Герман Гагарин - Засланец
– Эй, хозяйка! Есть кто дома?
Никто не отозвался. В хижине было сумрачно. Утренний багрянец, разбавленный вялым снегопадом, едва сочился через узкое окошко в противоположной стене. Вся утварь в доме состояла из висящего на крюке над очагом закопченного котелка, циновок, как попало накиданных, и глиняных горшков, растолканных по углам. Знахарка жила небогато. Но даже не в этом дело – не чувствовалось в доме женской руки. И жилого духа не ощущалось. Как только терпел такое безобразие покойный супруг? Не сам ли кинулся в пасть шерстням? От неуюта родного очага…
Одежда на мне не просыхала несколько дней кряду. Сначала ливни, потом снегопад. Призраки готовы ко всему, но они тоже на какую-то часть люди. Мне до смерти захотелось под крышу. Скинуть проклятую рванину, раскочегарить камелек, чтобы в этом сарае сделалось хоть чуточку теплее, напиться кипятку, а еще лучше – мясного бульона.
Не дожидаясь приглашения, я поднялся в хижину. Заглянул в котелок, понюхал. Едой варево не пахло, скорее всего, это был какой-то лекарственный отвар. Ладно, со жратвой разберемся позже. Займемся пока обогревом жилища.
Я подул на угли. Они нехотя покраснели. Надо бы подкинуть дровишек, но в хижине ничего подходящего не нашлось. Это меня не смутило. Я снял с пояса тесак, выпрыгнул в снежно-розовую полумглу. У самой хижины росло путниковое дерево – верный товарищ в странствиях по здешним промозглым лесам. Стволы путникового дерева рыхлые, рубить их нужно аккуратно, чтобы не превратить в никчемную труху, но кое-какой опыт я уже приобрел.
Заготовка дров меня разогрела. Через полчаса я вернулся в хижину скиллы с целой охапкой аккуратно извлеченных из-под коры древесных волокон. Хозяйка оказалась дома. Едва переступив порог, я наткнулся на ее взгляд. Это не преувеличение – именно наткнулся. Скилла смотрела на меня круглыми глазами, обрамленными серым пушком. Мешковатая одежда не позволяла разглядеть фигуру. Кожа на лице и руках знахарки блестела, точно смазанная жиром. Из-под безобразного тюрбана, наверченного на вытянутой к затылку голове, торчали пряди то ли седеющих, то ли просто пегих волос. Но главное – взгляд! Я почти физически ощущал его давление.
Стараясь не делать резких движений, я положил охапку возле очага, над которым уже не было котелка с отваром. Подбросив дровишек в огонь, я сказал:
– Меня зовут… – я поперхнулся. – Странный… Это не имя, но…
– Тебя прислал Дед, – резко сказала скилла. Голос у нее был не мелодичнее скрежета железа по стеклу.
– Да, – отозвался я. – Сам бы я не пришел… Чужой я здесь…
Не знаю, что меня толкало на откровенность. Наверное, ее взгляд. Скилла смотрела прямо в душу, даже глубже – в самое сокровенное. Если здешняя контрразведка не пользуется услугами скилл, значит, в ней служат круглые идиоты.
Я принялся возиться с очагом, стараясь не смотреть на скиллу. Это мне удавалось с большим трудом. Взгляд знахарки притягивал, даже когда я поворачивался к ней спиной. И самое печальное, что под его воздействием меня неудержимо тянуло говорить. И не просто говорить, а выбалтывать то, что никому на этой луне знать не положено.
Нет, так дело не пойдет. Я выпрямился, посмотрел в совиные глаза скиллы, спросил нарочито резко:
– Как тебя зовут?
– Тина, – сказала она.
– Вот что, Тина, – проговорил я. – Вождь прислал меня в твой дом. Идти мне некуда. Сейчас я просто лягу спать. В любом месте, где укажешь.
– Ложись где хочешь, – отозвалась она.
– Даже рядом с тобой? – не удержался я от сарказма.
– Даже рядом со мной, – безразлично сказала Тина. – Тебя прислал Дед. Теперь ты мой муж.
Она тоже здесь чужая…
Как Тина оказалась в этих промозглых краях?
Похищена? Захвачена в бою? Отбита у работорговцев?
И почему личинки Тени ничего не сообщили о том, что скиллы – не люди? Не может быть, чтобы Дэн Крогиус об этом не знал!
– Я слышал, твоего прежнего мужа загрызли шерстни, – пробормотал я, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Бран был хорошим мужем, – ровным голосом произнесла скилла. – Лучше, чем Тарс Кривоглазый до него, и лучше, чем Сык Стрекун, который был до Тарса, и…
Она осеклась. Ушла в дальний угол, загремела посудой.
Я стоял с отвисшей челюстью, представляя длинную вереницу бывших мужей, исчезающую во тьме времен. И вдруг меня осенило.
