Даниэль Дакар - Джокер
Переступив порог, Василий понял, сразу и отчетливо, что до прихода Мэри надо что-то предпринять. Потому что первым, кого он увидел, был Никита Корсаков, прекрасно известный ему по записям, связанным с майором Гамильтон. Контр — адмирал стоял в углу, бледный и напряженный, и катал по скулам желваки сдерживаемой злости. Судя по его окружению, он обедал в обществе однокашников. Обычное дело, все флотские офицеры по прибытии в отпуск традиционно приглашали случившихся на планете однокурсников на обед. Но вот каким образом примазался к этой компании Семен Гармаш, было не вполне понятно. Должно быть, раньше пришел. Не то чтобы Василий хорошо знал этого хлыща. Гармаш служил в Адмиралтействе по снабженческой линии и однажды попал в поле зрения службы безопасности. Кстати, в ходе проверки выяснилось, что ушлый каплей невинен, аки новорожденный младенец. Гармаш не воровал, он просто ухитрялся всегда повернуть дело так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Это, надо сказать, в армии и во флоте приветствовалось всегда. Но еще во время расследования Зарецкому категорически не понравились ни манера снабженца разглагольствовать о людях и ситуациях, ни его привычка одеваться на грани пошловатой оперетты. Работу свою он делал идеально, у него имелись влиятельные покровители. Так что связываться с ним желающих не было — попробуй потом получить со складов что-то необходимое!.. И постепенно Гармаш уверился в полнейшей своей безнаказанности. А то, что он нес сейчас, вообще выходило за всяческие рамки.
— …ни разу не видел. Это Никита Борисович у нас специалист по бельтайнкам! От смерти спасает, на руках носит, в адмиральские апартаменты зазывает на предмет личной беседы… оно хоть того стоило? Или эти патентованные красотки…
Не выдержавший Никита шагнул вперед, явно намереваясь стереть с лица снабженца многозначительную улыбочку — и будь что будет! — но Зарецкий оказался быстрее.
— Послушайте, Гармаш! — негромко сказал он, прихватывая того за воротник кителя и слегка встряхивая. — Вы затронули тему, которую в приличном обществе обсуждать не принято. Вы можете говорить все что заблагорассудится о своих коллегах-офицерах. Если посмеете. Но благородных женщин оставьте в покое. Или однажды кто-нибудь сделает так, что ваш интерес к противоположному полу до конца ваших дней станет сугубо академическим.
Гармаш ловко вывернулся из хватки Василия, отскочил на шаг и глумливо ухмыльнулся:
— Искусственно выведенные в питомниках летуньи — благородные женщины? Мы говорим об одних и тех же персонах?
— В данный момент мы говорим о моей племяннице. Ее сиятельство с минуты на минуту будет здесь, и никто не поручится за целость вашей глотки, если она услышит…
— Если я услышу что? — донеслось от входа в курительную.
Этот холодный, высокомерный голос услышали все. Зарецкий коротко выдохнул и обернулся. В дверях стояла Мэри, похлопывающая по ладони левой руки белыми перчатками, зажатыми в правой. Сияли ордена на груди и звезды на погонах, петля аксельбанта чуть подрагивала в такт движениям руки. Тишина стала абсолютной, слышно было, как тикают массивные напольные часы в резном деревянном корпусе. Василий откашлялся:
— Господа! Графиня Мария Александровна Сазонова!
Щелчок десятка пар каблуков прозвучал почти одновременно, замешкался только Никита, да еще Гармаш опешил настолько, что даже не среагировал на официальное представление.
— Так чего же мне не следует слышать, полковник? — так же надменно спросила Мэри, приближаясь.
— Все в порядке, — заторопился Зарецкий, — этот господин уже уходит! — и, почти не разжимая губ, прошипел впавшему в ступор снабженцу: — Гармаш, убирайтесь, пока целы. Еще одно слово, и…
— Как я понимаю, слов уже было произнесено предостаточно, — со слухом у Мэри всегда все было в полном порядке. — Рискнете ли вы, сударь, повторить их мне в лицо? Или же станете первым трусом, встреченным мною на этой планете?
Глаза Гармаша забегали.
— Эээ… — сипло проблеял он, судорожно сглотнув, — я всего лишь хотел сказать, что можно только позавидовать близкому знакомству таких людей, как вы и контр-адмирал Корсаков и…
Молнией мелькнуло воспоминание: «Спрингфилд», Келли говорит какую-то глупость, а она отвечает…
— И кому же из нас вы завидуете больше? Ему или мне?
Франтоватый, не по-мужски холеный Гармаш пошел пятнами. Василий мужественно крепился, но не выдержал и захохотал. К нему присоединились остальные, и снабженец, споткнувшись на пороге, пулей вылетел из курительной мимо брезгливо посторонившейся Мэри.
