Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 3
Сплёл тиару Сар, не раз бывавший в тех местах. И всегда в одиночку… Сплёл в благодарность за возвращение из плена его сестры Зи-и. Специально за пёрышками туда сбегал… Ибо тиара не только закрывала голову от солнца, но и гарантировала от всяких неожиданностей. Носят её тут только вожди да колдуны, и никто на северо-востоке материка не решится выпустить стрелу под такую тиару.
Вот, наконец, и лесная полянка, на которой уместится пяток вертолётов, но сегодня стоит только мой. Неумолчный шум морского прибоя доносится досюда издали, приглушённо. И греет душу. Ибо с детства люблю шум прибоя, Хотя родился и вырос на Урале. А на море жил только в Меллужи, под Ригой, с Бирутой, в короткий отпуск перед прощанием с Землёй, да ещё на самом юге Южной Америки, с родителями, ещё мальчишкой.
Видно, не хватило мне на Земле прибоя…
Для купов мой маленький вертолёт — не только транспорт, но и храм, где я слушаю «сынов неба», вижу их и говорю с ними. Да и не только я, а все, кому понадобится. И Тор говорил отсюда с Тушиным и со своим сыном Гаром, когда Гар учился на ферме Центрального материка. И старикан Бир говорил со своим средним сыном Луром, когда Лур учился в Городе на санитара. И тёща моя Ка-а глядела отсюда на маленького внука своего, когда он впервые был в городском интернате.
Для меня же вертолёт — рабочий кабинет, где всё привычно, удобно и устроено на нормальном человеческом уровне.
Отпираю дверку, усаживаюсь в пилотское кресло, нажимаю кнопку радиопередатчика. Обычный сеанс связи… Слушает и записывает Розита. Я диктую свежую информацию и хозяйственную заявку для купов, прощу новый аккумулятор для передатчика. Затем интересуюсь:
— Что новенького у вас?
— Ты слушал наши передачи? — удивлённо спрашивает Розита.
— Нет. Ты же по информации видишь: был у килов. Опять мирил их с беспокойными оли. Только к ночи вернулся.
— Как там поживает Гро? — В голосе Розиты некоторая игривость. — Помнит ли меня? Столько времени прошло!
— Тебя невозможно забыть, — успокаиваю я. — Вообще никогда и никому. С твоим ножом Гро не расстаётся. Похоже, там он тоже стал символом власти. Как у урумту. Так сказать, местная шапка Мономаха.
— Значит, ты не знаешь, что прилетела «Рита-четыре»? — спрашивает Розита.
— Первый раз слышу! Сколько их?
— Девятьсот.
— Ого! Поздравляю!
— И тебя! Тебе тоже полегчает.
— Хорошо бы…
— Тут, Сандро, собрались в клубе полсотни ребят с этого корабля. Первые, кто вышел. Юные такие, бледные… — Розита вздыхает. — Как мы шесть лет назад… Пришли, чтобы послушать и повидать тебя. Ты, оказывается, стал очень популярным на Земле изобретателем. Вместе с… — Розита как-то запинается. — Вместе с Евгением… Ваши коэмы пошли по всей планете. Евгения они затребовали прямо на корабль. Пока шли прививки… А тебя они только что прослушали. Теперь хотят повидать. Может, включишь экран?
— Пожалуйста!
Нажимаю кнопку. Экран вспыхивает, мгновенные полосы торопливой лесенкой пробегают по нему, и я вижу совсем молодых ребят в привычных зелёных костюмах, которые мы давным-давно сносили, заменив серо-голубыми. Когда-то в таких же зелёных мы улетали с Земли. Значит, форма там пока не изменилась. К их отлёту… Сто лет они летели! И что на Земле сейчас, никто не знает. Связи по-прежнему нет. Не исключено, при нашей жизни и не будет. Световой барьер мы пока преодолеваем только в фантастике да в научных опытах.
Ребята сидят в креслах небольшого клуба. Перед ними громадный, во всю сцену, экран. Ради концертов и спектаклей его поднимают. Но сейчас он в обычном положении. И на этом телеэкране я. В полный рост…
Дружно, хором, видимо, подготовившись, ребята кричат:
— Здрав-ствуй, Сан-дро!
— Ухр! — отвечаю я с улыбкой. — На языке купов это значит: «Удачи!» Рад видеть вас, молодых и красивых. Мы давно вас ждали и многого от вас ждём. Работы невпроворот. Работников не хватает. В том числе и на Западном материке, который я имею честь перед вами представлять.
Мне хорошо видны их восторженные лица. Как и мы когда-то, они считают себя счастливчиками, уверены, что им повезло. А тем, кто не попал на корабль, не повезло. И в голову им не приходит, что на самом деле всё как раз наоборот.
