Лариса Петровичева - Изгнанник
Каша Пац был мудрым человеком. Жаль, что кабачок его закрылся на прошлой неделе. Шани обернулся к ассистенту Вальчику, который стоял за его спиной и в восторге сжимал жезл с хоругвью с такой силой, что костяшки пальцев побелели, и негромко произнес:
– Догорает уже. Зовите помощников, пусть заливают. А то мы так весь город спалим от усердия.
Вальчик кивнул и сделал знак помощникам, которые шустро выкатили на площадь бочки с водой. Вскоре от костра остались только мокрые головешки, которые помощники стали собирать в специальные желтые мешки, чтобы, по традиции, утопить в реке. На сегодня со зрелищами было покончено.
* * *«Ваше величество!
Я долго думал, стоит ли вообще писать это письмо, и не меньше времени провел, сидя над этим листком бумаги и размышляя, как начать послание. Возможно, я его даже не отправлю, но если Вы все-таки его читаете, это значит, что я понял, как можно преодолеть самого себя».
В столицу пришло бабье лето. Сидя у открытого окна, Шани смотрел на улицу, щедро залитую золотом уходящего солнца, и вспоминал бесконечно далекий Ленинград, Стрелку Васильевского острова, удивительную гармонию архитектуры города с берегом Невы, старинный корабль, дремавший возле Петропавловской крепости, и брызги солнца на водной глади. Город его воспоминаний наверняка не имел ничего общего с настоящим Ленинградом, да Шани и не мог помнить его точно – слишком много времени прошло с той поры, когда он видел Стрелку в последний раз. А сейчас вдруг вспомнилось ни с того ни с сего, отчетливо и ярко – и боль в груди с хрустом разжимала намертво стиснутые пальцы.
«Я никогда не считал, что местью можно чего-то добиться. Не знаю, станет ли мне легче от Ваших мук и Вашей боли. Знаете, раньше я хотел, чтобы Вы ощутили хотя бы крупицу того страдания, которое испытал я, увидев мертвую Хельгу. А сейчас мне кажется, что ничего не изменится. Тело Софьи сгорит на площади, Гвель уедет в монастырь, если Вы не забьете ее насмерть до этого, – и мы оба постепенно обо беем забудем».
Шани откинулся на спинку кресла и протянул руку к бокалу вина. Не прошло и года, как он вошел во вкус и пристрастился к спиртному, которого раньше на дух не переносил.
Мир меняется. Он изменился тоже. Лавину не остановить.
«У меня никогда не было склонности к душевным терзаниям и страданиям героев Дрегиля, которые мучаются до того, как убьют врага, а еще больше – после убийства. Это пафосно до смешного, не находите? Поэтому мне бы хотелось, чтобы Вы увидели в моих словах не деланую куртуазную жеманность, а подлинное горькое чувство – с которым теперь жить и Вам, и мне».
Камердинер неслышно вошел в гостиную и обновил вино в бокале Шани. Джентльмену не пристало самому себе наливать спиртное – в конце концов, он благородный господин, а не пьянь подзаборная. Шани кивнул, и привратник отвел бутыль в сторону.
– Есть новости? – спросил Шани.
– Да, ваша бдительность. К вам молодой человек из Заполья, очень нервный и беспокойный. Я велел ему на ступенях подождать. Пусть остынет. Он пока стоит у дверей и краску ножом отковыривает. Вы скажите ему тогда, чтоб перестал. Не для того красили.
Если нервный, да из Заполья, да с ножом наголо в центре столицы, то это Алек – больше некому. А быстро он сюда добрался – не ел, не спал, загонял коней. Быстро же распространяются слухи по свету.
– Убирайте вино, – сказал Шани. – Я к нему спущусь.
Камердинер посмотрел на Шани с искренней обеспокоенностью.
– Хорошо, ваша бдительность. Но, может, я лучше будочников позову? Мало ли какой еретик вылез после давешнего сожжения.
Шани подумал, что вряд ли среди родни здешних еретиков найдется кто-то, равный Шарлотте Корде, чтобы мстить за близких, особенно учитывая тот факт, что в действительности сегодня никто не пострадал.
– Не стоит, – улыбнулся он. – Все будет в порядке.
«Я знаю, кем стал – вернее, в кого меня превратили те обстоятельства, которых я не сумел преодолеть. Этот человек не имеет ничего общего со мной самим из прошлого, и, пожалуй, эти люди не пожали бы друг другу руки при встрече. Но тем не менее я помню свой долг – стране нужен покой, а не внутренняя распря двух ветвей власти».
Допив вино, Шани поднялся и пошел к выходу. Хотел было захватить плащ, но посмотрел в окно и передумал. Вечер выдался теплым, и люди, гулявшие по вечерней площади, еще носили летние наряды.
