Владимир Лосев - Черный призрак
И все-таки кто это мог быть? Дверь не могла сама открыться. Мне показалось, что я увидел светлый очень знакомый силуэт. Жаль, окна не пропускают свет.
Я почувствовал, как рядом со мной кто-то лег на мягкий камень.
Мне сразу стало ясно, кто это, и не только по тихому незаметному дыханию и силуэту, который едва успел разглядеть: узнал по легкому нежному запаху и по тому, как забилось сердце, еще не веря себе.
— Я же тебе никогда не нравился, — прошептал в темноту. — Пришла сказать какую-нибудь гадость?
— Хорошо, что не спишь, — послышался мягкий шепот в ответ. — Не знала, как привлечь твое внимание и не испугать тебя. Ты такой ранимый…
Ранимый? Такого обо мне еще никто не говорил. То, что у меня кожа слоновья, которую мелкой дробью не пробьешь, слышал, а такого никогда.
— Ты же говорила, что я глупец…
— Я и сейчас не отказываюсь от этих слов. Сам подумай: ты сейчас ведешь себя, как умный?
Тут задумался и понял, что Настя права — я действительно тупица. Рядом со мной в постели лежит желанная девушка, от которой сладко сжимается сердце, а я вместо того, чтобы прижать ее к себе, занимаюсь выяснением отношений.
Глупо, но все равно спросил:
— Ты не пожалеешь… потом?
— Конечно, пожалею, и не раз. Если честно, уже жалею. Так что, будем разговаривать или все-таки поцелуешь меня?
Я положил руку на ее тело и понял, что она обнажена. Как и я.
— Но если пожалеешь, то стоит ли?
— Нет, ты точно кретин. — Она повернулась и поцеловала меня. — Разве можно у женщины спрашивать такое?
— Не знаю, — вздохнул я, борясь с нежностью, которая рвала мое сердце. — Раньше никогда не спрашивал. Такое у меня впервые. Сам себя дураком чувствую. Но это оттого, что боюсь причинить боль, пусть нечаянную…
— Ты не думай, тебе это не идет. — Настя снова поцеловала меня, да так, что я сразу задохнулся и перестал говорить. Не мог. Дыхание перехватило. — Сейчас я делаю ту же глупость, что сотворила моя мать с отцом. Но она об этом никогда не жалела, думаю, и я не пожалею.
И она снова поцеловала меня, на этот раз очень нежно, едва касаясь краешков губ. Так меня еще никто и никогда не целовал. Сердце испуганно ухнуло, потом радостно забилось, мои руки прижали ее к себе, губы уткнулись в губы.
А дальше ничего не помню…
Конечно, я любил женщин, так что удивить меня трудно. Точнее, я думал, что это так. А оказалось, что до этого момента я даже не догадывался, на что способен.
Меня предали. Мои руки, губы действовали самостоятельно. Мое сознание ничем и никем не управляло. Все происходило само собой и без моего участия. Я оказался сторонним наблюдателем, которого поглотила жаркая волна новых, ранее никогда не испытанных ощущений, они стирали мою память, словно влажная тряпка снимает мел со школьной доски, оставляя за собой лишь белесые разводы.
Оказывается, раньше я не жил, а только готовился к этому моменту…
Господи, как же это было прекрасно!
Никогда до этого мою грудь не рвали такие нежные чувства, и их нельзя было усмирить, наоборот, чем больше гладил и целовал ее тело, тем больше прибавлялось во мне желания.
У меня сохло во рту, бешено билось сердце и дрожали руки.
Какое же у нее тело?! А губы?! А руки — мягкие, нежные?!
Дальше запомнилось только то, что был ненасытен. Мне было мало, словно наелся патентованного средства для лечения импотенции, — столько оказалось внутри меня неиссякаемой нежности.
Несколько раз за ночь у меня возникало ощущение, что умер и больше никогда не оживу, но позже неведомыми путями возвращался в этот мир, и все начиналось сначала.
Это была та самая ночь любви, о какой можно прочитать только в книгах, и то многое покажется выдумкой. А на самом деле то, что происходило, невозможно описать… просто не хватает слов. А те, что приходят в голову, кажутся пустыми и ничего не выражающими.
Когда я в очередной раз провалился в беспамятство, оставшись без сил, Настя ушла. Сказать честно, даже не заметил, когда это произошло, потому что беспамятство перешло в глубокий сон, в котором мне ничего не снилось, просто во всем теле росла непонятная легкость и звенящая пустота, по-своему очень приятная.
Утром, если это было утро, времени здесь по-прежнему не существовало, я принял душ, который лился прямо из каменного потолка, причем вода падала на меня как раз той температуры, что хотелось.