Со временем они разберутся. И будут делать то же, что и мы. Деваться некуда: ничего другого тут делать невозможно. И вернуться в блаженное неведение никому не дано. Как и вернуться с того света…
Глядя на меня, ребята тоже вначале улыбаются, как-то удивлённо и растерянно переглядываются и начинают смеяться. Всё сильней и дружней. Даже, по-моему, против своего желания. Они ещё сдерживаются. Но смех неумолимо пробивает эту вежливую сдержанность. Ничуть не обидный — молодой здоровый непобедимый смех.
Понятно, рассмешили их не мои слова, а мой вид. Хоть и понимали они наверняка, что не в белом халате я тут работаю. Известный на Земле изобретатель сидит перед ними полуголый, раскрашенный цветными завитушками на груди и на животе, в хитроумной тиаре из птичьих перьев. Почти как древний индейский вождь с иллюстраций к бессмертным детским книгам Майн-Рида и Фенимора Купера.
Я скольжу взглядом по рядам, вижу прекрасные умные смеющиеся лица — действительно, «сливки» земной молодёжи, которую отбирали, как когда-то уралочек-зенитчиц на защиту военной Москвы. И мне становится так же легко и весело, как этим ребятам. И я хохочу вместе с ними. А что тут придумаешь? Чем отчётливее стараюсь увидеть себя их глазами, тем сильней хохочу.
Такая вот выходит неожиданно весёлая встреча.
На какие-то секунды удаётся сбросить с себя и щемящую боль невосстановимых утрат, и злую тоску по нормальному земному уровню человеческой жизни, и напускную солидность главного колдуна пяти могущественных племён, «сына неба», который может советовать племенным вождям, зная наверняка, что «советы» будут исполнены. На короткие секунды всё это отлетает прочь, и я снова становлюсь таким же, как эти ребята — молодым, весёлым, почти беззаботным. И бездумно, просто любуясь нашим новым пополнением, скольжу взглядам по их лицам.
Может, кто-нибудь из них, не дожидаясь никаких несчастий, махнёт ко мне на Западный материк? Не на атомную стройку, куда и так рванутся все атомщики, а в бассейны Аки или Жога, в селения килов, айкупов, ори или оли, которые всё ещё «на отшибе»… Может, хоть на первых порах захлестнёт кого-нибудь из них романтика живого общения с аборигенами? Может, найдутся среди них самоотверженные этнографы, пытливые медики или ненасытные языковеды, способные сколько-нибудь пожить в геологических палатках?
Спросить об этом сейчас первую полусотню? Или попозже — сразу всех? Или сдержаться, понадеяться на Совет и не лезть в его кадровые функции?
Вдруг мой скользящий взгляд спотыкается в смеющемся зале о лицо, которое не смеётся. Далёкое и не очень разборчивое девичье лицо. Чем-то до боли знакомое. Чем-то неожиданно кольнувшее душу. Но нечёткое, размытое. И даже в этой размытости — печальное.
Я начинаю крутить ручку настройки, приближая лицо. Экран поехал по рядам. Это совершенно незаметно для них. Они ничего не должны понять. Но вдруг что-то понимают и затихают. Резко! Смех убегает с их лиц стремительно. Должно быть, потому, что изменились моё лицо. Они догадались: я торопливо что-то делаю, чего-то жадно ищу и жду.
А я кручу ручку настройки уже лихорадочно, приближая то далёкое девичье лицо и вытесняя им с экрана остальные. Я уже понял, кто это. Но боюсь даже про себя произнести её имя.
И вот лицо заполняет весь экран. Прекрасное, родное, когда-то очень любимое лицо. Оно из той бесконечно далёкой, невозвратимой теперь жизни. Оно уже не такое юное, как тогда, но ещё более прелестное.
Классическая русская красота смотрит на меня с экрана: сама Таня. Друг детства, первая моя любовь и первая моя страшная боль. Когда-то она принесла нашу любовь в жертву этой загадочной — с Земли! — планете Рита, и я узнал полную правду лишь здесь, после гибели Бируты, перед уходом на Западный материк. В бумагах Бируты нашлось откровенное письмо Тани. Среди моих старых писем, которые хранила Бирута…
Две блестящие неровные дорожки катятся из Таниных глаз по бледным щекам. Не успела нагулять здешний румянец на свежем воздухе… И я понимаю, что плачет она не из-за дикого моего «колдовского» вида, а из-за непоправимости того, что натворила судьба, когда-то не позволившая нам быть вместе.
Ох, уж это самоотверженное женское благородство! Как часто любимые наши жертвуют собою, не понимая, что одновременно приносят в жертву и нас, и счастье своих будущих детей, и общую атмосферу счастья на планете! Она любила одного, но вышла замуж за другого, и все близкие были ужасно несчастны… Как это для нас характерно!
Восемь лет неумолимо и навсегда разделили Таню и меня. Ещё не знаю я, как прожила она эти годы и как умудрилась попасть на Риту со своим неоперабельным в юношескую нашу пору пороком сердца.
