Алекс Орлов - Представитель
– Слушай, поехали к тебе, а? – прошептала Мэнди и закрыла глаза, засыпая прямо на руках у Майка.
Юноша растерянно посмотрел по сторонам, затем крикнул Гвинету, чтобы тот поймал такси. На счастье, свободная машина нашлась тотчас же, и Мэнди осторожно пристроили на заднее сиденье, поставив рядом чемоданчик с ее пожитками.
– Вот, набралась ваша девчушка, папаша, – сказал водитель, обращаясь к Шилу. – Молодые сейчас очень самостоятельные. Слова им не скажи.
– Это да, – поддакнул Шило, стараясь, чтобы ствол винтовки не торчал из-под его куртки.
Гвинет сидел позади и со своей стороны поддерживал Мэнди.
– И что ты теперь с ней будешь делать, Майк? – тихо спросил он. – Нет, я имею в виду, что ты будешь с ней делать потом. Ведь она наркоманка...
– Я еще не знаю, Гвинет. Я еще не придумал, – соврал Майк, потому что на самом деле, едва увидев Мэнди в ее легком платьице, он решил, что никогда с ней не расстанется.
98
Не выходя из машины, Густав поднял бинокль и, наведя резкость, стал наблюдать за поведением часового на вышке.
Этот парень явно чувствовал себя в безопасности. Он курил слабые сигареты «Монгли» и слушал музыку по акустическому микрочипу, что категорически запрещалось уставом сторожевой службы. Одним словом, часовой не принимал всерьез грозящую ему в перспективе опасность.
Птюч улыбнулся и, опустив бинокль, поставил в блокноте галочку напротив надписи «пост номер пять». Затем завел мотор и поехал вглубь города, чтобы соблюсти основы конспирации.
Можно было, конечно, рвануть и напрямик, ведь теперь Густав не сомневался, что постовая служба на базе почти заброшена, однако он знал много случаев, когда отличные специалисты прогорали, понадеявшись на авось, дескать, пронесет. Он, Густав Пютч, не имел никакого права рисковать собственной шкурой – он отвечал за жизни не только нескольких друзей на Малибу, но и за жизни железной гвардии генерала Фолсберри, а также за честь и славу штурмового крыла «Когуар», разбойной вольницы отмороженных спецов, базирующихся на спутниках Эль-Архаима.
Все эти люди готовы были положить свои животы, лишь бы отвлечь внимание имперской армии от событий на Малибу. В них Густав не сомневался, так что и ему самому оставалось отработать точно и профессионально.
Доехав до Флэшкоу-авеню, он повернул направо и слегка сощурился, когда солнечный зайчик полоснул его по глазам.
«Когда-нибудь и это солнце станет моим союзником...» – подумал Густав, притормаживая перед старухой, переводившей через дорогу облезлого жирного шпица.
Птюч покривил губы в снисходительной улыбке и подумал, что обязательно запретит на планете проживание собак старше четырех лет. А может быть, и старух старше шестидесяти. Хочешь жить дальше, съезжай отсюда или подыхай.
Дорога освободилась, и Густав надавил на газ, невольно размышляя над тем, куда придется бежать самому, когда он перешагнет шестидесятилетний рубеж.
«Ну, этого не случится никогда... Никогда не случится», – решительно отрезал он и даже сам поверил этому бреду. Как и любой ортодоксальный атеист, он не сомневался, что бессмертен.
Возле небольшой лавчонки, торгующей пончиками, Густав притормозил. Пончики он любил. Особенно посыпанные сахарной пудрой. К тому же это был один из лучших способов перекусить, когда находишься в секрете или наблюдаешь за врагом.
Хозяин пончиковой узнал Густава.
– Здравствуйте, сэр, – сказал он. – Вам, как всегда, двенадцать штук с сахарной пудрой?
– Да, мой друг, – покровительственным тоном ответил Птюч. – Было бы неплохо.
– Сию минуту, сэр, – поклонился лавочник и, обращаясь к подмастерью, менее учтиво добавил: – Шевелись, Коперник, разве не видишь, что печка вертится, масло кипит, а теста еще нет.
– Одну минуту, я все сделаю, – отозвался сонный подмастерье, и в следующую секунду в раскаленное масло стали падать порционные кусочки теста и в воздухе поплыл умопомрачительный аромат.
Вскоре румяные шарики добрались до раздаточного отверстия и стали падать в бумажный пакет, именно такой, какие так любил Густав. Пластиковые, с аляповатыми картинками, вызывали нем глухую злобу и полное неприятие. А упаковки из настоящего целлюлозного бутрума радовали глаз и создавали иллюзию единения с природой. А единение с природой было Птючу вовсе не чуждо.
