"Фантастика 2025-29". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Белл Том

– От кого? От волков?

– Ото всех. – Что-то такое промелькнуло в ее черном взгляде, что-то почти человеческое. – Если понадобится, то и от меня.

Да, задала ведьма ему задачку. Как же можно защититься от нежити?! Знал бы, давно бы уже послал ее куда подальше.

– Кинжал. – Длинный коготь коснулся костяной рукояти, а Кузьма невольно вздрогнул, испугался, что с рукояти коготь соскользнет на его руку.

Вот оно как! А он, дурак, столько лет старой карге прислуживал, не знал правды! Накатило вдруг, навалились и детские обиды, и боль, и тоска по несбывшемуся. Сам не заметил, как воткнул серебряное лезвие ведьме в грудь. Сначала воткнул, а уж потом испугался того, что наделал.

Албасты посмотрела на него без злобы, словно ничего другого и не ждала, улыбнулась острозубо и просыпалась на белый снег снегом черным, таким же черным, как ее душа. Была ведьма, и не стало ведьмы. А вот на сердце тоска осталась. Будто бы поступил Кузьма неправильно, не по совести поступил. На серебряный клинок, одолевший албасты, глянул едва ли не с отвращением, но избавиться от ножа не сумел, сунул за голенище.

Теперь, когда с албасты покончено, можно было возвращаться в тайгу, к Глухомани. Нет у Кузьмы больше никаких обязательств. Обязательств нет, а заяц есть. Не забирать же его с собой…

К тому времени, как Кузьма вернулся к замку, уже окончательно рассвело. Заячью тушку он бросил во дворе, заглянул на кухню, отыскал пустое ведро. Раз уж так вышло, раз уж вернулся с добычей, сварит ребятне похлебку из зайчатины, пусть побалуются лопоухие. Вот сейчас воды наносит, печь истопит, и все. Час-другой – и не будет его на этом чертовом острове.

Колодезная крышка оказалась припорошена снегом. Кузьма смахнул его рукавом шинели, потянул на себя дверцу, столкнул с бортика ведро. Оно полетело с гулким уханьем, пару раз ударившись о каменные стены колодца, плюхнулось в воду где-то далеко внизу. Кузьма подождал, пока ведро наполнится водой и натянется цепь, а потом потянул ворот на себя. Крутил ворот и думал о своем, о том, как привольно ему наконец заживется. Потому, наверное, не сразу заметил, что ворот идет очень уж туго, хотел поправить цепь и онемел. На обледеневший ворот накручивалась не цепь, а белые косы. А из колодезных недр, по-паучьи цепляясь когтями за каменные стенки, поднималась албасты. Бежать бы от колодца без оглядки, но Кузьма знал, от албасты не убежишь. Вот и белая коса захлестнулась вокруг руки, сдавливая ее с невероятной, нечеловеческой силой.

– Не спеши, человек. – Албасты выбралась на поверхность, улыбнулась. – Не спеши, не закончен еще наш разговор. И договор не расторгнут.

Дурень. Какой дурень! Думал ножом нежить убить…

– Не бойся, – она вздохнула. – Я тебя прощаю.

– Почему?

– Потому что другого я от тебя и не ожидала. Любой, окажись он на твоем месте, поступил бы так же. Любой из хранителей.

– Я тебя не убил. – О чем тут говорить, и без того все видно.

– Не убил, но больно сделал. Очень больно. Я уже и забыла, как оно.

– Тогда зачем?

– Зачем рассказала? Чтобы ты, в случае чего, знал, как меня остановить. Навсегда не остановишь, не в человеческих это силах, но задержать сумеешь.

Все равно Кузьма ничегошеньки не понимал, зачем ему албасты задерживать?

– Крови хочу, – ответила она на его невысказанный вопрос и провела раздвоенным языком по синюшным губам. – Голодная я. А они близко. Только когтем чиркнуть – и все.

– Кто – они? Дети?..

– Я их стараюсь обходить стороной. – Албасты на него не смотрела, разматывала ворот, освобождая косу. – Попугать могу, икоту наслать, но убивать… Раньше сдерживалась, а теперь все труднее. Понимаешь? – Она прямо в душу ему заглянула. И подумалось вдруг, что у нежити, быть может, тоже есть душа.

– Понимаю.

– А они близко. И пахнут вкусно…

– Кухарку ты убила? – Можно было не спрашивать, он уже и так знал правду.

– Я. Когда поняла, что не выдержу, наброшусь на одного из них. Она была дрянной бабой, жестокой. На ее совести детских смертей поболе, чем на моей будет.

