Алексей КАЛУГИН - НА ИСХОДЕ НОЧИ
Снова протяжный отчаянный крик. Даже не крик, а вой, в котором мало что напоминало о возможностях голосовых связок человека. Так мог завывать дикий зверь, попавший в капкан и ради того, чтобы вырваться на свободу, грызущий защемленную лапу. Он уже не чувствует боли – лишь отчаяние, тупое и безнадежное, за которое только и можно попробовать уцепиться, как за перевернувшуюся шлюпку, всплывшую после кораблекрушения. Мейт показалось, что вопль заставил слегка колыхнуться язычки пламени стоявших в центре стола свечей. Впрочем, это мог быть просто сквозняк.
Ше-Рамшо воткнул ложку в еду – еда, иначе и не назовешь то, что наполняло стоявшую перед ним тарелку, впрочем, можно еще и так – хлебово, – закинул руки за спину и, навалившись на спинку стула, с наслаждением потянулся.
– Ничего, ничего, – усмехнулся Ири, поймав взгляд девушки. И вытер ладонью сальные губы. – Пусть покричит.
– У меня от его воплей мороз по коже, – зябко передернула плечами Мейт.
– Это его призрак терзает, – оскалился в усмешке Ири. – Поначалу-то он его не видел, покуда действие куйсы не прошло. – Ири снова взялся за ложку, но затронутая тема, должно быть, показалась ему настолько интересной, что он поставил руки локтями на стол и подался вперед. – Смесь куйсы с люмитаксом, скажу я тебе, – он направил на Мейт грязную ложку, – убойная штука. Варьируя концентрацию смешиваемых препаратов, можно регулировать их воздействие на человека. Ты обратила внимание, что, когда мы сажали нашего приятеля в машину, он вел себя совершенно спокойно и выполнял все, что от него требовалось? Но при этом ничего не соображал. И сейчас, я уверен, он ничего не помнит. Если бы люмитакса было чуть больше, он бы утратил способность двигаться, но при этом осознавал все, что с ним происходит, и, что особенно интересно, обостренно чувствовал боль.
Зачерпнув полную ложку отвратного вида еды из тарелки, Ири отправил ее в рот, и на лице его тотчас же расплылась похотливая усмешка.
– А он там, – Мейт легонько стукнула носком туфли по полу, – не свихнется, часом?
– Все может быть. – Глаза Ири сладострастно закатились. – Впрочем, он уже и без того псих.
Запертый в погребе пленник снова истошно заорал. На этот раз Мейт точно подметила, что язычки пламени свечей дернулись в тот момент, как раздался крик. Девушка посмотрела на тарелку с почти нетронутой пищей и с отвращением оттолкнула ее.
– Не будешь есть? – удивленно посмотрел на нее Ше-Рамшо.
– Нет, – отмахнулась рукой Мейт.
– Ну и зря. – Ири подхватил тарелку Мейт и сгреб ее содержимое в свою. – По-моему, вкусно. – Встряхнув банку с валайским соусом, он выдавил на горку кафра, похоронившего под собой синтетический бифштекс, щедрую порцию зеленоватой жидкости. – А если не есть…
– Хватит! – не выдержав, ударила ладонью по столу Мейт.
Ше-Рамшо глянул на девушку так, будто она начала раздеваться.
– Ты же сама этого хотела, – произнес он негромко.
– Не знаю, – тряхнула головой Мейт.
– Что значит «не знаю»? – удивленно развел руками Ири: в одной руке ложка, в другой банка с валайским соусом – не человек, а символ безумного чревоугодия. – Это была полностью твоя идея. Я только помог тебе.
Ше-Рамшо осуждающе качнул головой, как будто хотел сказать: «Ну и молодежь нынче пошла!» – поставил на стол банку с соусом и принялся за еду.
Мейт взяла стакан и налила в него воды из пластиковой бутылки.
– Ты дал ему воду? – спросила она, сделав глоток.
Рот Ше-Рамшо был набит так, что он не мог даже слова сказать, только головой мотнул из стороны в сторону.
– А что, если он хочет пить?
Ше-Рамшо сделал резкое глотательное движение, проталкивая комок еды в пищевод.
– Ну так пойди и спроси его, – сказал он и провел открытой ладонью по губам.
– Мы привезли его не для того, чтобы издеваться.
– Да? – Ири сделал вид, что страшно удивлен. – Тогда для чего?
– Он должен ответить за то, что сделал.
– Как ты собираешься это устроить?
Мейт поднесла стакан с водой к губам и не спеша, очень медленно выпила всю воду до дна. Девушка рассчитывала, что к тому времени, когда она поставит пустой стакан на стол, Ири снова примется за еду, но не тут-то было – Ше-Рамшо терпеливо ждал, что же она ответит на его вопрос?
– Я не собираюсь его убивать, – с вызовом вскинула подбородок девушка.
Правда, получилось у нее это как-то очень уж театрально.
