Олег Верещагин - Не вернуться никогда
Вадим побежал через бизонью "дорогу", как солдат под обстрелом. Когда он добрался до целой травы сердце подпрыгивало где-то в горле — не от усталости, триста метров — не расстояние… "Теперь — осторожнее, осторожнее… В левой руке Вадим снимал почти бесполезный пистолет, в правой — раскрытый нож. Так он и крался через траву — почти не дыша, превратившись в слух…
Стервятники увидели мальчишку — от них-то прятаться было глупо. Разразившись мерзкими курлыкающими криками, они резко набрали высоту и продолжили свое кружение, признав право Вадима — более крупного хищника — на первенство в поедании… чего? Вадим пока ничего не видел и не слышал. Это обнадеживало. Значит, если там что-то есть, то охотник уже ушел. Только эта проклятая трава…
…Вместо крика из горла у Вадима вырвалось какое-то курлыканье — не хуже, чем у круживших над головой голошеих птиц. Он ожидал увидеть что угодно, готовился к зрелищу разбросанных останков, внутренностей, сохнущей крови… Первое, что он увидел — было острие меча с горящей на нем солнечной искрой.
Острие было направлено в его сторону.
Второе — глаза, смотревшие безразлично и в то же время оценивающе.
Вскинув сразу обе руки, Вадим шарахнулся назад, в траву. Он почти выстрелил — встреча с человеком оказалась страшнее всего остального именно потому, что он к ней не готовился, он просто забыл, что тут могут быть другие люди!
Человек не нападал. Он вообще не двигался — сидел на земле, не сводя глаз с пришельца. Похоже, он был так же в напряге, как и Вадим, только лучше владел собой.
Несколько секунд от страха и напряжения Вадим даже не различал, кто перед ним — видел просто человека с мечом и не опускал руки с пистолетом, готовясь сразу открыть огонь. Но неподвижность человека успокаивала. Вадим присмотрелся — держа незнакомца на прицеле, но уже спокойно.
И понял, что перед ним — подросток. Мальчишка, пожалуй — его ровесник Загорелый, но от природы — белый, что называется. Широкоплечий. Одетый в кожаную безрукавку коричневого цвета со шнуровкой на груди, такого же цвета, вытертые кожаные штаны и высокие — под колено! — мягкие сапоги с завязками по верхнему краю; подошва сапог поблескивала металлом. На широком поясе с большой чеканной пряжкой висели мохнатые ножны меча и еще одни такие же, но короче — из них торчала рукоять длинного широкого ножа. Мальчик сидел, спиной опираясь на что-то вроде скатки, ремень которой на груди перекрещивался с ремнем от какой-то затянутой в чехол палки. Вадим не сразу понял, что это, но потом различил над плечом еще и алые оперения стрел — и понял, что эта палка — просто распрямленный, со снятой тетивой большущий лук.
Это не сходилось с тем, что Вадим уже видел. Пистолеты… люди в костюмах… мгновенное перемещение в пространстве…
И — парень, словно из Юркиного клуба.
Мальчишка следил за Вадимом внимательными, жесткими серыми глазами, чересчур большими для узковатого, удлиненного лица с правильными чертами. Длинные светлые волосы оклеивала грязь, засохшая в них целыми комьями, словно он мыл голову в болоте — не сразу даже Вадим рассмотрел простую кожаную повязку, не дававшую волосам падать на лицо. Рука, сжимавшая меч, не дрожала — сильный парень… Меч был длинный, узкий, с расширенным концом и двойным ребром, образовывавшим посередине лезвия глубокий дол-выборку, рукоять завершало что-то вроде короткого широкого кинжала — таким мечом при случае можно было драться обеими сторонами.
И еще… Сперва Вадиму показалось, что на правом запястье у мальчишки какой-то браслет. И только теперь он понял, что это — витая татуировка, изображавшая птицу, терзающую змею. Татуировка была серая, только глаза птицы горели алым, как раны.
Все это время мальчишка тоже изучал Вадима — откровенно враждебно уже, то и дело опуская взгляд на пистолет. И Вадим решился. Собственно, у него просто не было другого выхода.
— Я не враг, — сказал он хрипло, нарочито медленно убирая и пистолет и нож. — Понимаешь — не враг.
Мальчишка наморщил лоб, не опуская оружия. Вадим повторил те же слова на английском и французском. Мальчишка вслушивался так, словно пытался понять чужую, но похожую речь. Все так же, не опуская меча, он внезапно сказал:
— Ана кокс хызва ту каарт?
Голос у него был звонкий, но какой-то: надломленный… и он по-прежнему сидел, что было, в общем-то, странно — если даже он подстерегал Вадима, прячась за травой, то довольно нелепо сидеть, когда враг рядом. Слов Вадим не понял.
— Я не понимаю, — сожалеюще сказал он, качая головой. — Но я — не враг, — он показал на себя, потом — на меч в руке мальчишки, покачал головой снова: — Не враг, понимаешь?