– Убивала?..

– Травила. Кровь у нее вонючая, гнилая кровь. Я как была голодной, так голодной и осталась.

– И что мне теперь делать? – Кажется, впервые он разговаривал с албасты не как с нечистью, а как с человеком. Вот же диво!

– Будешь их охранять.

– От тебя?

– От всего… От меня. Днем я еще держусь, а ночами тяжело. Так и тянет, так и тянет… Я уже и кошку вперед себя пустила. Когда кошка рядом, мне легче, успокаивает она меня.

– И как мне тебя… отгонять? Ножом?..

– Им самым. Если в сердце попадешь, меня дольше не будет. А если просто заденешь, могу вскорости вернуться. Не спрашиваю, сделаешь ли. Знаю, что сделаешь. Да еще и с удовольствием. – Албасты усмехнулась, когтем прочертила на колодезном вороте зарубку. – И волков нужно отгонять, – добавила она задумчиво.

– На волков облаву хотят организовать. – Кузьма разглядывал зарубку.

– Не выйдет ничего с облавой. Они сюда со всех сторон стекаются. Двоих убьют, на их место четверо новых встанут.

– Отчего стекаются?

– Чуют. Волки – звери умные, они многое чуют.

– И что именно?

– Иди. Устала я. – Когда албасты не хотела отвечать на вопросы, она не отвечала. – Как понадобишься, позову.

Сказала и скользнула в колодец, на лету рассыпаясь брызгами. Кузьма чертыхнулся и отшатнулся, чтобы ни одна капля на него не попала. Скорее по привычке отшатнулся, чем от страха, и тут же сам на себя разозлился. Провела его ведьма, как малое дите, и разговором этим странным к себе и острову пуще прежнего привязала.

Пока он возился у колодца, из дома вышли директриса с помощником. Аделаида обвела окрестности раздраженным взглядом, который задержала на Кузьме.

– Приказов ты, как я погляжу, не понимаешь, – процедила она сквозь стиснутые зубы и ножкой капризно притопнула. – Я тебе велела дрова колоть!

– Поколю. – Спорить с дурной бабой не хотелось, да и не с руки ему сейчас ссориться. – Хозяйка, все, что велено, сделаю. Не сомневайтесь! Сами-то далеко? – спросил с этаким деревенским простодушием.

– В город по делам. Мефодий со мной, а ты тут по хозяйству. И смотри, как вернусь, все проверю! Мне тут бездельники и нахлебники не нужны. – Хотела было еще что-то добавить, но промолчала, лишь махнула рукой.

А Мефодий тем временем уже подогнал запряженную в сани лошадь, выпрыгнул из саней, протянул руку, помогая хозяйке усесться. Еще и медвежьим пологом заботливо укрыл, чтобы не замерзла в дороге. На Кузьму он поглядывал искоса, взгляд его был настороженно-многозначительный. Мол, знаем мы таких, у нас не забалуешь. Кузьма его не боялся, чуял подвох и подлость, но не боялся. Если придется, управится с Аделаидиным помощником он одной левой.

Щелкнул кнут, жалобно заржала лошадка, и сани сорвались с места. Кузьма проводил их долгим взглядом, а потом подхватил в одну руку ведро, а во вторую уже подмерзшую заячью тушку. Дом встретил его кладбищенской тишиной. Дети сидели в своей комнате тихо, как мыши. Кузьма прошел на кухню, поставил ведро на лавку, зайца бросил на стол, позвал громко:

– Галка! Ребятня! Эй, спускайтесь все!

Ответом ему стала тишина, он уже подумал было, что придется все делать самому, как услышал топот детских ног. Воспитанники сгрудились в коридоре, заходить в кухню боялись. Не испугалась только Галка, спросила вежливо:

– Вы что-то хотели, дядька Кузьма?

– Хотел, – проворчал он. – Хотел, чтобы ты мне чаю заварила, а потом похлебку сварила.

– Какую похлебку? – спросил самый маленький, ясноглазый.

– Вкусную. Из зайца. Ел кто-нибудь из вас похлебку из зайца?

– Из кролика ел, – подал голос высокий чернявый паренек. Выглядел он старше и серьезнее остальных. – Когда-то очень давно, – добавил тихо.

– Как зовут? – спросил Кузьма.

Спрашивал вот этого чернявого, а ответили все разом, загалдели, представляясь, ожили. Только и удалось расслышать, что чернявый Марк, а ясноглазый Сашка. Пока и этого довольно, с остальными он потом познакомится. Хочешь не хочешь, а запоминать их имена все равно придется, коль уж он застрял на этом острове.