— Вы его уничтожили, сударыня! — еле выдавил сквозь смех ровесник Корсакова, чей китель украшали погоны капитана первого ранга. — Ей-ей, гуманнее было просто пристрелить!
— А кто вам сказал, что я намеревалась быть гуманной? — в голосе Мэри все еще позвякивали льдинки. — Терпеть не могу пустобрехов. От них одни неприятности, что в Пространстве, что на тверди.
Она перевела дыхание, слегка расслабила плечи и улыбнулась:
— Здравствуйте, Никита Борисович. Говорила же я вам, что по скорости распространения сплетен флот уступает только монастырю и борделю и ваше благородство выйдет вам боком.
— А я ответил вам тогда, графиня, что путем умывания рук репутацию сохранить невозможно, — Корсаков натянуто улыбался. — Я могу вас поздравить?
— Можете, — кивнула Мэри. — Несколько часов назад его величество оказал мне честь, подтвердив мое право на имя и титул моего покойного отца, полковника Александра Сазонова.
Она почти физически ощутила охватившее Корсакова облегчение. Что же он предположил изначально? Не поймешь мужчин, и пытаться не стоит…
Глава 14
Донна Тереза никогда не возражала мужу при посторонних. Причем к посторонним относились даже члены семьи, даже любимая младшая дочь. Но однажды… Однажды вечером дон Луис Мендоса, посол Pax Mexicana в Российской империи, бушевал. Он кричал, что, несомненно, очень уважает сеньора Хорхе. Что сеньор Хорхе великий человек, да-да, великий. Но он, дон Луис, не позволит этому великому человеку пополнить список своих побед их Лусией. Вот тогда-то донна Тереза и возразила мужу, возразила впервые на памяти дочери, сказав, что это Лусия в данном случае пополнила список своих побед сеньором Хорхе. Возразила — и оказалась права.
Потом были почти два года редких встреч и частых сообщений, всегда приходящих с незнакомых адресов. И настал момент, когда Лусия поняла, что черен тот день, когда ей не улыбаются с экрана коммуникатора такие поначалу непривычные серые глаза. А потом сеньор Хорхе прилетел на Кортес, где она работала в компании, занимающейся терраформированием. Прилетел — и задал ей вопрос. И она ответила «да». И через восемьдесят два дня — она уже считала дни! — в домовой церкви Святого Андрея Первозванного Лусия Эухения Кармен Мендоса приняла православное крещение и имя Любовь.
А еще через неделю вопрос ей задал уже патриарх. И она ответила твердо и спокойно, и тяжелая витая венчальная свеча не дрожала в ее руке, потому что рядом был Хорхе. Отныне и до тех пор, пока смерть не разлучит их — ее Хорхе. Георгий.
* * *Пятница настала так быстро, как будто четверга и вовсе не было. С вечера Мэри бил озноб, она не находила себе места и никак не могла заснуть. Почему-то вспомнилась дрожь, охватившая ее, тогда еще маленькую девочку, когда Рори О’Нил — вот ведь противный мальчишка! — рассказал ей страшную сказку о Черном Пилоте. Мэри, разумеется, не осталась в долгу и буквально на следующий день уже Рори трясся, слушая ее рассказ о Черном Двигателисте. Но воспоминание о влажных ладонях и колотящемся сердце осталось с ней на всю жизнь. И далеко за полночь она сидела на подоконнике, курила и в сотый, наверное, раз проговаривала про себя, что она должна ответить на тот или иной вопрос во время завтрашней — уже сегодняшней! — аудиенции. Обнаружил все, естественно, Степан. Надо отдать старику должное — ни к деду, ни к бабушкам он не пошел. Просто прикрыл дверь, а спустя несколько минут вернулся с кружкой чего-то горячего, очень крепкого и благоухающего специями и травами. Что бы это ни было, первый же большой глоток подействовал, она разом согрелась, в голове зашумело, а глаза начали слипаться. Старый служака дождался за дверью, когда она ляжет, пожелал доброй ночи и погасил свет.
Утром в доме царили суета и суматоха, и Мэри была искренне благодарна Софии, которая взяла на себя нейтрализацию Ольги Дмитриевны и до самого отъезда внучки во дворец с успехом справлялась с поставленной задачей. Под строгим взглядом Николая Петровича она заставила себя поесть, переоделась в выбранный примчавшейся Екатериной наряд и отбыла в присланном Ираклием Давидовичем лимузине. Уже на подлете к дворцу она неожиданно для себя успокоилась. Карты сданы, других не будет, так что надо играть теми, что оказались на руках. Поэтому подошедший к самому лимузину секретарь императора увидел перед собой совершенно хладнокровную молодую женщину. Человек весьма опытный, барон видел, что хладнокровие это не напускное, и мысленно восхитился гостьей его величества.
