Олег Верещагин - Воля павших
– Да, – Олег вздрогнул.
Йерикка поднял палец:
– Вот! Ты убил его, потому что так было НУЖНО. И тебе никогда не придет в голову убить, чтобы попробовать, как это – убивать. Я смотрел на собачьи бои. Но мне ни за что, никогда не захочется сжечь на костре живого щенка. А те, кто живет на юге, под данванской властью, уже утратили любые ориентиры в жизни. Они путают реальность с тем, что читают и видят на экранах. Они много спорят о добре и зле, об их видах, но давно разучились различать их инстинктивно, навскидку, как и положено человеку… Чем больше жестокости в обществе между людьми – тем добрее оно старается быть ВООБЩЕ. И наоборот, потому что охота, вот такие бои, поединки, даже кровная месть – это клапан, через который выпускается пар агрессии. И школа, которая учит людей НАСТОЯЩЕЙ жизни и смерти и их цене. Никто из людей, которые вызвали у тебя такое отвращение своей кровожадностью, не обманет тебя, не ударит в спину и не надругается над женщиной, потому что над ними – и в них! – Закон Рода Порог, через который не переступишь. А те, на юге… – Йерикка скривился. – Они придумали сотни красивых, правильных слов и законов. И думают, что данваны дали им мудрость. А данваны их погубили, потому что ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСТОЯЩИЙ ЗАКОН может существовать только в душе человека. Вот так, Вольг. Недаром они там даже язык свой заменили на полуданванский, на четверть хангарский – в славянском даже слов нет для обозначения тех цветистых вещей и тех мерзостей, которыми насытили их мозги наши «спасители от дикости»! А то, что мы – другие, данванов бесит и пугает больше, чем наше вооруженное сопротивление, Вольг.
– У нас тоже есть такие, – вдруг вспомнил Олег. – Ходят по улицам и краской обливают тех, кто одежду из натурального меха носит. А до тех, кто мальчишек по телефону в постель заказывает, им дела нет… Маму однажды окатили краской, она пришла вся в слезах – шуба такая красивая была Так отец их через два дня нашел.
– Ну и что? – заинтересовался Йерикка.
– А ничего. Заставил друг друга этой краской изрисовать и отпустил. – Олег невольно улыбнулся, вспомнив эту виденную им картину. И вздохнул.
– Они у тебя хорошие, наверное, родители, – понимающе произнес Йерикка. – Ты не грусти, Вольг. Ты их скоро увидишь. А вот я своих – уже никогда, – он посмотрел куда-то на горные вершины. – Даже если мы вернемся обратно, как положено по закону Рода, – мы друг друга уже не узнаем. А может – и не вернется никто. Некуда будет.
– Почему? – спросил Олег.
– Да потому, что, когда погибает все племя, становится некуда возвращаться, – печально ответил Йерикка. И тряхнул головой. – Ладно. Ты книжки купил?
– Не совсем купил, – замялся Олег. – Подарили. На, посмотри, если хочешь.
Йерикка перелистнул книги. Понимающе сказал:
– Стихи твоего деда… Ты их, наверное, очень любишь?
– Я их почти не знаю, – не стал притворяться Олег.
– Такие хорошие?! – искренне удивился Йерикка. Перевернул еще несколько листов и, не обращая внимания на толпу вокруг, прочел:
Не умалю заслуг бородача,
сыскавшего бесценный первый
камень.
Но Женщина – начало всех
начал,
но женскими невидными трудами
был обжит край,
был вздут огонь в печах,
хлеб испечен и выношены дети.
Поистине все лучшее на свете,
все в Женщине —
начале всех начал…
Наверное, он посвятил их своей жене.
– Вряд ли, – покачал головой Олег. – Он писал, что мало уделял ей внимания. И даже прощенья просил… только вот поздно – уже после смерти.
– Вот как? – кажется, Йерикка удивился. А Олег попросил:
– Пошли, покажешь мне, чем тут торгуют.
* * *
К тому времени, когда деловой шум ярмарки затих и сменился шумом веселья, Олег «уходился». Они раз двадцать прошли ярмарку насквозь, и Йерикка показывал все новые и новые товары. Олег купил пачку чая в серебристой фольге, совсем земной. Несколько раз они перекусывали пирогами с лотков разносчиков – горячими, мягкими и умопомрачительно вкусными. И разговаривали, сами не заметив, как остановились, присев на край чьего-то воза, около большой утоптанной площадки, на которой и вокруг которой уже начал бурлить народ. Только сейчас Олег обратил внимание, что уже поздний вечер.
– День напролет вас ищем! – послышался знакомый голос, и мальчишки, обернувшись, увидели Бранку, Гостимира и еще с полдюжины парней и девчонок из Рысей. Шумной компанией они подошли к друзьям и расселись на возах. Посыпались вопросы:
– Купил?
