Иван Тропов - Каратель
Я закрыл глаза, сам этого не заметив. Но стул я не отодвинул.
Только и она не сдавалась, черт бы ее побрал, никак не сдавалась…
– Хватит… – хотел сказать я, но губы едва шевельнулись. – Хватит! Вон!
Она не упорствовала. Похоже, устала не меньше меня. Схлынула, а я все сидел с закрытыми глазами.
Теперь я мог позволить себе замечать не только то, что в голове, но и что с моим телом. На меня накатывала мелкая дрожь изнеможения, и весь я покрылся липким потом.
Ощущение было такое, будто меня переехали катком. А потом еще раз. И еще. И еще. Кажется, даже самая первая тренировка с Дианой не измотала меня до такой степени…
Я открыл глаза.
Утешало только то, что и она здорово побледнела. А вот после первой нашей тренировки она была румяной и жизнерадостной, как крыса после прогулки по колбасному складу.
Диана мрачно глядела на меня.
– Я полагаю… – Ее голос осип, она прокашлялась. – Полагаю, я заслужила хотя бы кружку глинтвейна?
– Если у вас хватит сил самой его сварить.
Я принес ей из кухни жестянки с пряностями, большой ковш, поправил решетку в камине. Вино…
– Внизу, – скомандовала Диана. – В самом низу.
На нижней полке термостата стояло сладкое вино. Я отнес ей одну бутылку. Уже выходил из столовой, когда она снова заговорила:
– И все же подумайте над тем, что я вам сказала, Влад…
Не оборачиваясь, я кивнул.
Уже. Я уже думал именно об этом. К чему было это все?
Я вышел на крыльцо. Небо было чистое, пока еще чистое. С севера подбирались нити облаков, но юго-восток пока чистый. Ярко светило солнце.
Воздух был ледяной, как зимой. Сложив руки на груди, я дрожал, в одной рубашке, но стоял неподвижно. Вдыхал этот морозный воздух и раскладывал по полочкам все то, что происходило во время тренировки. Прокручивал в голове ее новые финты и хитрости, пытался сообразить, как мог бы обороняться иначе – надежнее…
Холод подстегивал, заставлял тело перейти на повышенные обороты, и в голове становилось чище, отупение и сумбур после тренировки уходили.
Я снова мог мыслить четко. Почти так же ясно, как сразу после пробуждения.
Или у меня только ощущение, что я так прекрасно вижу цепочки причин и следствий?
А на самом деле она просто куда-то надавила. Но так хитро, что обманула меня – заставила самого себя обманывать, уверяя, что во мне ничего не изменилось… А удивительно свежая голова – лишь необходимое дополнение. Обманка. Прозрачность на поверхности, чтобы не заглядывал в мутное дно. Где потихоньку прорастают ее сорняки… Или же все это маскировка – и свежесть в голове, и вся ее софистика? Чтобы отвлечь от чего-то еще. От чего-то совершенно иного…
Она говорила так, будто смирилась с тем, что ей не убежать, и будто последняя ее надежда – перетащить меня на свою сторону, сделать таким же, как они… или лишь хотела убедить меня в этом?
Потому что я уверен, что обрубил ей все возможности бегства. Но так ли это на самом деле?
Если она пытается убедить меня в том, что бежать сама не может…
Я совсем продрог. Но, пожалуй, что-то нащупал. Я вернулся в дом. Постоял в холле, еще раз взвешивая.
Может все это быть ее особенно изощренной хитростью? Или же всего лишь мои собственные страхи и домыслы?.. Тут ведь тоже еще неизвестно, что опаснее…
Если это ее хитрость, то что она пытается замаскировать? Маскировка сложная, путаная… выходит, маскируемое – что-то очень простое? Что-то очевидное?
Цепь блестела на темном полу, твердом, как камень. Протянулась от дверей столовой к лестнице, убегала за изгиб опоры.
Я пошел вдоль цепи. Запах горелого жира встретил меня еще на ступенях. В подвале, как всегда, плясали отсветы живого огня. Меж колонн я прошел к алтарю.
Недавно она ставила новые свечи – среди огарков тут и там торчали новенькие столбики черного жира. И все-таки число огоньков меньше, чем раньше… Запасы свечей у нее небезграничны. Бережет.
Из-за меньшего света и козлиная морда казалась иной – сегодня не ухмылялась. Холодно-сосредоточенная. В ожидании чего-то важного. Трудно было поверить, что в глазницах – всего лишь холодные, бессмысленные рубины. Это были глаза, и они смотрели на меня сосредоточенно, строго…
С такой же торжественной строгостью, с какой глядел на меня Старик, когда впервые позволил пойти на чертову суку… Нас было четверо – Януш был тогда еще жив, но все равно та жаба была моей. Моей первой жабой. Моим первым шагом на пути, который стал моей жизнью…
И теперь это чучело с рубинами глядело на меня так, будто имело право глядеть так, как глядел на меня Старик! Будто имело право влезать туда, что принадлежало – теперь уже навечно! – одному лишь Старику. Будто знало что-то такое, чего я еще не знал. Будто могло заглянуть в мою душу, в мою память – как та, что ставила свечи под этой мордой…
Я почувствовал, как сжались челюсти.
