Евгений Филенко - Гигаполис
– Заметила.
– О чем это свидетельствует?
– Ну, о чем? – моя реакция больше смахивает на симптом клинической тупости. Но, видит бог, сейчас мне совершенно невмоготу строить криминалистические версии.
– О том, что он знает про ментосканирование.
– Кто нынче про это не знает?
– Процентов восемьдесят населения Гигаполиса.
– Прекрасно. Осталось просеять через сито оставшиеся двадцать процентов, и Дикий у нас в руках.
Ерголин грустно хмыкает. Процентов двадцать – это восемь миллионов живых душ обоего полу и произвольного возраста. Но можно не сомневаться: как только делегация гостей свалит из «Башни смерти», Серафим сядет за свой комп и сформулирует критерий отсева агнцев от козлищ и злаков от плевел. А потом начнет просеивать все эти восемь миллионов по избранному критерию. А когда спустя два года потерпит фиаско, то примется за остальных. И как раз к пенсии вычислит Хирурга. Как же, интересно, он находил иных прочих?..
– Еще он изъял у девчонки печень и почки, – продолжает Ерголин.
– В прошлый раз его привлекли легкие.
– Человек разнообразных анатомических интересов… – Ерголин с минуту молча пускает колечки к серому низкому потолку. – Вернемся в ДЕПО, покажу тебе кое-что, ты напомни.
– Хорошо.
Странно, почему-то потолки в моргах обязательно должны быть серыми и низкими. А стены – непременно выкрашенными в грязно-зеленый цвет.
– Как у тебя дела с потрошителями магнаров? – спрашивает Ерголин.
– Спасибо, паршивость выше средней. Банда подростков, в диапазоне от десяти до пятнадцати лет. Иными словами, заседатели погрозят им пальчиками, посюсюкают, метнут пару частных определений в адрес начальной школы и отпустят на все четыре стороны. И мы будем смиренно ждать, когда ребятки подрастут, чтобы можно было срисовать их схемы, не попирая детских прав.
– Ты, Индюша, нынче прямо-таки брызжешь ядом. Как кобра – на два метра и точно в глаз… Скажи, а твоей схемы в нашем инфобанке случайно не сыщется?
– Может, и сыщется. Какой там срок давности?
– Бессрочно, голубушка.
– Когда мне было двенадцать… – начинаю я. И обрываю себя. С какой стати я буду откровенничать перед этим старым пердуном?!
… В двенадцать лет меня взяли в первый раз. Душной июльской ночью мы с мотобандой «Маргарита», поименованной в честь героини нетленного романа (о которой знали лишь то, что она голая летала верхом на швабре), разбомбили частный супермаркет на окраине Гигаполиса. Товар нас не интересовал: мы вымещали праведный детский гнев на хищнике-богатее, который в одночасье вздул цены на жвачку до недоступных нам пределов. В полном соответствии с гордо носимым нами именем, мы все, соплячки нежнейшего пубертатного возраста, были нагишом и вымазаны светящимся кремом «Фантомика», а швабрами нам служили мотоциклы. Но июльская ночь была слишком коротка, и наряд трассеров прибыл до того, как мы упились сатанинским шабашом… Потом был привод в четырнадцать лет, потом еще, а в пятнадцать с меня срисовали психоэнергетическую схему для постоянного контроля за моим неправильным, социально опасным поведением.
Но спустя полгода умерла мать, и я стала единственной хозяйкой в семье из пяти мужиков, четверо из которых были младше меня, а отец ничем не отличался от них ни по масштабам жизненного опыта, ни по деловой хватке. Когда его вышвырнули с работы по упомянутым причинам, я же стала и единственной кормилицей. Нет, в шлюхи я не подалась: мне нельзя было рисковать, играя в русскую рулетку со СПИДом. И в стриптизерки не годилась, хотя тогда был велик спрос на малолеток. Не вышла ни ростом, ни фигурой. А ведь меня готовы были взять только из-за имени… (Правда, на один видеодиск, сработанный для тайных увеселений сластолюбивой сволочи, угодила. Это у нас, «маргарит», было чем-то вроде проходного балла. К тому же, не бог весть какой, а гонорар. Где-то он сейчас гуляет, этот диск? Поработали там со мной ребятишки, всего пришлось принять…) Я прошла курсы бодигардов[3] и в неполных семнадцать стала самой юной телохранительницей… при женушке хозяина того самого супермаркета, который бомбила в глубоком детстве. Это и открыло мне путь в училище младшего инспекторского состава ДЕПО…
Теперь я зарабатывала достаточно, чтобы двое из оставшихся социально незащищенными моих мужиков – самый младший братишка и по-прежнему неприкаянный отец – ни в чем не нуждались.
Но моя схема, оказывается, все еще болталась в инфобанке ДЕПО. Хотя, думается, не в оперативном его разделе.
И черт с ней.