– Забрать-то когда?
– А кроме огненного боя ничего?
Йерикка отмахивался. Бранка, ловко усевшись рядом с Олегом, обиженно сказала:
– За-про-сон усвистал, не побудил одно. Вместе б ходили.
– Йерикка не велел, – поспешно перевел стрелки Олег, хоть это и было не очень красиво. От Бранки пахло нагретой тканью, ромашкой от волос и холодной водой. Поспешно порывшись в кармане джинсов, Олег достал орешки, которыми так и не попользовался. – Угощайся, вот.
– Угощай, – лукаво сказала Бранка. Олег, поднатужившись, раздавил орех об орех, протянул девчонке очищенные ядрышки:
– Держи, я сейчас еще расколю.
Здесь, как успел заметить Олег, эти орехи лопали, как в его мире – семечки. Где бы ни собирались славяне на короткое время – обязательно оставляли после себя шелуху скорлупок.
Два рожка визгливо задудели какую-то странную ломаную мелодию, и на мгновенно расчистившуюся середину утоптанного круга вышел совершенно седой гигант с гладко выскобленным подбородком и могучими усами, которые, будучи заложенными за уши, спускались до плеч. На головной повязке у него были знаки Орлов. Расшитую кожаную безрукавку в юношески стройной талии стягивал широкий кожаный пояс с серебряной пряжкой, украшенной красными камнями, а ремни, стягивающие «сапоги», были сделаны из узорчатой, переливающейся всеми цветами радуги, кожи. Старик начал пританцовывать-приплясывать, то нагибаясь к земле, то выпрямляясь, то раскидывая руки, то идя вприсядку, то почти падая, то подскакивая… В наступившей почти полной тишине Олег услышал его сильный, но дурашливый голос, выкрикивавший:
Ой, давайте, парни, драться,
Чем задумавшись ходить!
Я один сюда пришедши,
Вам слабо меня побить!
Почти тут же в круг вышли трое молодых мужиков – в разных повязках, но с одинаковыми длинными палками. Переглянулись – и напали. Одновременно и всерьез.
Потом начался какой-то идиотизм… Один из нападавших грохнулся наземь; у второго из рук вылетела палка; третий сам ее выпустил и зарылся носом… Старик, продолжая свой танец, завопил:
Мой кистень – моя игрушка,
В чистом поле – за дружка!
Разлетайся, черепушка,
Эх, хангарская башка!
Теперь Олег различил у него в руке выскользнувшую из рукава тусклую гирьку на тоненьком ремешке. Действовал ею старик обалденно, заставляя всех троих кувыркаться снова и снова. Из толпы выскочили еще трое, бросились с такими же палками на помощь… Олег заметил, как из другого рукава старика серой тенью выскочил второй кистень – и к старому бойцу просто стало не подойти: его окружало сплошное серое сияние, издававшее низкий посвист:
Хорошо тому живется,
У кого стеклянный глаз!
Он не колется, не бьется,
И сверкает, как алмаз!
– Это Яр Туроверыч, – с уважением и неприязнью, прозвучавшими в голосе одинаково отчетливо, сказал Йерикка. – Когда-то он убил одного из моих прадедов, тогдашнего князя племени… Яру было шестнадцать; он вызвал прадеда на поединок в полном вооружении, а сам вышел с одним кистенем. И убил одним ударом – перехлестнул ремень через щит, пробил шлем и голову… Такого бойца поискать, хоть и лет ему много.
Старый Яр подобрал оба кистеня и положил руку на плечо рослого парня – выскочив из толпы, тот с готовностью подставился и гордо посмотрел кругом. Вот тогда Олег и узнал в парне своего вчерашнего обидчика.
Юный Орел тоже задержал взгляд на землянине. Скривив губы, что-то сказал старику, кивая на Олега.
– Так этот дуб его внук? – спокойно спросил Олег, уже зная, что сейчас будет, и веселея от азарта. Йерикка, ничего не заподозрив, кивнул, но Бранка, обостренным женским чутьем что-то ощутив, взяла Олега за рукав:
– Не след…
– Погоди, – улыбнулся Олег и рассчитанно-негромко (но так, чтобы все слышали) сказал: – А я-то думал – кто он? А он подпоркой работает!
Шутка была так себе. Но Рыси готовно заржали. Мальчишка-Орел вывернулся из-под руки старика:
– Мне?!
– Тебе, – кивнул Олег. – А перед тобой, Яр Туроверыч, извинюсь – не понял я. Тебе подпорка ни к чему – это ты сам его придерживаешь, чтоб ветром не повалило.
Мальчишка зарычал. Но старик, посмотрев на Олега с иронией и – нет, правда! – симпатией, сказал:
– Драться с моим внуком подбиваешься, чужой?
– Не чужой он! – крикнул кто-то из Рысей. – Местьник за нашего!
