Сергей Лукьяненко - Застава
Сказать, что я был зол, – это сильно преуменьшить. Он что, считает, что я работаю на службу безопасности пограничников?
Ведьма была радушнее, но погружена в свои мысли. Выслушала, покивала, мрачно сказала, что, по ее мнению, никого из нас уже не отпустят, «разве что тебя, Иван, ты у них почему-то на особом счету». В общем, разговор тоже не сложился.
Скрипач был повеселее, но меня почти не слушал. В основном – жаловался на своего следователя, на неуважительное отношение, на плохой ужин, на скрипучую кровать. По-моему, и ужин был хороший, и кровать под ним не скрипела. Но я не стал спорить. Рассказал про детонатор (никакой реакции), раз уж этого хотел от меня Беккер, и ушел.
Конвойные-китайцы отвели меня к Иван Иванычу – вот тот искренне обрадовался и довольно заинтересованно обсудил со мной и детонатор, и вопрос – почему мне разрешают такие вольности, как осмотр улик и хождение в гости. Пожалуй, с ним я бы поболтал и больше, но за окном темнело, а от меня явно хотели, чтобы я обошел всех.
Дед при моем появлении пришел в восторг и кинулся на шею. Похоже, за себя он ничуть не беспокоился, значит – вины никакой не испытывал. Это меня искренне обрадовало. О допросах и детонаторе мы поговорили довольно долго, правда, мальчишка обиделся, что ему не показали такую забавную вещь. Зато он гордо похвастался новыми джинсами, которые ему выдали взамен испорченных в процессе перевозки…
Последней, к кому меня отвели, была Калька. Вот тут все было плохо. При моем появлении она даже не встала с кровати. Покосилась, закинула ногу за ногу и продолжила чтение «Доктрины Цада». Причина стала понятно быстро.
– Калька, ты как? – спросил я.
Получил в ответ уничижительный взгляд и какое-то невнятное бормотание.
– Калька…
– Ты меня сдал, – холодно сказала девушка. – Ты рассказал… про тот случай.
– Галя, все слишком серьезно…
– Я тебе не Галя! – зло откликнулась Калька. – Пошел вон, предатель. Спаситель хренов…
– А мне детонатор показали… – глупо сказал я.
– Жаль, что в задницу не засунули, – мстительно сказала Калька. – Вдруг ты взорвался бы. Тайное оружие Очага, говно-бомба…
На какой-то миг мне показалось, что, выговорившись и обругав меня, она рассмеется. Кажется, это действительно почти случилось, на миг в ее глазах проступила та, прежняя Калька, которая могла ругаться как сапожник, оставаясь при этом совершенно дружелюбной девчонкой.
Но взгляд ее опять потемнел.
– Пошел вон, – брезгливо сказала она. – Не хочу тебя ни видеть, ни слышать.
Я вышел из комнаты и даже заслужил сочувственный взгляд конвоира. Видимо, Калька своей непосредственностью и эпатажем успела их всех достать.
– В камеру? – спросил я конвоира.
Тот молча кивнул.
– А можно навестить еще одного человека? – спросил я. – Эйжел? Наемницу, которая была с нами, раненая… Она в госпитале?
Конвоиры переглянулись.
– Нет, ее перевели в камеру, – сказал конвоир, который был за главного. – Относительно нее господин полковник Беккер не оставлял распоряжений.
– Он сказал «ко всем, кого взяли», – заметил второй. Видимо, ему не очень-то хотелось решать этот вопрос.
– Хорошо, – согласился старший. – Время есть.
И мы отправились к Эйжел.
Хоть ее и захватили вместе с нами, но камеру отвели попроще. Видать, существовал какой-то табель о рангах в штабной тюрьме – к пограничникам относились лучше, чем к чужакам, пусть даже работающим на службу безопасности.
– Удьарник! – завопила она.
Как и Калька, Эйжел лежала на кровати и при свете газовой лампы (могли бы и не поскупиться на электричество для заключенных, газ – дело опасное, им и отравиться можно, и взрыв устроить), читала «Доктрину Цада». Только в отличие от невредимой, но злой Кальки, Эйжел была вся перевязана бинтами, но на лице ее цвела улыбка. И лубка на правой руке уже не было – сняли. При моем появлении она натянула на ноги одеяло – из одежды на ней были только трусики.
– Эйжел… – я остановился у кровати, улыбнулся. – Как я рад, что ты жива… и даже неплохо выглядишь.
Выглядела она, конечно, плоховато. Кожа между бинтами была бледная.
– У мьеня хорьоший орьганизм… – сказала Эйжел. Улыбнулась – и будто переключилась, весь акцент у нее ушел начисто. – Высокая свертываемость, сказал врач. Порезы были неглубокие, кровь свернулась. Я уцелела.
– Здорово, – я пододвинул стул, присел. – А меня, видишь, даже по гостям пускают. Наверное, считают, что я не предатель.
– Ты же не предатель? – строго спросила Калька.
– Нет, – я улыбнулся. – Вообще… грустно все. Кто-то из наших точно работает на Очаг. Но кто – вот вопрос.
– Ты не сердишься, что я помогла вашей безопасности? – спросила Калька с тревогой. – Ударник?
– Нет, наверное, – признался я. – Вначале сердился. Потом… потом перестал. Я и сам с ними активно сотрудничаю, как видишь. Все очень серьезно, тут уж не до обидок и корпоративной солидарности.
Эйжел серьезно кивнула.
– Ты молодец, Ударник. Так и надо. Дружба – дружбой, но когда речь идет о судьбе миров…
Повисла неловкая тишина.
– Эйжел, а почему ты иногда говоришь с акцентом? – спросил я. – Ты же можешь совершенно чисто…
– Это очень мило, – Эйжел улыбнулась. – Мужчинам нравится. Помоги сесть, Ударник…
Я помог ей сесть и подложил под спину подушку.
– Так что, пограничники кого-то подозревают? – спросила Эйжел.
Я ответил не сразу. Не хотелось это говорить, но…
– Да. Ведьму и Кальку.
– Почему? – Эйжел широко открыла глаза.
– Потому что они женщины. А захваченный агент сказал «она». Ну или что-то в этом роде. Он должен был на нашей заставе встретиться с женщиной.
Эйжел задумчиво покачала головой.
– Вот это номер. Вот это… интересный расклад.
– Я за обеих переживаю, – сказал я. – Они мои друзья, обе.
– Понимаю, – кивнула Эйжел.
– А что ты еще хотела сказать? В поезде? – напомнил я. – Еще что-то про агента…
– Больше ничего, – сказала Эйжел. – Я хотела спровоцировать того из вас, кто предатель. Чтобы он занервничал и выдал себя.
– Получилось, – вздохнул я.
– Да, все получилось, – Эйжел задумчиво смотрела на меня. – Как думаешь, Ударник, может, у нас все-таки что-то будет? Снова? Теперь, после всего этого?
Я молчал. Я честно думал.
– У меня шрамы, наверное, останутся, – вздохнула Эйжел.
– Дело не в шрамах, – сказал я. – И даже не в наручниках и плетках. Эйжел, просто мы слишком разные. Меня к тебе и тянет, и многое восхищает. Но ты… понимаешь, ты все равно остаешься чужой. Я все время думаю, что ты еще сейчас выкинешь.
