Валентин Февраль - Шиш вам, а не Землю!
— А зачем фомальдегаусцам порошок? — выкрикнул из строя молодцеватый новобранец с оттопыренными ушами и только что начавшими пробиваться усиками. — Что обычно делают чешуйчатники с таким порошком? Ответьте мне, пожалуйста, если можете. Уж очень хочется знать. Прямо невмоготу. Заранее благодарен.
Не в меру разговорчивого и любопытного быстро осадили, саданув ему в бок локтем. А потом еще наподдали в промежность ногой, обутой в тяжелый армейский башмак.
— Стереть в порошок гвардейцев — дело нехитрое, — сказал негромко, но так, что слышали все, один старослужащий, долговязый малый с глубоко посаженными крысиными глазками, очень подошедшими бы, на взгляд Коврижкина, любому фомальдегаускому шпиону. — У нас всего-то два эсминца… А у них?
Старослужащий был в новеньком скафандре, отобранном, скорее всего, у «молодого» и старых, стоптанных шлепанцах на босу ногу.
— Сто десять, — невозмутимо ответил фельдфебель. — И что с того?
— А то… Может, сдадимся? — предложил какой-то новенький.
— Я слышал, чешуйчатники и альверяне пленных хорошо кормят. Перед казнью.
Слишком умничающего салапета навернули. Но теперь — с другой стороны.
— Кормят не пленных. А кормятся пленными, — пояснил великодушно старослужащий Крысиные Глазки. — Альверяне питаются такими глупышками, как ты. И очень даже от этого толстеют.
В задних рядах послышался разноголосый, приглушенный стон, завершившийся звуком падения сразу нескольких тел.
54
— Ну вот… С этой зеленью всегда так, — посетовал фельдшер, неспешно направляясь в задние ряды.
По пути фельдшер пытался вспомнить то, чему его учили на трехчасовых медицинских курсах, которые он к тому же проспал. А, именно — какие меры следует принять, если кто-то падает в обморок.
И, как бы он не ломал голову, выкручивая себе мозги и пытаясь вспомнить то, чего никогда не знал, на ум из хорошо зарекомендовавших себя идей в деле спасения военнослужащих приходили только клизма и зеленка.
Вот только он не мог вспомнить, которое из этих, запатентованных в его понимании, средств следует выпивать, а каким делать уколы.
И потому к тому времени, как фельдшер подошел к первому нагло и бесстыдно распростершемуся на палубе новобранцу, он не придумал ничего лучшего, чем пнуть лежачего ногой в бок.
И, как ни странно, такая мера возымела действие. Обморочный очнулся, вскочил на ноги и, козырнув по всем правилам, представился:
— Рядовой Иванов. Прибыл из обморока.
— В строй, каналья! — взвизгнул, брызгая слюной, фельдшер, который, к его собственному сожалению, не был фельдфебелем, но таковым себя ощущал и уж точно мечтал когда-нибудь подняться до вершин такой немаловажной армейской должности. — И скажи спасибо, дегенерат, что недавно я дал клятву Гиппократу.
— Спасибо, — козырнул, спасенный искусным фельдшером, новобранец.
Но в строю не поняли.
— Кому спасибо? — спросили.
— Гиппократу, сволочи, вот кому. Потому, что он — че-ло-век. А вы — дерьмо. Пушечное мясо, — пояснил Михалыч за фельдшера, толком не ведающего, что такое Гиппократ и потому поставленного вопросом в тупик.
— Гиппократ был клевым пацаном, — сообщил Коврижкину вполголоса веснусчатый парень и которого Перепелкин видел как-то раз неподалеку от полкового писюара. — Он лечил от триппера.
— А он, что, под артобстрел попал? — так же тихо поинтересовался Коврижкин у нового знакомого.
— Кто?..
— Не придуряйся. Этот, как его… Пандо… крат.
— С чего ты взял? — сильно удивился веснушчатый и полез в карман за жвачкой-суррогатом.
— Ну, ты же сам сказал: он был.
— Он сам был и сам умер. Без снарядов, скандала и пороха. Заболел старостью и склеил ласты, выражаясь по-псевдонаучному.
— Понятно. Повезло парню, — вздохнул Коврижкин. — Он уже умер, а нам только предстоит это сделать.
— Ррразговорчики! — прикрикнул Михалыч. — Одеть бронепрыги. — Фельдфебель цвиркнул под ноги длинной струей липкой слюны. — Вы что о себе возомнили, недоумки?! Старослужащих тоже касается. Не вздумайте, — он погрозил кулаком в сторону сбившихся перепугано в кучку военнослужащих, у которых ременные бляхи обвисали чуточку сильнее, чем у остальных, — не вздумайте посылать бронепрыги порожняком. Сам проверю, чтобы в каждой из этих великолепных машин сидело по идиоту. Если что не так…
И Михалыч снова принялся гонять кулаком воздух.