– А этого и не потребуется, – махнул зажатой в пальцах ложкой Ше-Рамшо. – Он сам умрет. От нас зависит лишь то, как долго он протянет. Как это ни прискорбно, все мы когда-нибудь умрем.
– Разве Ше-Шеол не обещал тебе вечную жизнь после смерти? – ехидно прищурилась Мейт.
Ше-Рамшо даже глазом не моргнул.
– Лично мне – нет, – сказал он и как следует перемешал содержимое тарелки.
– А призраки?
– При чем тут призраки?
– Призраки его не убьют?
Ше-Рамшо усмехнулся и головой качнул: порой Мейт становилась наивной донельзя. Или только прикидывалась дурочкой? Сомнение у Ири возникало уже не в первый раз.
– Призраки существуют только в его воображении, – ответил он, добросовестно стараясь, чтобы в интонациях голоса не скрипел сарказм.
– Призраков видит не только он один, – едва заметно прищурилась Мейт.
– Ну, что поделаешь, – вроде как с сожалением махнул ложкой Ири. – В стране полно страдающих галлюцинациями идиотов.
Снова крик. Долгий, протяжный, переходящий в хрип, он просачивался сквозь щели в досках пола, растворялся в воздухе, бился под потолком, прилипал к коже. Резь в глазах.
– Прекрати! – Мейт кричала, пытаясь своим бессмысленным, ни на что не направленным воплем заглушить стоны несчастного, терзаемого призраками человека. – Остановись!
Облизнув ложку, Ири отвел в сторону руку, в которой держал сей нужный и в определенном смысле значимый для него инструмент, и удивленно посмотрел на девушку.
Взгляды сидевших за столом пересеклись. Искры не возникло, но Ири почувствовал себя неуютно, а Мейт почудилось, что в комнате вдруг сделалось прохладно, будто сквозняком потянуло, и она зябко передернула плечами.
Язык Ири еще раз скользнул по блестящей выпуклой поверхности ложки.
– Выпусти его, – предложил ка-митар.
Ложку Ше-Рамшо держал у лица, и Мейт не было видно его губ. Быть может, он усмехался? Или презрительно кривил свои тонкие, чуть синеватые, как будто он и впрямь замерз, губы?
Широким взмахом руки Мейт сбросила со стола две свечи и пустую тарелку. Упав на пол, одна свеча сразу же потухла, другая какое-то время еще выдавливала из себя слабые голубоватые язычки пламени, которые почти мгновенно превращались в причудливо извивающиеся струйки невесомого серого дыма.
Ше-Рамшо легонько постукивал ложкой по краю тарелки из толстого огнеупорного стекла.
– Ну так что?
– Прошло уже три малых цикла. – Мейт смотрела не на Ири, а на сброшенную со стола свечу, пытаясь понять, стало ли в комнате темнее после того, как она погасла?
– Так, – согласно наклонил голову Ше-Рамшо.
Из-под упавшей на лицо пряди волос Мейт бросила быстрый взгляд в сторону ка-митара.
– Что, если он уже сошел с ума?
– С чего бы вдруг? – усмехнулся Ше-Рамшо.
– Призраки.
Ири задумчиво провел двумя пальцами по заросшему щетиной подбородку – с тех пор, как они приехали сюда, Ше-Рамшо не брился.
– Не думаю, – медленно, как будто размышляя вслух, произнес он. – Если он видит то, чего на самом деле не существует, если его сознание порождает чудовищ, в которых сам он верит, значит, он уже ненормален. – Ири устало вздохнул, наклонил голову и прикрыл глаза ладонью, словно ему мешал яркий свет. А в комнате всего-то восемь свечей – четыре по углам, три на столе остались да еще одна на колченогой тумбочке, неловко привалившейся к стене. – Они все безумны. – Голос Ше-Рамшо, ставший другим, звучал тихо, слова вываливались изо рта невнятными комками, а временами Мейт казалось, что она слышит хруст крошащегося стекла. – Безумны от рождения. И если мы хотим выжить, то должны пережить их, всех тех, кто родился до наступления Ночи. – Ири поднял голову. Взгляд его, устремленный на Мейт, был тусклым, почти бесцветным, похожим на пятно серой акварельной краски, размытое водой. Или на рассеивающийся дымок от фитиля потухшей свечки. – Ты представляешь, что будет твориться, когда наступит День?
– Что?
Мейт вдруг испугалась, что звук ее голоса выведет ка-митара из себя. А еще она подумала, помнит ли Ше-Рамшо о том, что был ка-митаром? А еще – как это ка-митар может перестать быть ка-митаром? Это ведь не служба и не место работы, которое всегда можно сменить. Это все равно как если бы она вдруг решила, что не желает быть женщиной. Притвориться мужчиной она, быть может, и сумеет, но при этом все равно останется женщиной. Так что же? Что происходит с ка-митаром, переставшим быть самим собой?
Ше-Рамшо поднялся со своего места, медленно обошел стол, встал позади Мейт и положил руки ей на плечи. Наклонился. Мейт показалось, что спина у нее одеревенела. Она как будто удара ножом в спину ждала.
