"Фантастика 2024-15".Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Респов Андрей
Видимо, моя невысказанная мысленная мольба как-то сумела протоптать дорожку к разуму Эрастова. Чиновник шагнул к одному из окон и раскрыл его настежь. Живительный морозный воздух мартовского утра быстро вернул мне присутствие духа и унял головную боль.
Эрастов, обернувшись ко мне, неожиданно улыбнулся. Выглядело это так, будто старый больной Чеширский кот на склоне лет по-чёрному злоупотреблявший табакокурением, вдруг вспомнил, что он сказочный персонаж и ему полагается по сюжету загадочно улыбаться.
— Ваше превосходительство, прошу. Мочи больше нет. Ваш выход! Мне порядком наскучил этот хитрец. Может, хоть вы вызовите его на откровенность, ибо ума не приложу, что нашёл в нём его Высочество? Чувствую, лжёт как фармазон, а зацепить не могу. Увольте… — дверь в соседнюю комнату отворилась и из неё показался тот самый полковник, что сопровождал вчера принца Ольденбургского, — Николай Фомич, — обратился к нему Эрастов, — свои выводы я изложу к вечеру и пришлю с посыльным. Гаврила весь ваш! Честь имею! — Эрастов небрежным жестом засунул потухшую сигару в нагрудный карман и покинул номер, не сказав мне более ни слова. Даже не кивнул на прощание.
Полковник, проигнорировав мою обалдевшую и вставшую во фрунт фигуру, мягкой кошачьей походкой обогнул стол и уселся в кресло. Демонстративно отодвинув в сторону папку с бумагами, что оставил чиновник по особым поручениям, полковник откинулся на спинку кресла и посмотрел в мою сторону долгим ничего не выражающим взглядом.
— Господин Пронькин, перестаньте тянуться, вы ещё не находитесь под присягой. Да и лицо сугубо партикулярное. Что за шутовство, право слово? Обращайтесь ко мне «господин полковник» и довольно с вас. Садитесь.
Похоже, я был прав в своих догадках и покинувший нас Эрастов выполнял смешанную роль ширмы и злого следователя. Мда…чего-то я действительно недопонимаю. Неужели я влез в гораздо более опасную историю? Полковник Генерального штаба? Аксельбант мне в задницу. Охренеть…
Я присел на свой стул, держа спину прямо и продолжая «есть начальство взглядом». Полковник ещё какое-то время изучал моё лицо и хмыкнул, скептически подняв левую бровь. И глаза при этом у него были добрые-добрые. Взгляд лучился лаской и пониманием.
— Великолепно, Гаврила Никитич! Если б не видел вашего истинного выражения лица вчера, поверил сейчас безоговорочно. В недалёкого крестьянского сына и сироту из Томской губернии, радеющего за судьбы отечества.
Я молчал, продолжал изображать непонимание, изобразил даже лёгкую обиду, нахмурившись и тяжело протяжно вздохнув. Говори, полковник, говори, чем больше ты скажешь, тем больше у меня шансов за что-то зацепиться. Понятно что, переговорив с Вяземским и Стычкой, а, может, и ещё кое с кем из моих знакомых, люди Полковника по поручению принца Ольденбургского (а в этом теперь не было никаких сомнений) собрали обо мне ряд фактов, серьёзно выбивающихся из образа крестьянского парнишки, рвущегося на фронт. Значит, нужно расположить к себе полковника, попутно ненавязчиво объяснив, почему я веду себя именно так, а не иначе. О раскрытии истинной своей цели и происхождения, и речи быть не может. Этот не Вяземский, если поверит, то законопатят меня так далеко и надолго, что до фронта будет гораздо дальше, чем до Китая в коленно-локтевом положении. А если не поверит, тем паче: странноприимный дом и государственный кошт, серая роба и бром в неограниченных количествах, палки санитаров да решётки на окнах. А я не имею никаких намерений оставить своего носителя в сумасшедшем доме. Пусть это и не моя реальность, но прадед-то чем виноват? Там у меня будет лишь один путь: сливать миссию, повесившись на простынях. Эх…
Все эти мысли пронеслись молнией в моей голове и, видимо, довольно красноречиво отразились на лице Гаврилы Никитича Пронькина.
— Похоже, господин Пронькин, вы кое-что поняли и готовы говорить откровенно? — бросил пробный шар Полковник, — обидно, когда такой умный, не побоюсь этого слова, выдающийся в своей среде человек, как вы, начинает валять дурака. Особенно, после того как не далее, как вчера, вы произвели на меня и других господ очень достойное впечатление.
