Закатное солнце почти не слепило (СИ) - Губкин Артем
— Извинения приняты. — Ответила за всех Таня. Она смотрела на свои руки, которые крупно тряслись.
— Вам всем надо бы отдохнуть. — Продолжила Радость, и друзья подняли на неё удивлённые взгляды. — Но, не сейчас.
— А сейчас мы должны пойти с тобой? — С сарказмом спросила Таня. — Да, помню, с этого начали.
— Вашим вожатым угрожает смерть. — Странная девочка, из чьих губ только что прозвучало страшное заявление, осталась спокойной, только, пожалуй, в ней прибавилось сочувствия. Не к вожатым, к ребятам, которые выжаты досуха, но снова должны подорваться и куда-то бежать.
— Что с ними?! — Вскричала Ира. Маленькие Ира и Таня прятались за её спиной, им совсем не нравилась эта Радость, от последней её фразы им захотелось плакать.
— Что с ними? — Повторила Хиз. Она нащупала ладонью арматуру и встала, зазвенев металлом о бетон.
— Ангелла.
— Сучка! — Выругалась Таня. — Веди, Радость номер 144-99, будем спасать дорогих вожатых от этой инопланетной твари.
— Можно просто: Радость, без номера…
— Да посрать! — Хиз сорвалась на крик. — Никто не возражает, — она повернулась к друзьям. — чтобы отправиться вслед за этой, — неловкий взмах ломом в сторону девчонки, — которую можно без номера?
Друзья закачали перепачканными растерянными лицами, глядя на Таню со страхом и растерянностью. Хиз стало стыдно, она увидела, что ребята устали и потрясены не меньше неё, а малявки так и вовсе раздавлены — они вцепились в Иру, буквально повисли на ней. Заметила это её подруга или нет, но она терпеливо их держит, упёрлась в пол расставленными ногами. В то время, как Хиз тут устраивает истерику, машет палкой и строит из себя героя из кинокартины.
— Извините… — тихо шепчет Таня, но её все слышат, и большего никому не надо, это понятно по оживающим физиономиям, по проблескам улыбок. В конце концов Пашка, тоже тихо, мямлит: «Да ладно». Таню отпускает.
Она поворачивается к Радости и говорит уже увереннее:
— Извини, Радость.
— Ничего. — Отвечает та и её лицо остаётся ровно таким же, как было. Она и не терялась под напором Тани, переждав грубость, как порыв ветра.
«Кто ты?» — Очередной раз думает Таня, но некогда додумать, даже спрашивать сейчас надо о другом. — Что она с ними делает, сделала или только собирается?
— Пленила, обездвижила. — Говорит радость через плечо уже, она поняла, что за ней пойдут. — Может убить или уже убила, может сожрать частично или целиком.
— Фу ты, гадство! — Воскликнула Таня, закидывая пыльный после пережитого рюкзак на плечи. — А далеко? — С третьей попытки ей не удалось запихнуть прут в открытый зёв рюкзака, на манер катаны самурая. Подошла Ира, аккуратно вставила ломик в заплечную сумку по диагонали и застегнула молнию. Железяка торчала выше головы Хиз, которая затянула лямки на спине потуже, чтобы заплечная сумка не перекашивалась.
— Спасибо, — сказала Таня и помогла Ире надеть собственный рюкзак. — Пирожные помялись. — В ответ Ира только грустно покачала головой. Обратилась она к малявкам:
— Есть хотите?
— Хотим!
— А есть что?
— Есть, выгребайте, там на дне. — Ира присела и подставила сумку для разграбления.
— Только аккуратно, пирожные помялись стопроцентно, а воды — мыть руки у нас нет. — Присоединилась к ней Таня.
— Там в боковом кармане лежат салфетки. — Пискнула одна из малявок, дёргая замки.
— Нам такие же выдали. — Добавила другая, запуская руки под ломик и шелестя пакетиком.
— Чтобы салфеток нам оставили и застегнули всё как следует. — Попросила Ира.
— Не дергай так, я сейчас на задницу упаду. — Потребовала Таня.
Когда с извлечением НЗ ребята справились, то поспешили вслед за Радостью, которая ждала и ускорилась, когда увидела, что друзья наконец собрались.
«Малявок жалко», — подумала Ира. Она взяла девочек за руки. Те вцепились в неё свободными от лакомства ладошками, и она почувствовала, как отвердели их походки. Она не смогла не улыбнуться и тихонько пожала обе ладошки. Те вернули ей ободряющий жест.
Отряд, забыв о многолапом-многоглазом монстре устремился вдоль по туннелю.
