Алексей Ефимов - Долгая дорога к дому
— Так ты… ты знала Ньярлата так близко?
Она улыбнулась.
— Конечно. Правда, тогда мне было двадцать три, а ему — всего семнадцать. Он был наивным восторженным мальчишкой… как Янтин. — Элари заметил, что пятнадцатилетний файа всё время стоял рядом с ними, не сводя восхищенных глаз с Иститталы. — А потом… я не знаю. Упасть можно в один миг и уже не подняться. Мне жаль его.
— Боюсь, что во всем этом виноват я, — Анмай тихо подошел к ним. — Он издевался надо мной — я издевался над ним, но его-то мозг был не из стали! А рядом с про-Эвергетом… с Великой Машиной, вообще нельзя жить. Даже когда она не работает, в ней остаются следы Йалис — и постепенно расползаются вокруг. Это незаметно сразу, но когда безопасный уровень превышен… — Иситтала слушала теперь лишь его и Элари отошел.
11.
Юноша поел, привел в порядок одежду. Дальше полагалось спать, но он не хотел и сам удивлялся этому. С ним за этот день произошло столько… но устал лишь его ум, тело было ещё полно сил и не желало давать отдых измученному сознанию. Он несколько минут поворочался, стараясь уснуть, потом сел у стены и стал смотреть на Анмая и Иситталу.
Они сидели у стены напротив, очень близко, почти прижавшись друг к другу, и всё время говорили — так тихо, что Элари не понимал ни слова. Впрочем, и так было ясно, о чем идет речь — Анмай то и дело касался руки девушки, потом лег, свернувшись, у её ног и она гладила его волосы, вряд ли осознавая это.
Как ни странно, он не злился на Вэру за то, что тот отнял у него любимую — напротив, был рад, что это двое встретились. Он видел, что они уже вообще мало что замечают, кроме друг друга. Ему нравилось на них смотреть — они словно светились в полутьме подземелья, а их тихий разговор казался Элари музыкой — он понимал лишь интонации, но и этого хватало… не только ему. Янтин тоже молча смотрел на пару, потом вдруг подсел к мрачной девушке, своей ровеснице. До Элари донесся их шепот. Через несколько минут Янтин взял девушку за руки и та вдруг улыбнулась.
12.
Вечером ледяной северный ветер разогнал тучи, прибил их к земле и теперь облачное море клубилось и ползло всего в нескольких метрах от окон пещер. Небо стало удивительно чистым и там, в этой невероятной чистоте, догорал закат. Элари задремал, а когда проснулся, небо уже тлело чистой синевой, в которой едва угадывалась угасающая красная полоса. Тем не менее, было ещё относительно светло.
Все вокруг него спали — они решили покинуть долину завтра на рассвете. Немногочисленные вещи и припасы уже собрали, оставалось лишь набраться сил перед дорогой. Стало очень тихо, даже часовые где-то спрятались — и в этой тишине кто-то напевал вполголоса. Непонятная песня понравилась Элари и он пошел на её звук.
В пустой комнате, в пустом проеме окна, сидел Анмай. Он смотрел на закат, не замечая юноши и тот застыл, слушая его голос — тихий, ровный и печальный. У Элари вдруг что-то стеснилось в груди — ему представился мир, про который пел файа — мир, похожий на сказку, печальный и прекрасный. Анмай напевал, не обращая внимания на холод, упершись пятками и пальцами красивых босых ног в ледяной камень. В нем была какая-то удивительная пропорциональность — все очертания его лица и тела идеально подходили друг к другу и не могли быть иными, но не только. Его внутренний мир был таким же и так же подходил к его облику. Элари не видел ничего удивительного в том, что Иситтала не сводила с Вэру глаз — он сам не хотел этого делать.
Наконец, файа заметил его и замолчал. Они смутились, не в силах ничего сказать. Через минуту Элари спросил:
— Что это за песня? Мне так понравилось…
Анмай вновь смутился.
— Ну… она очень старая. Когда я родился, ей уже было четыреста лет. Её сложили мои предки в наш золотой век, когда мы были ещё наивны… и невинны. Это… мечта о будущем и память о прошлом. Её любили петь те, кто только вступает в свое будущее…
— А про что она?
— Про любовь, конечно. Про все влюбленные пары вообще… и про одну, самую счастливую. Я очень люблю эту песню… правду говоря, других я просто не знаю.
— А ты сможешь спеть так, чтобы я понял?
Анмай улыбнулся.
— Нет. Это старый язык файа, его тут не знает никто, кроме меня. Мне придется переводить сначала на современный файлин, потом на ваш ойрин… и выйдет… не очень хорошо. А потом… я не могу. Это слишком… задевает меня.
— Извини, — Элари опустил глаза и вдруг спросил: — А песня длинная?
Анмай вновь усмехнулся.
— На один вечер… если мне никто не будет мешать.
