Владимир Ралдугин - Викториум
Вот тут бы мне промолчать. Проглотить это оскорбление. Ведь не кто, а сам государь передо мной. От него и стерпеть не грех. Но я слишком хорошо помнил схватку с ховейтатами. Перекошенные в гневе лица. Кровь на руках и на подобранной сабле.
Нет. Не мог я тогда смолчать.
— Я — русский офицер, — выпалил я едва ли не еще громче, — и имею право носить все заслуженные знаки отличия.
Лица Дрентельна и Ваторопина замерли, будто были высечены из камня. А вот Лавернь смертельно побледнел. Краем глаза я заметил даже каплю пота, стекающую по его виску.
— Каков пострел! — рассмеялся государь. Однако в глазах его я увидел вовсе не веселье. — Молодец!
Император развернулся и быстрым шагом покинул зал.
— Ну, знаете ли, батенька, — на выдохе, еще не полностью развернувшись ко мне, произнес Дрентельн, — можете радоваться, если отделаетесь одной лишь отставкой. А не отправитесь в Сибирь на вечное поселение.
Он направился к другой двери.
Ко мне подошел пожилой контр-адмирал Ваторопин. Отеческим жестом положил мне руку на плечо.
— Правильно вы все сказали, ротмистр. Имеете вы право хоть черта на голове носить, если заслужили. Но зачем же так резко с самодержцем-то? Он ведь коли обидится, то ни за что вас не простит. Правильно шеф ваш сказал, этак можно и в Сибири оказаться. Вот так просто, одной фразочкой короткой, вы себе всю карьеру перечеркнули.
Он последовал за Дрентельном. Лавернь ничего говорить не стал. Просто молча пошел за своим командующим.
Я так и остался стоять посреди зала по стойке «смирно» будто истукан. И все вспоминались мне перекошенные лица ховейтатов и кровь на позаимствованной у врага сабле.
Здание Третьего отделения и вправду было достаточно мрачным. Это я понял только в тот день, когда шагал по набережной Фонтанки с рапортом об отставке в бюваре под мышкой. Некстати вспомнились слова Мишагина насчет эпатирования барышень и небывалого загара. А также орденов и медалей. Для меня эскапада в Леванте заканчивалась весьма плачевно. Тут бы и правда отделаться только отставкой. А не загреметь в Сибирь. Или даже на Камчатку. На вечное поселение.
Такие вот мрачные мысли гуляли в моей голове, пока я поднимался по лестнице в кабинет фон Бергенгрюна. Оказывается, ступенек на ней никак не меньше сотни. Я рассеянно считал их, размеренно поднимаясь наверх.
Скрипящий многочисленными протезами Рыбаков без вопросов пропустил меня в кабинет Бергенгрюна. Начальник нашей экспедиции сидел за столом. Однако делать вид, что я оторвал его от важных дел, не стал. Кроме него в кабинете присутствовал еще один высокий чин из Жандармского корпуса. Но понять, кто именно, я не мог. Он стоял, отвернувшись от меня, — лицом к окну. Разглядывая что-то на улице. Руки в белых перчатках сложены за спиной.
— И что же вы принесли мне в этом бюваре, ротмистр, — пренебрегая приветствиями, сказал мне Бергенгрюн. — Дайте-ка угадаю, рапорт об отставке, верно?
Он поднялся на ноги и протянул мне руку. Я вложил в металлические пальцы бювар. Граф быстро расстегнул его. Вынул рапорт. Пробежал его глазами. Положил на стол перед собой.
— А вы понимаете, ротмистр, — произнес после недолгой паузы, — что вы натворили намедни? Гляжу, совсем не понимаете. Вы столько козырей вложили в руку Лорис-Меликову, что он на вас молиться должен теперь. Какую отличную службу вы ему сослужили. И всего-то двумя словами. А я еще рекомендовал вас, ротмистр, Александру Романовичу для высочайшей аудиенции. Считал вас рассудительным молодым человеком. Думал, что такой не подведет. А теперь Лорис-Меликов забрасывает канцелярию письмами с требованием закрытия всех отделений, кроме первого. За полной ненадобностью. Всю власть хочет себе перетянуть. И государь к нему прислушивается, ротмистр. Сейчас же особенно сильно прислушивается. Скоро все мы по вашей милости на улице останемся. — Бергенгрюн перевел дух и продолжил выговаривать мне, будто нашкодившему гимназисту, который не понимает далеко идущих последствий своих действий и слов. И до некоторой степени так оно и было. — А, кроме того, вы какую подножку подставили своим товарищам по Таврии? Генералу Радонежскому. Инженеру Перфильевой. Вот напомнят они государю о своем «Святогоре». О том, что его пора бы и в серию пускать. Или улучшать. Достанет он ваш рапорт, ротмистр, и увидит, кто его написал. Ба! Да это же тот пострел с турецкой цацкой на шлеме! И — все! Из-за цацки вашей боевую машину могут на корню прикрыть.