— Простите, господин полковник, но объяснение вполне банально. Страх. Что бы вы подумали, коль за вами посылают полицейского и к утру вызывают к чиновнику по особым поручениям при губернаторе? Правда, меня немного запутало то, что вызывают в гостиницу, а не в официальное присутствие. Но всё же? Согласитесь, попахивает какой-то бульварщиной, либо из меня хотят сделать наушника, шпика или кого ещё. Других объяснений у меня нет. А поскольку я эту публику не особенно уважаю, то и решил прикинуться простачком или дурачком, авось спишете моё вчерашнее откровение на придурь перечитавшего газет нижнего чина.
— Ну, господин Пронькин, — полковник расплылся в своей обворожительной и, чёрт возьми, стопроцентной искренней улыбке, — вы зря такого мнения о благородном деле политического сыска. Тамошним осведомителям, по достоверным слухам, довольно неплохо платят. Ну, да не будем об этом. Я не из ведомства Владимира Фёдоровича Джунковского, увольте. У меня свой интерес. Вы, естественно, догадались, что ваше приглашение на беседу в этот номер инициировано Его Императорским Высочеством Александром Петровичем Ольденбургским, моим, как любят говорить французы, патроном. Есть у принца такая способность: видеть людей и их перспективу. Нужно признаться, что вы произвели на него неизгладимое впечатление, затронув своей речью больные вопросы, ведение многих из которых является стезёй Его Высочества и моей, если позволите.
— Я особенно не старался, всё вышло довольно спонтанно. Да и наболело, честно говоря.
— Верю, господин Пронькин. К нашему сожалению и общему прискорбию, бардака в санитарной и медицинской службе войск хватает с избытком. А где его нет, с другой стороны? Вряд ли бы на подобное вашему выступление решился кто-нибудь из ваших сослуживцев с чином. Для этого нужно иметь не только смелость, но и внутреннюю готовность сломать стереотипы иерархии и сословных условностей. А это возможно лишь при определённом внутреннем развитии личности и уровня интеллекта. Взять, хотя бы, Гаврила Никитич, вашу способность выражать мысли вслух. Ни косноязычия, никаких тебе беканий и меканий. Чётко, логично и завершённо. Не гимназист, даже…как минимум, студент университета с опытом публичных выступлений! Признаюсь, принц сразу высказал предположение о некоей ряженности, театральности вашей персоны. Это где ж вы видели такого сибирского крестьянина, что самому члену императорской фамилии советы давать решился? — в глазах полковника плясали чертенята. Похоже, он полностью ощущал себя котом, играющим с мышью.
— Время не стоит на месте, господин полковник. Зная подробности из моей биографии, вы не сможете отрицать, что при определённых способностях и должном, пусть и домашнем, образовании, приложив терпение и усилия можно и крестьянского сына обучить вести философские диспуты. А насчёт «где видели», как насчёт «Сказа о тульском косом Левше и о стальной блохе» Николая Семёновича Лескова?
— Эк, вы хватили! Пример не совсем подходит. Я о том, что для подобного ученик и учитель должны обладать поистине выдающимися способностями! — не удержался полковник.
Э, да ты азартен, господин офицер! Видать, не всё в моей личности тебе удалось просчитать. А ещё и любопытен изрядно. Наверняка вышел далеко за рамки поручения своего патрона. Или это такая же маска, как искренняя улыбка?
— Не мне судить о своих способностях, господин полковник. Густав Густавович говорил о неплохой памяти, отмечал недюжинные физические кондиции, а дядька, что сам воспитывал меня, с детства научил многому: выживанию, выносливости, развивал интуицию, способность восстанавливать силы за очень короткое время. Штерн называл это медитацией и аутотренингом. Он заложил в меня основы общих знаний о мире. Это уже потом я увлёкся биологией, медициной, эпидемиологией. Встреча с Иваном Ильичом Вяземским и вовсе стала подарком судьбы… — я старался говорить спокойно, словно о само собой разумеющемся и давно выстраданном. Весь мой вид говорил: «Вот он я как на ладони. Ничего не скрываю. Вы же всё обо мне знаете». Тактика сработала. Сидящий передо мной офицер, напрягшийся было при словах об учителе и ученике, расслабился и снова откинулся на спинку кресла.