— Почему я? — Услышала Таня в шаге сзади растерянный тихий голос Пашки.
Таня обернулась и с широкой пиратской улыбкой несильно врезала ему по плечу кулаком. — Потому что ты классный, что за вопрос! Она приобняла его и так они шли раскачиваясь, как пьяные матросы, несколько шагов, пока на них не начали наступать сзади Ира и её младшие классы. Сергей поддержал сбоку чуть не завалившуюся пару пиратов.
На миг все взгляды встретились. Ребята не кивнули друг другу выдвинутыми в решительности подбородками, но это было в их глазах, они не положили рука на руку, как мушкетёры у Дюма, но это было в их глазах, они только улыбнулись краешками ртов, а в их глазах сверкнули молнии.
Радость улыбнулась, сама не зная почему — редкий случай. Просто на мгновение её окатило ощущением, что всё будет хорошо. Она попыталась задержать улыбку на губах, когда обернулась к ребятам, сзади она увидела маленький отряд друзей и ей захотелось идти не впереди, а вместе с ними. Она вспомнила своих друзей с Родины, ровесниц-девчонок в таких же как у неё коричневых платьях. Как учили их Наставники, друзей надо поддерживать действиями и только в последнюю очередь болтовнёй. Поэтому разговоры в Городе Учеников и Наставников не приветствовались, но Радость с подругами могли одним взглядом передать больше тысячи слов, со временем понимая, что болтовня и вправду пуста, Учителя и здесь оказались правы. Самая лучшая наука от них постигается со временем, самое глубокое, что они вложили в каждого гражданина, должно вызреть, прорасти сквозь личность, удобряемое впечатлениями нужными и нет, чтобы потом распуститься красивым цветком мудрости — собственной.
— Около двадцати минут, если поспешим, — сообщила она. И добавила, предвосхищая вопрос. — Бежать не надо — шумно, мы будем громко дышать и всё равно придётся ждать, пока лёгкие успокоятся. Просто быстро идём, а когда будет близко, я скажу, и мы будем дальше идти очень тихо.
Компания в полном молчании устремилась за Радостью, малявки еле поспевали, но даже не думали жаловаться. Три фонарика: у Радости, Тани и, конечно, Пашки, прыгали по серому полу, тут и там чернеющему пятнами влаги, кое-где блестящему лужами, вскользь ощупывали пыльно серые стены, штукатуреные десятки лет назад, еще в прошлой эпохе. Когда попадались боковые проёмы, Таня и Пашка не могли устоять и светили в темноту за ними, выхватывая куски стульев и столов, разодранные панели с редкими грязно-разноцветными проводами. Двери по дороге больше походили на люки на подводных лодках, со скруглёнными углами, множеством гранёных шляпок болтов. Некоторые двери были приоткрыты, но чаще они выглядели запертыми, ребята даже несколько раз высвечивали на толстом ржавом металле с облетающей краской потёки сварки, грубо и спешно соединяющей плиту двери с проёмом. У одной такой двери сбоку виднелась большая проплавленная дыра, видимо, в спешке её заварили, а потом вспомнили, что забыли в комнате что-то важное и пришлось вскрывать автогеном. Проходя открытые двери, ребята то и дело спотыкались, пиная куски камней, части мебели или тряпьё, как будто хлам не мог спокойно лежать на своих местах, а его вымывало в коридоры бесконечно струящимся потоком времени.
Несколько раз от широкого туннеля вбок отходили узкие коридоры, два раза он раздвоился, уходя в сторону собственным непротёртым отражением.
Один раз пришлось остановиться на пять минут, чтобы ребята смогли вооружится.
— Я обгажусь в конце концов, если не возьму в руки что-нибудь увесистое, — заявил Пашка в ответ на вопросительные взоры. Он остановился у распахнутой двери в боковую комнату, высвечивая в круге света разваленный стул.
— Я тоже, — сказал Сергей. — Мы быстро.
Друзья кинулись в комнату и схватились за стул, пытаясь его разодрать. Как бы не так! Это был крепчайший советский стул (они что из дуба их делали?) у которого задние ножки, плавно изгибаясь, переходят в высокую спинку. Таким образом, из одного предмета мебели выходят ровно две симметричных убийственных дубины, длиной по метру, с гранёными расширяющимися к одному концу краями. С горем пополам они расшатали диагональные болты и выдрали их из сиденья. Штыри с резьбой и гайками так и остались в дубинах, но не тарахтели, обеззвученные и обездвиженные толстым слоем ржавчины. А вот дереву — хоть бы хны, толстый лак блестел, как новый, в тех местах, где пальцы стёрли с него сухую грязь.