Его здоровенный и тяжелый, словно налитый свинцом, кулак описывал крутые дуги в воздухе, выполняя роль немого предупреждения всем, кто еще только собирался не выполнить его приказы.
— Да ладно тебе, командир. Мы, что, не понимаем? — буркнул Крысиные Глазки, которого Коврижкин вначале, да и сейчас тоже, принял за альверянского шпиона.
И боец Крысиные Глазки с явной неохотой потащился к дверям ангара, за которыми стояли в ряд сотни бронепрыгов — Боевых Гвардейских Бронированных, Индивидуального Применения, Машин (БГБИПМ).
За долговязым потянулись остальные «дедушки». Или, как их еще называли уважительно и почтительно комдивы и комполка — «старички».
Дедовщина в элитных подразделениях Гелиосской Звездной Гвардии вообще-то была явлением малоизученным и новоприобретенным, тайно внедренным, скорее всего инопланетным разумом для первичной деградации и последующего развала Земной непобедимой во всех других случаях армии.
В штабе действующих войск знали, что старослужащие, то есть те, кому оставалось до конца службы с гулькин нос, выпендривались так, что даже у многочисленных генералиссимусов Гелиосской Гвардии вставали на старчески плешивых головах волосы дыбом, когда им приносили свои рапорты и отчеты, измученные донельзя деятельностью «старичков», бывалые и битые фельдфебели и унтер-офицеры.
В подобных рапортах указывалось, что «старички» отбирают у молодежи сигареты, оружейное масло, лягушачью и кабачковую икру. А так же — коллекционные сигары и дорогой коньяк. После отбоя заставляют молодых кричать сколько «дедам» до дембеля осталось. Молодые драят старослужащим скафандры, смазывают бластеры и вообще угождают повсеместно, как могут, а за это неблагодарные «деды» их называют унизительно «салабонами», «салапетами» и «воинами аннигиляционного вещества не нюхавшими».
Кошмар какой-то, да и только. Но это только начало.
В учебном бою, совсем обнаглевшие старослужащие наловчились, придавив педаль газа бронепрыгов кирпичом, посылать боевые машины порожняком на вражеские позиции. И пока условный враг обстреливал мчащиеся к нему пустые машины из стоствольных пулеметов, старички, травя анекдоты, во весь рост подбирались сбоку к траншеям неприятеля и забрасывали их звуковыми усиленными гранатами. От взрыва гранат бойцы «вражеской» армии на какое-то время глохли и их целыми дивизиями брали в плен.
Нарушение устава и всех воинских приказов было явным. Потому что по уставу бойцы земной гвардии обязаны наступать на врага только строго фронтально. А по приказу — героически погибать в бою.
Нарушая сразу и устав и приказ, гвардейцы-старички попадали в «штрафбат». Но штрафбат был условным, поэтому свежепровинившихся мягко журили, объявляли им общественное порицание и возвращали в действующие части. Потом все повторялось.
В общем, любой старослужащий задолго до того, как вчистую демобилизоваться из частей звездной гвардии, накапливал в послужном списке несколько «судимостей» по серьезным статьям вперемежку с благодарностями и орденами. И, если его не калечило всерьез в учебном, не всамделишнем бою и не разрывало на части своим же шальным снарядом в последний день перед дембелем, такой военнослужащий уезжал домой бывалым служакой и прожженым военным аферистом, способным за себя постоять, а также умевшим запугать любого молодого фельдфебеля одним только взглядом.
Коврижкин служил в гвардии недавно. Но он твердо решил дослужиться до почетного звания фельдфебеля, сколько бы времени для этого не понадобилось, хоть сто лет. И он сам бы, лично попросил господа бога даровать ему еще один десяток лет жизни, если за отведенный судьбой срок не удастся получить лычки фельдфебеля.
Для Коврижкина все фельдфебели принадлежали к касте небожителей и отчасти напоминали ему богов Олимпа. Михалыч, например, ассоциировался в понимании Коврижкина с богом-Громовежцем, потому что обладал громким голосом и умел материться лучше, чем даже конюх Матвеич из деревни Перепелкина Косозвездово.
Во всяком случае, конюх Матвеич не знал и десятой доли того, что знал Михалыч. Чувствовалось, Михалыч повидал жизнь. Эрудиция его была настолько отточена, что фельдфебель мог, играючись, вставить в свои матерные многосложные сочленения и любой вид оружия, от снарядов до дустовых бомб и парочку галактик и даже знал космические диалекты начиная от внешней границы Гелиосской, то есть, Солнечной, системы до самого центра Крабовидной туманности.