Да только откуда о ней прознал Серафим?..
А ниоткуда. Видел он мою почти двадцатилетней давности татуировку на плече – готическое «М» в стилизованном венке из омелы. Неважно когда – например, на пляже. И сделал логическое умозаключение. Хотя большого ума тут не требуется… Но глазастый, черт.
– Бедная девка, – говорю я. – Библиотекарша… Сколько ей было?
– Двадцать два.
– Тихая, должно быть, серая мышка. На такую ни один самец не обернется. Шла себе, ни о чем не думала. Ну, может быть, об этом самом… Саше Белом, чьи книжки несла в сумочке.
– О Саше Черном, – поправляет меня Серафим. – Это Андрей был Белый, а Саша – Черный.
– Строила, должно быть, какие-то планы на вечер, – говорю я с нарастающим ожесточением. – И тут из темного переулка выворачивается эта сволочь. Ну что бы ему на меня хоть разок не напасть?! Я бы его кастрировала, его же собственным скальпелем!
Ерголин, прикрыв глаза, нараспев декламирует:
А там, за дверью, костлявый хирург,
Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,
Засучив рукава,
Взрезает острою сталью…
Мне отчего-то становится жутко.
– Это что у тебя за стихи?!
– Саша Черный. Тот самый.
– Умный ты, Серафим, убиться валенком!
– Не заводись, Индюша… По поводу скальпеля: во-первых, ты практически не передвигаешься пешком, а исключительно на служебном элкаре. Во-вторых, у тебя на лице написаны и твои курсы бодигардов, и инспекторский стаж в ДЕПО, и неутолимое желание кастрировать всякого, кто посягнет на твою девичью честь. При всем старании ты никак не сойдешь за безобидную серую мышку… А в-третьих, переулок был отнюдь не темный, а наоборот, прекрасно освещенный фонарями и рекламой, и достаточно людный. Но никто не уловил момента, когда на тротуаре вдруг оказался пластиковый мешок с телом бедной библиотекарши.
– Уловили, – говорю я сквозь зубы. – Все-то они уловили. И как машина подъехала или, там, элкар подплыл. И как дверца приоткрылась и мешок выпал. И куда потом означенное транспортное средство направилось далее. Да только молчат. Omerta[4]…
Мы сосредоточенно курим. Я болезненно скалюсь, рыская взглядом по сторонам, но глазу не за что всерьез уцепиться – одни только голые стены да кафельный пол. Ерголин же внимательно и как-то по-отечески меня изучает.
– Вот что, – говорит он наконец. – Чего мы тут с тобой торчим, покойников охраняем? Заключение медэкспертизы к обеду будет на твоем столе и в моем компьютере. И в «Башню смерти» мы сейчас не поедем. Чего мы там не видали? Иностранцев этих? А поедем мы с тобой по домам и часиков до двух распорядимся личным временем по своему усмотрению. Как ты к этому относишься, Инди?
– Сочувственно. Ты меня подбросишь до дома?
– Конечно.
6. Сергей Сполох
Директор окружного Департамента охраны порядка Петр Ильич Китаев встречает гостей на пороге конференц-зала и с каждым здоровается за руку, сопровождая приветствие легким полупоклоном. По случаю прибытия иностранных гостей он в полной боевой выкладке, при всех регалиях и наградах. Референт мэра вполголоса величает прибывших:
– … Доктор Глен Брустер, Интерпол, отдел борьбы с распространением наркотиков… Бригадный комиссар Лу Лонг, Европол, отдел по борьбе с терроризмом… Комиссар Улдис Маргерс, Латвия, Департамент морской полиции, отдел по борьбе с контрабандой… Доктор Фриц Брасс, Австрия, криминальная полиция…
Совершенно автоматически Китаев пожимает руку и мне, легким движением брови отметив заминку референта.
– Уж виделись, Петр Ильич, – говорю я.
– А тебе лишний раз с начальством и поручкаться неприятно? – поднимая глаза, находится шеф.
Гости проходят в просторное помещение, немедленно распределяясь по интересам. Темноликий – тропический загар? – и контрастно седовласый Брустер, заложив руки за спину, изучает живущую собственной, независимой от посетителей жизнью огромную карту Гигаполиса. По карте бегают пронзительно-синие огоньки, обозначающие маршруты трассеров, там и тут тлеют вишневые костерки особо важных расследований. Один из таких костерков – мой. Дикий Хирург. Иные дела мои поплоше. Поглядеть на эту карту – так на текущий момент у нас тишь да благодать… Маргерс, молодой румяный прибалт, угнездился в сторонке и, через равные промежутки времени кивая аккуратнейше улизанной головой, выслушивает переводчика. Желчного вида, долговязый Брасс извлек из футляра тонкую сигару, воровато огляделся, нет ли транспаранта, возбраняющего курение, и на всякий случай отошел к окну.
