Елена Долгова - Маги и мошенники
– Бросьте шутки, Ренгер, я же сказал, что вполне-таки жив. Лучше объясните, что стряслось с вашим лицом – подрались в кабаке?
– Меня избил император.
– Живописно. Кстати, не подумайте лишнего, эта коллизия – не моя работа.
– Тогда, дьявол вас унеси, что вы здесь делаете – хотите потешить собственную месть, полюбоваться на опального советника церенского владыки?
Хронист лукаво подмигнул.
– Я переписываю финал.
– Пусть порвут вас черти на сотню мелких кусков! Не смейте вмешиваться, вы и так мне напакостили достаточно.
– Вот именно поэтому, я думаю, малюсенькое изменение…
– Нет!
Легкая прозрачная рябь пробежала по окну портала. Невидимая мембрана между мирами прогнулась. Хронист перекинул через подоконник ноги в странных тупоносых башмаках и спрыгнул в сиреневый сад.
– Эй! Да погодите вы, Россенхель!
– Извините, Людвиг – у меня работа.
– Не делайте глупостей!
Портал заволокло молочной белизной, ее белое кипение постепенно замедлилось, субстанция белизны неторопливо отвердела до состояния камня, потом посерела, слегка растрескалась и превратилась в тюремную стену.
– Сумасшедший. Он закрыл проход и теперь собирается натворить дел.
Фон Фирхоф вернулся на койку, потолок больше не качался, стены тоже утихомирились, черепки разбитой кружки куда-то исчезли, должно быть, их незаметно унес тюремщик.
– Эй, охрана! Я требую завтрак.
Эхо окрика угасло под низким сводом, однако заботливый мэтр Райг не явился.
«Должно быть, Святоша окончательно разгневался – приказал устроить мне пост».
– Мэтр Райг!
Молчание. Людвиг устроился поудобнее, насвистывая кое-что из лукавого наследия Адальберта, а потом запел, отчетливо проговаривая слова:
Давным-давно, в забытый день,
У древних черных скал
Великий Атли, царь людей
Колдунью повстречал.
– Поверь мне, женщина, предел
Моей страны далек,
С вершины гор ее границ
Я разглядеть не смог.
Здесь крепки замки, города
В руке государя,
Под скоком конницы моей
Колеблется земля.
Жестка рука и мой приказ
Внушает людям страх,
Могу единым словом я
Любого ввергнуть в прах.
Колдунья Атли говорит,
Сурово хмуря бровь:
– В своей земле ты властен, царь,
Пролить рекою кровь.
Но есть три вещи под луной,
Тебе не по плечу…
– Скажи, какие, за совет
Я золотом плачу!
– Во-первых, царь, не можешь ты
Прибой остановить,
А, во-вторых, не сможешь в сеть
Ты ветер уловить.
– А в-третьих? – В третьих, у тебя
Нет власти у сердец
Отнять надежду. Тяжесть зла
Ускорит твой конец.
Для смерти равен раб и царь,
Настанет твой черед,
Как моря стон, как ветра зов
Она к тебе придет.
Как битой кружки черепок
Крошится под ногой,
Так прах твой гордый навсегда
Смешается с землей…
Окованная дверь с лязгом распахнулась, на пороге явился сердитый и от этого еще более похожий на гнома мэтр Райг:
– Вы бы не орали такие пакости, господин барон, ваше пение слушать тошно…
– Где мой завтрак, бездельник?
– Готовят…
Страж ушел, задвинув засов, шли минуты, возможно, прошел час-другой, тюремщик больше не появлялся. Зато в отдалении раздался существенно приглушенный толстыми стенами шум – Фирхофу показалось, что он слышит лихие вопли рубак и звон стали. Советник приник к забранному толстыми железными прутьями окну, выступ стены и угол башни позволяли рассмотреть совсем немногое, и это немногое несказанно поразило его.
Во внутреннем дворе замка шел отчаянный бой. В сумятице выкриков и цветистой брани отчетливо выделялся голос Кунца Лохнера, похоже, дела у капитана шли неважно. Силуэты сражающихся рассмотреть не удавалось, зато пару раз в поле зрения попали пролетевшие мимо цели стрелы.
– Хей, капитан! Что-то у вас там стряслось? – крикнул заточенный советник, но снова не получил ответа.
Бой тем временем начал затихать, по-видимому, одна из сторон оказалась наголову разгромленной, воинственные крики сменились обреченными стонами раненых, потом утихли и стоны. Фон Фирхоф постоял еще, прижимаясь разбитым лицом к холодному железу решетки, ветер сеял и разметывал мелкий дождь, влажный туман, словно белый зверь, наползал со стороны моря. Людвигу показалось, что он видит гладкие бока и серые паруса кораблей.
– Щит святого Регинвальда! Это что – нашествие?
Фон Фирхоф с силой забарабанил в тяжелую дверь:
– Мэтр Райг! Отворите! Выпустите меня! Я должен говорить с государем!
