчас он не мог поверить, что и его ждет такая же судьба.
- Итак, - продолжил офицер КГБ, глубоко вздохнув, - я хочу, чтобы ты рассказал мне, когда ты впервые установил тайные связи с шайкой изменников Родины в твоем гарнизоне…
Бабрышкин вернулся мыслями к событиям последних недель. Перед его внутренним взором прошла как бы пленка кинохроники, непоследовательно смонтированная и запущенная на предельной скорости. Самая первая ночь, когда солдаты местного гарнизона, расположенного бок о бок с его собственным, едва не захватили казармы и автопарки бабрышкинской части. Люди дрались в темноте ножами и кулаками против автоматов. В ночи трудно было отличить своих от одетых в такую же форму чужих. Запылали пожары. Потом - бросок на танках в центр города на спасение штабистов, но их уже всех перерезали. Предпринимаемые одна за одной попытки организовать оборону, каждый раз запоздалые. Враг все время то заходил с фланга, то оказывался в тылу. Он с ужасом вспомнил вражеские танки, раненых, потерянных в безумной суете, убитых мирных жителей, чье число теперь уже не установишь. Вспомнил гибель последних беженцев и худую как тень женщину с покрытыми вшами детьми у него в танке. Героизм, беспомощность и смерть, страх и бездарные решения, отчаяние - все было там. Все, кроме предательства.
Наконец он довел свою потрепанную в боях часть до спешно созданной оборонительной линии советских войск южнее Петропавловска. Они подошли к ней в сумерках, посылая по радио отчаянные сигналы, чтобы его избитые машины по ошибке не обстреляли свои же. А затем они оказались уже за передовой линией и потянулись в тыл для ремонта, возможно, на переформирование, но по-прежнему горя желанием в любой миг развернуться и, в случае необходимости, драться снова. Но в нескольких километрах от оборонительных позиций колонну остановили на контрольном посту КГБ. Кто командир? Где замполит? Где штаб? Прежде чем Бабрышкин успел хоть что-нибудь понять, его и его офицеров согнали в кучу и разоружили, а машины двинулись дальше в тыл под началом офицеров КГБ, которые даже не могли отдать ни одной правильной команды.
Едва танки скрылись в клубах пыли, как всех офицеров связали, завязали им глаза и заткнули рты. Некоторые, в том числе Бабрышкин, возмущенно протестовали, пока подполковник КГБ не вытащил пистолет и не прострелил голову одному особо неугомонному капитану. Это так потрясло их всех, полагавших, что они наконец оказались пусть в относительной, но все же безопасности, что весь остаток пути до дознавательного центра они вели себя послушно, как овцы. Когда их, все еще с завязанными глазами и связанными руками, заставляли выпрыгивать из кузовов грузовиков, многие из офицеров, прошедших с боями до полутора тысяч километров, поломали себе руки и ноги. Наконец у них с глаз сняли повязки, чтобы достичь рассчитанного эффекта: они оказались во внутреннем дворике деревенского школьного комплекса, и первое, что бросилось им в глаза, были сваленные в беспорядке трупы - все советских офицеров, - лежавшие вдоль стен. Тем, кто получил переломы, покидая грузовики, пришлось тащиться без всякой посторонней помощи мимо этой жуткой выставки.
Все поняли ее смысл.
Бабрышкину доводилось когда-то слышать, что одно из правил ведения допроса - не давать арестованным общаться между собой. Но в здании не хватало комнат. Их всех вместе загнали в вонючий класс, уже битком набитый другими арестантами. Окна в помещении были наспех забиты щитами, и даже ведра для отправления естественных потребностей напуганных людей туда не поставили.
Порой офицеров не разводили даже во время допросов. Бабрышкин впервые узнал ужас допроса, когда его впихнули в комнату, где уже находился его замполит. Тот смотрел затуманенным взором и при виде Бабрышкина отшатнулся, словно увидел самого сатану.
- Это он, - завопил замполит, - он во всем виноват. Я убеждал его выполнить приказ. Я говорил ему. А он отказался, он виноват. Он даже возил женщину в танке для собственной утехи.
- А почему ты не принял на себя командование? - тихо спросил следователь.
- Я не мог, - в ужасе ответил замполит. - Они все стояли за него. Я пытался исполнить свой долг. Но они были все заодно.