Меч не опускался.
— Ту славас? — требовательно спросил мальчишка. — Ту праети сам оста?
— Не понимаю, — вздохнул Вадим и потер лоб. — Вот черт… Слушай, где я? Где я? — он потыкал себе под ноги.
Мальчишка, как ни странно, понял. Вздохнул, опустил меч. Покачал головой и указал левой рукой на восток:
— Славь'йарр. — потом — на юг: — Хан'йгарр, — взмах на запад: — Марьяс ун Анлас, — он ткнул себя в грудь: — Ис анлас, анла-хинн. А ту?
Вадим неожиданно для себя улыбнулся — интонация превратила эти слова в привычное: "А ты?" — да и сами слова были похожи. Поэтому он ответил уверенно:
— Я оттуда, — и указал на небо.
Меч взметнулся молнией, нацелился в живот Вадиму. На загорелом лице мальчишки высыпал бисер пота, голос снова стал враждебным донельзя, каким не был даже в начале:
— Данвэ? Чаккир, Данвэ? Ту данванас?! Нейо саба, рашас…
— Ругаться и мы умеем, — пробормотал Вадим. — Что же делать, если мы не понимаем друг друга?.. Слушай, ты, — обратился он к мальчишке, который слушал его, весь напрягшись: — Я — оттуда, — он вновь ткнул в небо. Мальчишка тихо зарычал — как настоящий зверь, даже мороз по коже прошел: — Но я не данванас никакой. Я вообще не отсюда. Я русский. Из России, чтоб тебя черти взяли… имбецил мягкоголовый…
Денек вообще был не из легких. Но реакция мальчишки выбивалась даже из общего ряда произошедшего. Он уронил меч, вытаращил глаза, и завопил:
— Рашьяс?! Хай, до ту сам Рашьяс?! Ис маньяти ту славас — твас ступас ару, на спэта, ко нас, анлас… — он помедлил и жадно спросил: — Ту генас едан свас хызва? Ку воса? Ту едан? Твас…
— Подожди, подожди ты! — завопил Вадим в отчаяньи. — Я ничего не понимаю! НЕ ПОНИМАЮ Я!!! Где я?! Что это такое?! — он махнул вокруг себя рукой.
Мальчишка сморщился, хлопнул себя по лбу совершенно обычным жестом. Что-то пробормотал вполголоса, повторил жест Вадима и сказал:
— Сабо Эрд. Славас карт — Мир, — он вздохнул тяжело и, чуть покачивая головой, печально закончил: — Тамас бьюл динам. Тамас гурта нас дама. Тамас ленг балам анлас, славас… — потом ткнул себя в грудь и добавил: — Мейс эмменс Ротбирт. Ротбирт.
— Вадим, — показал на себя Вадим. — Ты Ротбирт, я Вадим.
— Вайдомайр? — неожиданно улыбнулся Ротбирт. — Сабо нас эмменс — Вайдомайр… — и вдруг выдал: — Даварисщ… Рашия хороший… Побидам…
— Погоди! — Вадим, забыв про меч, рванулся вперед: — Погоди, откуда ты это знаешь?! Ты…
Он схватил Ротбирта за плечи, и тот вдруг скрипнул зубами и прохрипел чужим голосом:
— Ис швайрас, Вайдомайр… ис ле… срвас…
И потерял сознание на руках Вадима, который только и смог озадаченно сказать:
— Ни финты себе…
* * *О чём во все времена говорили, говорят и будут говорить между собой мальчишки?
О девчонках, об оружии. О том, что необходимо и вполне возможно завоевать весь мир… Вот только как быть, если твой новый знакомый, может, и не прочь поговорить обо всём этом, как и ты — да только знает на твоём языке два десятка невесть как попавших к нему на язык исковерканных донельзя слов — а ты его языка и вовсе не понимаешь? Да ещё если учесть, что левое плечо у парня разрублено и рана выглядит очень нехорошо?
Скатку Вадим у Ротбирта забрал, и тот отдал без разговоров, только с извиняющейся улыбкой. А вот с оружием — хоть с чем-то — отказался расстаться наотрез. И первым же вечером Вадим увидел, что утром мальчишка встать уже не сможет, хотя весь день кое-как шёл, опираясь на лук, не жаловался и даже что-то напевал.
Невозможность хоть как-то объясниться просто разрывала Вадима изнутри. Временами ему казалось — лопну. Вопросов было столько, что они почти физически забивали горло и заставляли закипать мозг. Кажется, Ротбирт это видел, потому что посматривал на Вадима извиняющимся взглядом и то и дело начинал что-то говорить, вставляя русские слова, потом — махал здоровой рукой и вздыхал. В котомке у него было вяленое мясо, похожее на куски скрюченного ремня, плоские твёрдые лепёшки, почти безвкусные, и, хотя еды было немного, он делился с Вадимом совершенно спокойно, без вопросов и сомнений.