За окованной створкой ехидно молчала пустота. Гном-тюремщик не явился.
– В этом нет ни логики, ни смысла…
– Разве?
Людвиг фон Фирхоф обернулся – за его спиной мягким светом раннего вечера светился портал. На подоконнике, помахивая прутиком сирени, сидел насмешливый Адальберт. Все так же цвел несколько пыльный сад, только странная собака исчезла.
– А что – разве у вас уже вечер, Россенхель? – поинтересовался озадаченный советник.
– Именно. А у вас?
– Начало дня.
– Почему тогда так темно?
– Издеваетесь? Это пасмурный штормовой день, черт бы вас побрал, к тому же я вашими стараниями оказался в темнице! Здесь мало света, хам-тюремщик не кормит меня и, кроме того, очень прочная дверь.
– Ну да, конечно, помню. Кстати, как вам нравится подправленный финал?
– Резня во дворе – ваша работа? – с отвращением поинтересовался фон Фирхоф.
– Разумеется, я ведь обещал вам освобождение и прочие компенсации. Процесс запущен, остается только подождать, скоро вас выпустят. Всегда питал слабость к жанру альтернативной истории. Оцените мою дружбу, Фирхоф-Ренгер, ради вашего спасения я собираюсь устроить в Церене небольшую революцию…
– Что?! Revolutio? Вы хотите сказать – государственный переворот?!
– Ну да, вот именно, кое-что примерно в этом роде. Попытаюсь объяснить. Революция – это глубокие качественные изменения в развитии явления…
– Вы лишились рассудка, Россенхель! – в ярости рявкнул фон Фирхоф. – Вы окончательно тронулись умом, это и есть ваше качественное изменение! Разве не вы жаловались мне, что даже малое вмешательство вашей ворожбы может обернуться настоящей катастрофой?
– Тогда я был в нетрезвом состоянии.
– Разве не вы говорили мне, что для гуманизации нравов необходимы просвещение и время?
– Может быть, что-то в подобном роде и говорилось второпях…
– А кто сказал мне, что литературный вымысел не должен идти против законов натуры, общества и естества?!
– Не наступайте на горло вольному литератору. Ad cogitandum et agendum homo natus est![27]
– Argumentum ad ignorantiam[28]. Вы действуете currente calamo[29]. Вы не литератор, вы литературный халтурщик.
– Я вам же помогаю, неблагодарный Ренгер! Amicus certus in re incerta cernitur[30].
– Я вижу, вы нахватались латыни, Россенхель, но от этого не стали обстоятельнее и умнее. Из-за Грани сокрушать то, что не вами создано, пользуясь безнаказанностью, это по крайней мере не благородно.
– А я никогда не претендовал на благородное происхождение! Кстати, ай-ай-ай, не ожидал, что вы, мой друг, такой закоренелый, упертый монархист. Если вам дорога идея процветания церенской императорской власти, хотите – посажу на престол? А что? Вы человек гуманистического склада, опытный и честный, может быть…
– Вот именно, я честно служил Империи. Не смейте переделывать меня в узурпатора и государственного изменника.
– А мне кажется, – ехидно возразил Адальберт. – вы и так уже арестованы за измену.
Людвиг прикинул, не попытаться ли дотянуться до Хрониста.
– И не мечтайте, – поспешно добавил догадливый Россенхель. – Вас не пропустит окно Портала. Да и вообще, клянусь своим гримуаром, вы меня огорчаете. В конце концов, я старался ради вас… Вы мне нравитесь как персонаж!
– Тогда ради меня, Вольф, прекратите это безбожное безобразие.
Хронист вздохнул, оторвал от рукава и выбросил круглую колючку какого-то растения.
– А так все лихо закручивалось. Право, мне жаль корежить сюжет собственного творения.
– Презренный эскапист. Ваше творение – бред по сравнению с реальностью.
– Ладно. Ладно, вы меня убедили, однако не слишком-то ликуйте, любезный. Правило «не навреди» действует в обе стороны. Я, скрепя сердце, не стану более вмешиваться, но на мою помощь тоже особо не надейтесь. Revolutio уже началась, справляйтесь с нею сами. Если вы считаете, что она по сути чужда вашей драгоценной Империи, это наверняка будет не сложнее, чем прихлопнуть саранчу.
– Саранчу?! Вы сказали – прихлопнуть саранчу? По-вашему, это просто? Стойте, Адальберт!
Портал уже тускнел, проем окна оборачивался серым камнем.
Людвиг сел на скамью, бессильно опустив руки.
– Меняются миры и времена, но не проходит глупость людская. Ну и что мне теперь делать?
Фон Фирхоф прислушался. Укрытое громадой камня сердце замка ожило – стучали кованые сапоги, невидимая процессия быстро приближалась к запертой двери темницы. Угрюмо загрохотал засов и под своды тюрьмы вошел император.