Алек сидел на ступенях и хмуро смотрел на собственные руки. Разбойный промысел его не украсил – пальцы недавнего инквизитора стали грубыми и мосластыми. Руки охотника на людей, подумал Шани, и этот охотник пришел за мной.
– Привет, – сказал он и сел на ступени рядом. Камень, напитанный солнцем, оказался приятно теплым.
– Привет, – откликнулся Алек и спросил без перехода: – Это правда?
– Что именно?
– Что ты убил Софью.
Шани кивнул.
– Да. Вчера днем.
Алек шмыгнул носом и сокрушенно покачал головой. Поднес руку к глазам. Опустил. Недавний охотник на людей превращался в испуганного уставшего мальчишку – да он и был мальчишкой, точно так же изуродованным обстоятельствами непреодолимой силы. Шани ощутил пронзительную, острую жалость.
Весной, по распределению, парню выпала спокойная бумажная работа – ведение запольских архивов инквизиции. Алеку никогда бы не пришлось зверски убивать семерых человек за две седмицы, равно как и Шани не должен был отправлять его на обучение к жестоким и безжалостным профессиональным убийцам, вот только обстоятельства оказались сильнее их обоих. Намного сильнее.
Глупости, подумал вдруг Шани. Это не обстоятельства виноваты в том, что мы с ним стали законченными подлецами. Не Господь Бог в небе, не дьявол под землей, не злобный отцеубийца на троне, не те, кто выполнял его приказы. Мы сами погасили в себе свет – это оказалось проще, чем развеять тьму. Никто, кроме нас, не виноват.
Он не сразу понял, почему лицо обдало ветром и что это стукнуло в дверь в двух пальцах от его виска. Обернувшись, Шани увидел боевой кинжал, торчащий в дверном косяке чуть ли не до рукояти. Алек бросил его навскидку, не целясь, – легко и небрежно, просто рукой махнул.
Шани отчего-то подумал, что камердинер будет ругаться. Дескать, благородному джентльмену не следует водить дружбу с бандитами, которые портят чужие двери.
Ему стало смешно. Протянув руку, он с усилием вытянул кинжал и вернул Алеку. Тот принял оружие, и было видно, что парень искренне удивлен. Скорее всего, он ожидал, что бывший наставник вонзит злополучный кинжал ему в спину.
– Ты ничем не лучше их, – с горечью произнес Алек, глядя Шани в глаза. Это был тяжелый обреченный взгляд – с таким суют голову в петлю. – Ты такой же, как Луш, как все его холуи. Никакой разницы. Абсолютно никакой. А я, дурак, верил…
Он всхлипнул и опустил голову на ладони. Шани помедлил и погладил его по растрепанным волосам. Наверно, так старший брат мог бы утешить младшего. Алек дернул головой и плечами, отстраняясь от руки бывшего наставника, и разрыдался еще горше – как ребенок, который боится темноты в комнате, пока не зная, что мрак его собственной души еще страшнее, чем все ужасы беззвездной ночи.
– Ты торопишься? – спросил Шани.
Алек пожал плечами.
– Нет. Куда мне спешить, – ответил он с по-детски искренней злостью. – Все, некуда спешить. Свое отбегал.
– «Ямщик, не гони лошадей, – пропел Шани по-русски. Алек посмотрел на него как на умалишенного. – Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить… Ямщик, не гони лошадей», – и добавил уже на аальхарнском: – Подожди здесь, я сейчас.
Отчего-то ему стало весело.
Поднявшись со ступеней, Шани заглянул в дом и подхватил с пола в коридоре маленький кожаный саквояж. Подумал – и все-таки взял плащ. Кто его знает, какой будет ночь.
* * *«Тем не менее, Ваше величество, знайте: я останусь Вашим главным и искренним врагом, который, несмотря на свершенное отмщение, будет ненавидеть Вас всей душой и приветствовать любое Ваше горе. Внешне я буду Вашим другом. Не сомневайтесь, что я поддержу любое Ваше начинание. Стране нужен мир, а не наши свары. Хорошо, если Вы тоже это понимаете».
Улица, ведущая к причалу Лудильщиков, была тиха и безлюдна. Шани совершенно точно знал, что в радиусе двух лиг нет никого, кроме него и Алека. Теплый ветер шуршал опавшей рыжей листвой, перегоняя ее по выщербленному булыжнику мостовой, над домами висел туманный ломтик дыни – молодой месяц, и первые, самые крупные звезды гроздьями вызревали в густой синеве вечернего неба. Шани смотрел на проступающую цепочку созвездий и думал о том, что где-то там, на другом конце Вселенной, находится его дом. Пусть отсюда не видно родного Солнца, но тем не менее Шани знал, что оно есть. Пока ему хватало этого знания.
– Мы не видим ни любви, ни совести нашими обычными человеческими глазами, – задумчиво произнес Шани, – но это не значит, что их не существует.