А вот вырву-ка я тебе глазки, козлорогое! Давно хотел!
И я даже шагнул, поднимая руку…
Если бы вчера вспомнил про это свое желание, не задумываясь бы облегчил душу. Но сегодня… На кого я зол? На это чучело – да, изумительно сработанное умелыми руками, но всего лишь чучело, бессловесное и бессмысленное! – или на ту, кто ставит свечки этой морде?
Я опустил руку.
Нет. Как-то… Я поморщился. Словно мелкая пакость это будет теперь. Подленький тычок в спину. Не смог разобрать, что замышляет Диана, и решил хоть так, на безвольной кукле отыграться… Представляю ее брезгливую усмешку, когда она увидит изуродованную морду… Черт бы ее побрал с ее софистикой!
Ладно, все. Успокоились. Цыц.
Я глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Покрутил головой, разминая шею. Еще подышал.
Вот так. Так-то лучше.
Стараясь не смотреть на морду, я отломил от алтаря несколько свежих свечей, слепил их вместе и присел над столбиком, державшим цепь. Проверил его, затем пошел по цепи, проверяя каждое звено. И еще раз пытаясь разгадать, что же она задумала.
Я заставлял себя успокоиться, перебирая звенья цепи, мои стальные четки, и еще раз, внимательно, трезво, пытался разгадать, что же на уме у Дианы.
Когда добрался до столовой, там запах сосновых поленьев мешался с ароматом гвоздики и еще чего-то, чего я просто не знал. Виктор бы сразу узнал, наверное…
– Мм! – Диана отсалютовала мне золотым кубком. – Вы все же решили попробовать моего глинтвейна? Первое действительно мудрое решение… мой господин.
На ее губах снова гуляла улыбка, на скулы вернулся румянец – от вина ярче обычного.
Я вздохнул и присел над цепью.
– Ах нет… Вы опять за старое…
Ее смеющиеся глаза, совсем близко, сбивали, как и горсть свечей в руке, ненужных теперь. Но я тщательно осмотрел последние звенья, ошейник. Особенно внимательно стык с цепью.
Она дышала на меня душистым винным духом, от ее кожи веяло теплом – куда более сладким, чем тепло камина… И ореховые глаза с веселыми искорками. Она не отрываясь глядела на меня.
Нет, с цепью все в порядке. Цепь тут ни при чем.
Я положил свечи на полку камина. Постоял, засунув руки в карманы и глядя в огонь.
Все-таки моя паранойя? Или она задумала что-то другое?..
Черт возьми! Не такой уж он маленький, этот городишко…
Я старался отключиться от шума мотора, от сиденья, подпрыгивающего на каждой рытвине раздолбанной дороги…
Даже выключил музыку, тихонько лившуюся из динамиков. Виктор покосился на меня, но смолчал.
Я глядел в окна, стараясь отстраниться от машины – и словно лететь с ней, но вне ее… Ощущая городок… Его атмосферу, его манеру жить – чтобы почувствовать, где она даст слабину, где будет чуждый элемент…
Но чертово предчувствие никак не хотело пробуждаться, никак не желало помогать мне.
Когда я пытался вызвать в себе то чувство, что сопровождало его оживление, мне почему-то начинало казаться, что слева Виктор, как большой сгусток чего-то теплого, и Катя сзади, прилипнув к проему передних сидений, и еще жаркий мотор впереди… И все. Вот и все, что готово было сообщить мне мое предчувствие.
Если это было оно.
А может быть, во всем виноваты чертовы таблетки. Начинавшийся приступ они отодвинули, словно не мою руку кололо, а чью-то чужую. Через вату. И этой же ватой набило мою голову… Нет, когда дойдет до дела, никаких таблеток. Уж лучше боль, чем вот так, как в мутном киселе плавать.
Виктор прибавил, я тут же положил руку поверх его.
– Помедленнее…
– Куда – помедленнее? Я тут уже все осмотрел. Здесь ничего нет.
Катя вздохнула и покосилась на Виктора. Если тут ничего нет, выходит, это она пропустила, когда осматривала вторую половину?
Впереди и правда ничего не осталось. Лишь мост через речку да голые – и вправо и влево, насколько хватает глаз, – берега.
– Ну? Доволен? Край. Теперь ваша светлость разрешит прибавить?
Виктор развернулся. Машина веселее пошла обратно. По самому краю городка. Все остальное в его западной половине мы уже осмотрели.