- Он врет, - быстро сказал Бабрышкин вопреки собственному намерению помолчать, пока не поймет получше, что тут происходит. Я беру на себя полную ответственность за все действия моих офицеров. Действия моего подразделения явились результатом моих, и только моих, решений.
Следователь ударил его по лицу затвердевшей рукой с большим кольцом.
- Тебя никто ни о чем не спрашивал. Арестованные говорят только тогда, когда им задают вопрос.
- Они все были заодно, - повторил замполит.
Но следователь уже переключил с него свое внимание.
- Так… командир, который даже возит с собой бабу. Приятная, наверное, война.
- Чепуха, - холодно отозвался Бабрышкин. - То была беженка с грудным младенцем и маленьким сыном. Она выбилась из сил, ее ждала верная смерть.
Следователь поднял бровь и скрестил на груди руки.
- И ты решил спасти ее по доброте душевной? Но почему именно ее? Может, она тоже агент? Или просто хорошенькая?
Бабрышкин припомнил кошмарно истощенную женщину, ее крики, когда она выглянула из танка и увидела последствия химической атаки. Что ж, по крайней мере, она теперь в безопасности. Ее оставили на сборном пункте беженцев вместе с ее умирающим от голода младенцем и завшивевшим мальчиком со сломанной рукой. И, думая о ней, он поймал себя на том, что в его воображении ее изможденное лицо стало меняться, превращаться в тонкое, ясное, милое личико Вали. Валя… Интересно, увидит ли он ее когда-нибудь еще? И на короткий миг она показалась ему гораздо более реальной, чем все окружающее безумие.
- Нет, - ровным голосом ответил Бабрышкин. - Она не была хорошенькая.
- Значит, шпионка? Сообщница, которую тебе следовало встретить и эвакуировать?
Бабрышкин расхохотался от нелепости такого предложения.
Офицеру КГБ не требовались помощники, чтобы делать за него грязную работу. Он с размаху ударил Бабрышкина по лицу, выбив ему несколько передних,зубов. В отличие от кино, где люди могли драться до бесконечности, не причиняя друг другу серьезного вреда, его кулаки никогда не били впустую. Сначала в зубы, потом в скулу, в ухо, под глаз. Стул опрокинулся, и Бабрышкин оказался на полу. Майор пнул его ногой в челюсть, затем в живот. Именно в тот момент Бабрышкин осознал, что скоро его ждет смерть, и решил, по крайней мере, умереть достойно.
Сквозь застилавший глаза кровавый туман он посмотрел на дрожавшего замполита и слегка улыбнулся изуродованными губами, испытывая нечто близкое к жалости к несчастному слабаку. Он ведь знал, что скоро они вместе окажутся во все растущей груде тел на школьном дворе, и ничто не спасет ни того, ни другого. Система сошла с ума. Она начала пожирать сама себя, как обезумевшее животное.
После еще одного пинка Бабрышкин потерял сознание. Когда через какое-то время он пришел в себя, то оказался уже наедине со следователем. «Неправда, - подумал Бабрышкин, - Бог все-таки есть. И вот какое у него лицо».
Бабрышкина усадили на стул, руки связали за спиной, чтобы он не мог снова упасть. Опять посыпались вопросы, бредовые, дикие вопросы, начинающиеся с правды и чудовищно извращающие ее, извлекая из нее такие невероятные выводы, что они казались почти неопровержимыми.
- Когда ты впервые решил предать Советский Союз? Кто были твои самые первые сообщники? Какие цели ты перед собой ставил? Ты действовал из идейных соображений или руководствовался исключительно корыстными мотивами? Как долго ты готовил заговор? Со сколькими иностранцами ты имел связь? В чем заключаются твои нынешние задачи?
Ни разу не возник вопрос, виновен он или нет. Виновность подразумевалась сама собой. Бабрышкин слышал, что подобное уже случалось когда-то давно, в самые мрачные годы двадцатого столетия, но он никак не ожидал столкнуться с тем же при жизни своего поколения.
Он пытался рассказать свою историю честно, без прикрас. Он старался пояснить простую логику своих поступков, объяснить этой накрахмаленной тыловой крысе, что такое настоящий бой и как он диктует действия людей. Но в ответ на него только сыпались новые удары. Иногда майор КГБ дослушивал его до конца, прежде чем наброситься на него, а иногда сжимал свои толстые, украшенные кольцами пальцы в кулак и обрушивал его на свою жертву при первых же звуках, произносимых Бабрышкиным.