Наконец все двенадцать пончиков упали в пакет и лавочник лично посыпал их пудрой из старой чугунной дробилки. Потом он потряс пакет, чтобы пончики покрылись ровным слоем сахара, и только после этого протянул пакет Густаву:
– Пожалуйста, сэр. С вас полтора кредита.
– Конечно, – кивнул Птюч и выложил на прилавок пятерку. Такова у него была традиция – платить за пончики не меньше пяти кредитов.
И лавочник понимал своего клиента. Размер чаевых заставлял его быть предупредительным и необыкновенно внимательным, хотя иным посетителям он незаметно мог и плюнуть в пакет, пока они рылись в кошельках, выискивая мелочь.
Густав вышел на улицу и тут же вернулся к первоначальной, врожденной своей суровости, не замечая ласкового солнца, красивых девушек и сонного полуденного ветерка.
Забравшись в машину, он привычно огляделся по сторонам и осторожно выехал на дорогу, снова направившись в сторону базы. Ему оставалось проинспектировать всего две пулеметные вышки, ну а потом можно будет позволить себе съесть все двенадцать пончиков. Они так и манили, расслабляя решимость Густава и наполняя салон машины нестерпимым ароматом, вызывающим судороги голодного желудка.
Вот и ограда базы. Здесь она была даже выше, чем в других местах, и хранила следы покраски. Должно быть, военные хотели гармонично вписать базу в гражданские постройки города, но потом плюнули на это, и теперь бетонная стена была похожа на шкуру дохлого животного, пролежавшего на солнце не менее недели.
Проехав вдоль ограды метров двести, Густав остановился напротив входа в небольшой магазинчик, торговавший всякой мелочью и не приносивший ни гроша прибыли, да и не рассчитанный на это.
Птюч выбрался из машины и, бросив взгляд на стоявшую напротив сторожевую вышку, зашел в магазин.
За прилавком стоял худой загорелый человек в клетчатой рубашке и с трехнедельной седой щетиной на впалых щеках.
– Добрый день, – сказал Густав и улыбнулся.
– Здравствуйте, мистер. Чего-нибудь хотите купить или зашли посмотреть на меня?
– Посмотреть на вас? – Птюч удивленно поднял брови.
– Ну да, как-то ко мне зашел один парень и очень обрадовался, когда увидел меня за этим прилавком. Он закричал: мистер Салливан, это вы? А я ему сказал: а в чем дело? А он мне и говорит, слышал, дескать, что вы умерли...
Салливан замолчал и, достав из кармана старую зубочистку, воткнул ее в рот.
– Ну а что же вы? – поинтересовался Густав, оглядывая полки магазина и прикидывая, что бы такое купить для оправдания визита.
– Я сказал ему – не дождешься, и наподдал пониже спины.
– Это правильно, – согласился Густав. – А нет ли у вас штопора?
– Штопор? Штопор у меня найдется. Только какой вам нужен – винный или для алезийских огурцов?
– А зачем для огурцов штопор?
– Внутри у них косточка находится – очень ядовитая. Поэтому, как только огурец срывают, из него этим штопором выкручивают косточку и выбрасывают... А огурец можно съесть.
– Здорово. Но мне нужен обычный штопор, а в алезийских огурцах я не разбираюсь.
Салливан довольно улыбнулся и полез под прилавок искать затребованный предмет. А Густав снова оглянулся и посмотрел на вышку через грязное стекло витрины.
– Что, интересуетесь военной службой? – неожиданно спросил продавец и положил на прилавок старый нож для прививки саженцев. – С вас двадцать кредитов.
– Да нет, просто подумал, что вам, наверное, надоело смотреть на эти вышки и стену.
– Конечно, надоело, тем более что солдаты сейчас пошли – лишь название одно.
– Это вы к чему? – спросил Густав, выкладывая на стол деньги и забирая ненужный ему предмет.
– Это я к тому, что службу несут не по правилам. Целую смену курят и морды выставляют – стреляй не хочу. Но это еще ерунда, вот если подняться в мою комнату, на второй этаж, то прямо из окна можно увидеть электрический щиток, который висит на стенке вышки. Одна пуля – и пожалуйста, замыкание. А замыкание – девяносто процентов, что ворота сами откроются.
– Да ну? – восторженно заулыбался Густав. – А откуда вы это все знаете?
Салливан выдержал королевскую паузу, а затем сказал:
– Двадцать лет прослужил в императорской армии. В отставку вышел сержантом, получаю пенсию.
– Тогда все ясно, – произнес Птюч, готовый пожать старику руку. – Ну ладно, всего вам хорошего...
– И вам того же, – покивал головой Салливан.
Густав вышел из магазина и уже без прежней неприязни посмотрел на высокую стену. Теперь он знал, где у нее слабое место.