– Бран? Бран Мышиный Катяшок?!
– Таким было его прозвище, – откликнулась Тина.
Бран Мышиный Катяшок, охотник на шерстней, он же – связной Тени в здешних лесах. Первая ниточка оборвалась…
Что-то твердое и горячее ткнулось мне в руки. Я машинально принял. Оказалось – миска с вареными клубнями, над которыми поднимался острый мясной дух…
Тина заснула сразу, а я долго лежал в полумраке, прислушиваясь к завыванию ветра за стеной. Первая спокойная ночь, которую я провожу на Дожде. Не надо спать с карабином в руках и быть готовым в любое мгновение вступить в драку. Можно дрейфовать в полусне по реке памяти, перебирая лица, места, события… Брагинский, Крогиус, Суперы… Генезия, Сципион, Дождь… Призрак, соткавшийся из водяного смерча, – призрак призрака… Полный отчаяния и боли вопль Седобородого… Неразборчивый шепот Молчаливых… Ненавидящий взгляд Миры… Бесстрастные глаза Тины, ее звериная страсть, поглощающая без остатка…
Я проснулся на рассвете. Солнце еще не оторвалось от лезвия серпа Бриарея, но в воздухе ощущалось дыхание весны. Очаг давно погас. Я хотел было его растопить, но Тина показала жестом: не надо. Пришлось подчиниться. В ее облике не осталось ничего от той страстной самки, что накинулась на меня ночью, едва я прилег на циновку, покрытую шкурами шерстней. Теперь передо мной снова была скилла-знахарка, живущая на отшибе: мешковатый балахон, скрывающий стройное, нечеловечески гибкое и сильное тело, нелепый тюрбан на голове. Тина взяла горшок, наполненный вчерашним отваром, и ушла.
Мне хотелось есть, но прежде стоило вымыться. Я выскочил из хижины нагишом. Неподалеку была речушка – один из бесчисленных притоков Беспутной. Разбрызгивая пятками подтаявший снег, огибая деревья-трясуны, по весне истекающие жгучим соком, я в один миг домчался до водоема.
Речушка была узкой, кроны вечнозеленых берез и путниковых деревьев смыкались над ней. Темная вода неспешно струилась, обвивая затонувшие коряги черными жгутами водорослей. Потревоженная мной змея-нагайка сорвалась с куста и канула в лесную подстилку. Несколько земноводных, примостившихся на плоском валуне у воды, приподняли задние лапки и принялись быстро-быстро тереть их друг о друга. В воздухе поплыл нежный звук, похожий на стрекот земных кузнечиков.
Мне сразу вспомнился Экопарк – единственное место в Генезии, где можно побродить среди зелени и насладиться голосами живой природы. В Экопарк нас водили, когда мы были детьми. Но совсем не для того, чтобы юные призраки любовались реликтами вымирающей биосферы. Мы должны были проникнуться жалостью к нашему обреченному миру, чтобы потом направить все силы на поиски и завоевание планеты, пусть отдаленно, но похожей на Землю далекого прошлого.
Распугав «лягух», я прыгнул в ледяную воду. Речушка оказалась мелковата, но на дне обнаружилось твердое песчаное дно. Несколько минут я тер себя песочком, фыркая от наслаждения, нырял и плавал, потом выскочил на берег, прошелся колесом и бросился обратно к дому. Стадо крохоборок, которое пас босой мальчишка лет семи, с визгом бросилось врассыпную, когда я выбежал на полянку перед хижиной скиллы.
Оказывается, у нас гости…
Я едва не врезался в толпу дикарей. Они полукругом стояли позади хижины, внимая вождю. Старик картинно опирался на посох, навершие которого было обмотано, как я теперь разглядел, пулеметными лентами. Дед указывал сухим перстом на жилище знахарки и что-то быстро говорил. Речь вождя была энергична:
– …Знахарка признала Странного своим мужем! Он достоин пройти обряд посвящения и стать воином племени!
Каждое его слово сопровождалось воплями одобрения слушателей.
Ого! Какая честь!
Я проник в хижину, натянул дикарское тряпье. И только тогда присоединился к общему сборищу. Завидев меня, Дед заголосил тонким бабьим голосом. Деревенские все как один повернулись ко мне. В какое-то мгновение мне почудилось, что они на меня бросятся. Я отступил на несколько шагов, все-таки некоторые из них были вооружены…
– Не трясись, Странный, – сказал Боров, выдвигаясь из толпы соплеменников. – Пока ты носился голышом по лесу, этот старый бредун толкнул целую речь. Ты застал только ее завершение.
– А что это за обряд? – поинтересовался я на всякий случай.
Бор усмехнулся, но счел нужным пояснить:
– Когда у сопляков начинает вставать торчком, их посылают в лес за детенышем стреножника. Принес – стал воином. Не принес, но вернулся – через год посылают снова. Не принес и не вернулся – забывают, как звали.