Элари вздохнул и направился к двери. Ему очень хотелось сказать файа что-нибудь хорошее, но он не успел толком подумать.
— Ты красивый, — слова сами вылетели из его рта, но Анмай не обиделся.
— Раньше я был другим. Когда я вышел из машины, мое тело стало таким, каким я его представлял. Откровенно говоря, я не уверен, что не наделал ошибок… Я чувствую себя… ну, — он смутился. — Ты смог бы сидеть вот так, босиком на морозе? Конечно, я мерзну, даже очень, но мне не хочется в тепло. Это нормально?
— Когда я влюбился в Иситталу, то тоже не замечал холода, — Элари улыбнулся, потом вдруг смутился и вышел.
Через минуту он вновь услышал тихое, печальное пение… и сидел, словно завороженный, пока Анмай не допел до конца.
13.
Уже полусонный, Элари услышал, как Анмай вновь тихо говорит с Иситталой. Они осторожно пробрались в одну из задних, пустующих комнат и вскоре оттуда донеслась возня, ритмический шорох и стоны.
Юноша заметил, что не он один лежит без сна, слушая пару. Сначала в одном месте, потом в другом раздались похожие звуки… быстрый шепот… смех…
Под эту музыку торжествующей жизни он и уснул.
14.
Утро встретило их ослепительным сиянием небес. Тучи всё ещё плыли ниже пещеры и солнечный свет превратил их в одно огромное снежное поле. У Элари от этого вида захватило дух… как, впрочем, и от холода — мороз был нестерпимый.
Сборы заняли лишь несколько минут. Вскоре все собрались на верхнем выступе — убежище и сама долина Лангпари остались далеко внизу. Петляющая по заснеженным скалам тропа вела ещё выше — казалось, к самому краю пронзительно синего неба.
Все взгляды невольно обратились на пару, стоявшую в стороне — Анмай и Иситтала выглядели виноватыми и Элари без слов понял, в чем дело.
— Так получилось… В общем… — тихо начал Анмай, — нам придется вас покинуть. У меня есть дела… о которых я не могу говорить.
— Какие? — ровно спросил юноша.
— Я мог бы объяснить, но молчание всё же лучше лжи. Мы расстаемся навсегда, Элари. У нас слишком разные пути. Мой новый дом будет там, за горами Безумия. Ты вряд ли сможешь пересечь их, но если сможешь — я с радостью встречу тебя. Мы обогнем горы с востока, над морем. Кстати, отдай свой пояс Иситтале.
Юноша безмолвно подчинился. Он хотел отдать Иситтале и её медальон, но она остановила его.
— Оставь себе. Мне он больше не нужен. Прости меня. Я… и Анмай… мы любим друг друга. Это уже не изменить. Прощай!
Они стремительно взмыли в небо и через минуту пропали в его сиянии. Элари показалось, что его душа умчалась вслед за ними.
15.
Отчасти это было правдой. Он словно погрузился в бесконечный сон и смутно помнил всё, что делал дальше. Они пересекли горы, потом пустыню, потом снова горы — но он не сказал ни слова за этот тяжелый многодневный путь. Лишь когда они встретились с остатками флота Лангпари и пересекли море, он начал понемногу оживать.
Их было уже несколько сот, когда они пересекли пустыню Уса-Ю и в горах Лабахэйто наткнулись на стерегущий один из перевалов гарнизон — так их отряд пополнило пятьдесят Воинов. Им вновь пришлось сражаться, когда они шли по земле сурами и Элари истратил одну магнитную пулю, чтобы рассеять и обратить в бегство их чересчур многочисленный отряд. И ещё одну — потом, когда они сражались с сурами, осадившими Твердыню — как доказательство того, что они не попрошайки. Их приняли — из восьмисот файа и людей, начавших это полуторамесячное путешествие, выжило всего шестьсот сорок. И так всё кончилось.
У Элари снова была своя маленькая комната, была работа, он вволю спал и хорошо питался. Не было лишь друзей — кроме постепенно оживающего Суру — и не было любимой. Здесь, в Твердыне, пришельцам запретили заводить детей — и им пришлось подчиниться. Элари с радостью отдал пистолет Ньярлата и магнитные пули, но эта плата оказалась чересчур высока.
Таская вонючий навоз в жаркой и ужасающе душной теплице, он как сон вспоминал свои путешествия и жизнь в Лангпари. Все они работали почти нагими и юноша не удивлялся, когда после работы, в душевой, девушки сами предлагали ему помыться вместе. Конечно, ему это нравилось, но его душа оставалась холодной — он чувствовал, что место Усваты в ней навсегда останется пустым. Однообразная работа, однообразная жизнь, угрюмые, сумрачные люди, однообразные обрывки интмных удовольствий, — всё это постепенно сливалось в его душе в один бесконечно долгий серый и скучный день.