Мелкие колючие струйки постепенно ушли с потолка и начали бить со всех сторон, даже из-под ног, вырываясь из невидимых форсунок, и это было приятно моему измученному телу. Мне сделали великолепный массаж, а я сначала стоял, закрыв глаза, потом осел на пол, наслаждаясь.
Конечно, это не шло ни в какое сравнение с тем, что было ночью, но, пожалуй, одно без другого просто не существовало бы.
А потом в какой-то момент я очнулся и куда-то заторопился, хотя спешить было некуда — наверно, просто тело устало от всех этих невероятных чувств, и захотелось чего-то очень обыкновенного.
Я натянул на себя грязный камуфляж, в котором ползал в лабиринте, и вышел в коридор. Там по-прежнему царил полумрак, свет исходил только от белых символов, впечатанных в камень. Мне захотелось пожелать Насте доброго утра, но, когда представил, чем все это может закончиться, сразу передумал.
И дело даже не в физическом состоянии, с этим как раз все было прекрасно — тело после сна, душа и массажа чувствовало себя великолепно. Думаю, мне просто требовалось время на то, чтобы пережить все, что со мной случилось этой ночью.
Как страх. Как ужас, который испытал в лабиринте.
Не знал раньше, что любовь, как и многие другие сильные чувства, нужно испытывать постепенно, шаг за шагом, минутой за минутой, глоток за глотком…
Я сидел на кухне на сером каменном кубе и пил что-то из сосуда, не разбирая вкуса. Меня мучила дикая жажда, а внутри что-то подрагивало, как мышцы после длительного физического напряжения.
Такое было однажды, когда я пробежал на городском соревновании восемьсот метров кроссовой дистанции за свою школу. Наш физрук предложил мне сделать это, чтобы не получить «двойку» за четверть, потому что фанатом спорта я никогда не был, старался отлынивать от любых физических занятий, предпочитая гонять мяч во дворе. Наверно, именно благодаря дворовому футболу здоровье у меня имелось.
Начал тогда очень неплохо, бежал первым и с той скоростью, к которой привык. Откуда мне было знать, что на этой дистанции стоит поберечь силы до финиша?
Я же бежал ее в первый и в последний раз!
Многие из этого забега сошли с дистанции, пытаясь меня догнать, не готовые к такому темпу. Многие из них являлись титулованными спортсменами, но им никто не сказал, что я — новичок, который ничего не понимает в кроссе.
В итоге пришел третьим, в конце дистанции меня все-таки сумели обогнать два паренька, их потом обоих после финиша тошнило в кустах.
Последние сто метров исчезли из моей памяти, время вдруг остановилось, воздух стал густым, как желе, в котором я пытался передвигать ноги. Меня качало из стороны в сторону, все вокруг смазывалось, как при быстрой съемке, а в ушах слышалось только чье-то надсадное дыхание, вероятнее всего, мое собственное.
Болельщики на последней сотне метров до финиша что-то бурно кричали, пытаясь подбодрить бегунов, но я видел только отрытые рты, из которых не вылетало ни звука, в Ушах набатом стучало сердце, а хриплое дыхание рвало перепонки. Пот из меня уже не тек, испарялся сразу, настолько горячим стало мое тело. Наверное, если бы пришлось бежать чуть больше, я бы взорвался, как котел в котельной, в который забыли закачать воду.
Самое неприятное началось, когда пересек финишную прямую и кое-как добрался до какой-то скамейки. Там с моих ног сорвали кроссовые туфли с тонкими металлическими штырьками, вделанными в подошву (они у нас были одни на всех и требовались другому бегуну), а я же просто сидел и мычал, ничего не понимая в том, что происходило вокруг.
Только часа через два я начал осознавать, что сижу босиком один в пустом парке. Рядом со мной на скамейке лежит пара потертых кед и пустая пластиковая бутылка с минеральной водой, которую, видимо, выхлебал, сам того не заметив.
Соревнование давно закончилось, все ушли, а никому не нужный и всеми забытый герой продолжал таращиться в пустоту.
Мне хотелось пить, но попросить об этом было некого, а встать я не мог, потому что мышцы на ногах превратились в твердый камень.
Я долго разминал икры непослушными руками, втыкая в них негнущиеся пальцы, и только через час смог подняться огромным волевым усилием.
Вода нашлась у выхода — обычная лужа на асфальте, оставшаяся после вчерашнего дождя. Я опустился на колени и пил, наслаждаясь каждым глотком, отгоняя поднявшуюся с асфальта муть и грязь, и только напившись, наконец сообразил, что мне нужно домой. Добрался кое-как к вечеру, и то благодаря тому, что меня подвез знакомый на своей машине, он случайно остановился у парка.