Я почувствовал, что мои щеки начинают гореть. Никогда еще со мной такого не случалось, наверное, с гимназических времен. В училище во время подобных выговоров я ощущал себя, скорее, вольнодумцем, противящимся грубой системе, что пытается сломить меня. Этаким Самсоном современности. Сейчас же ничего подобного не было и в помине.
— Вот что вы умеете делать отлично, граф, — раздался спокойный голос от окна. О втором человеке в кабинете я, признаться, даже забыл, — так это устраивать разносы. По всей форме, как говорится. Думаю, довольно будет с ротмистра. Он и так уже красный стоит, будто девица.
Высокий чин отвернулся от окна. Им оказался сам Александр Романович Дрентельн.
— Признаюсь, заставили вы меня, старика, понервничать намедни, — сказал он. — А после голову поломать, что же с вами делать теперь.
— Так что же, — осмелился подать голос я, — мне теперь — в Сибирь.
— В нее матушку, — кивнул Дрентельн. И в тот миг у меня внутри все похолодело. — Надзирать будете за исправившимися каторжанами в Усть-Куте. Знаете, где это? — Я молча покачал головой. — Далеко от столицы. Но это официально вы будете числиться там. А на самом деле вас, ротмистр, переводят в экспедицию без номера. Ее у нас еще принято называть Иностранной экспедицией. Мне кажется, что она для вас подходит как нельзя лучше. Да и начальник ее — Сергей Иволгин — очень хорошо отзывался о вас и просил перевести в свою экспедицию. Как и покойного князя Амилахвари.
Я так и замер столпом соляным, не понимая, радоваться мне или, может быть, настоять на отставке. По мне ли такие дела, как в Леванте? По мне ли такая жизнь, как была у меня несколько последних месяцев? И какой-то противный голосок в душе говорил, что — да. Только такая жизнь и по мне. Никогда мне не вернуться к перекладыванию бумажек со стола на стол в чиновном Петербурге.
Потому что я такой же авантюрист, как был покойный князь Амилахвари. И мне по душе только жизнь, полная самых безумных приключений и авантюр. Достойных пера бульварных романистов.
Я коротко кивнул обоим высоким чинам нашего отделения. Щелкнул каблуками. И вышел из кабинета фон Бергенгрюна.
В приемной меня уже ждал знакомый молодой человек в коричневом костюме. Рядом с ним лежал неизменный котелок. А у ног примостился вместительный саквояж.
Он поднялся на ноги и протянул мне руку для приветствия:
— Поздравляю с переводом, — четко произнес он. — Спокойной работы не обещаю, но уж вспомнить на старости будет о чем. Если, конечно, мы с вами до этой старости доживем. А шансы, откровенно говоря, невелики.
Я улыбнулся ему в ответ. Не просто вежливо, а вполне искренне. И вместе мы покинули приемную графа.
Как бы банально это ни прозвучало, мы отправлялись навстречу приключениям. Я это отлично чувствовал. Скучать в ближайшие годы мне точно не придется.
Январь — апрель 2013 года.Примечания
1
Имеется в виду Петр Семенович Ванновский. Военный министр Русской империи.
2
Коалиция европейских стран.
3
Лев— геральдический символ КЕС.
4
Александр Романович Дрентельн— генерал от инфантерии. Начальник 3-го отделения Собственной ЕИВ канцелярии.
5
В реальной истории все отделения Собственной ЕИВ канцелярии были упразднены по проекту графа Лорис-Меликова в 1880 году.
6
К подпоручикам, штабс-капитанам и подполковникам в Русской императорской армии было принято обращаться без приставки.
7
93-я война— название русско-турецкой войны в Левантийском султанате.
8
Русская линия— мера длины, составляет 2,54 мм. Соответственно калибр револьвера равен 12,7 мм.
9
Абд— раб.
10
Ак-паша, Белый генерал— так турки называли генерала Скобелева.
11
Абдулла— Абд Аллах — раб Аллаха.
12
Курбаши— полевой командир достаточно крупных, способных действовать достаточно автономно, отрядов.
