Колыбель тяготения (СИ) - Кибальчич Сима

В жилом секторе Майкл сделал несколько поворотов и застрял в тесноте растущих джунглей. Потерял контуры туннелей, перестал различать каркас стальных анфилад. Даже запущенные указатели дороги куда-то исчезли. Беспомощно закрутил головой и не понял, откуда вынырнула Лора Бурская перед тем как махнуть ему рукой.

— Заходите, Майкл. Располагайтесь, где вам удобно, а я налью выпить. Только скажите, что желаете.

— Чего-нибудь покрепче. Хороший коньяк или виски.

— Есть, и то, и другое. Первое ради чего я включила здесь синтезатор — заполнить бар.

— И это правильно, — кивнул Майкл. — А знаете, у вас здесь так…

— Странно?

Она подошла, держа в руках сапфирового цвета графин, влага внутри выглядела почти черной. Пока не потекла в стакан.

— Необычно. Удивительно. От вас я не ожидал.

Большинство членов экспедиции устраивались стандартно: многофункциональные панели, дуги технических перекрытий, капсульная кровать, цветок в углу и встроенный диван для гостей. Здесь тоже были разбросаны вполне обычные кресла-мешки для валяния на полу в разных позах, стояла пара низких столиков с фигурками и цветами. Но вместо стен комнату окружали пузыри. На разных уровнях и с разным наклоном они смотрели на Майкла, как глаза гигантских рыб. Какие-то крупные, какие-то помельче, а между ними в проемах поднимались лестницы резных полочек. Как радужные чешуйки.

— От меня-то как раз можно ожидать. Какой средний возраст граждан «Горизонта», Майкл?

— Двадцать пять. Вы сами знаете.

— Ну да, если учитывать детей, которых немало. А так, большинству около тридцати, как и вам. В вашем возрасте личный комфорт больше планируют, чем создают. Дом для вас — это то, что будет потом, в светлом будущем. Когда вы сделаете что-то для вас более важное. Сначала одно, потом второе, потом третье. А я уже не могу откладывать, поэтому сразу устраиваюсь так, как мне хочется.

— Да, я понимаю…, как хочется. Э-э-э, а я давно хочу задать вам вопрос, — он покачал толстостенный стакан и сделал глоток. — Почему вы все-таки решили полететь?

— Вы имеете ввиду мой возраст, Майкл?

— Нет, не совсем. То есть и это, наверное, то же, но не совсем это. Думаю, вы понимаете.

Она изогнула брови в вопросительной иронии. Они были тонкими, как и остальные черты лица и части тела, как запястья и пальцы, но какого-то удивительно насыщенного каштанового цвета. Маленькая, уверенная в себе женщина.

— Я имею ввиду само ваше решение. Ведь вы были сторонницей Ивона Грея. Того, что вернулся с экзопланеты и стал яростно проповедовать против освоения сверхдальнего космоса. Даже стал идеологом соцданов. Вы тогда тоже публиковали статьи в его поддержку. Потом какое-то время были сторонницей моего отца, выступали за поправку. И… вот вы здесь. Почему?

Она звонко рассмеялась, отпила свою порцию виски и поддалась вперед.

— Вы мне не доверяете, Майкл? Думаете, устрою диверсию и разверну экзопланету назад?

— Вовсе не думаю. Это невозможно, да и какой же из вас диверсант. Вы слишком увлечены наукой, чтобы заниматься глупостями. Просто мне нужно принять трудное решение. Оно будто поперек горла стоит. Вы вот такое приняли. Экзопланеты противоречат вашим убеждениям. Так почему вы здесь? Изменили взгляды?

— Увы, нет, Майкл. И сейчас считаю, что Ивон был прав. Чем дальше мы лезем в космос, тем больше опасностей притягиваем к родной колыбели. Выбравшись из норы можно увидеть мир вокруг, но и привлечь внимание хищников. Это совершенно очевидная мысль.

Если бы Лора осталась на Земле, то воочию убедилась бы в собственной правоте. Хищники уже орудовали в солнечной системе.

— Раньше я так не думал. А теперь знаю, вы правы.

Раньше ему бы и в голову не пришло, что остаться на родной планете может быть опаснее, чем полететь в космос. Но экзопланета — песчинка, теряющаяся то в одной, то в другой кротовой норе, а Земля — лампочка, которая висит на одном месте и далеко распространяет свет. И летят на него не только мотыльки.

— Знаете? Майкл, после встречи с флотом вы выглядите потерянным. Может, расскажите, почему?

Приглушенное освещение стирало возраст и превращало Лору в девочку, которую стоит откармливать бургерами, а не травить крепким алкоголем и страшной правдой.

— Ничего существенного. Это личное дело, хоть и непростое для меня — легко соврал Майкл. — И мне важно понять, почему вы, человек убежденный во вреде таких экспедиций, оказались здесь.

— Это очень просто. Есть древняя фраза о том, что, если невозможно предотвратить безумие, стоит его возглавить. Уж не знаю, какие тогда вкладывали смыслы… Человечество в космосе уже не остановить, черта пройдена. Экспансия суть нашей расы. Человек и инсектоид — два главных гончих пса Федерации. Первый мечтает осчастливить всех гуманизмом. Второй — подарить вселенной гармонию. Разве не так, Майкл?

— Прямо уж гончие. Звучит, как насаждение веры огнем и мечом, — покачал головой Майкл. — Люди все-таки выучили свои уроки и никого в светлое будущее пинками не гонят. Вы лучше меня знаете, что в Федерацию, например, входят расы, для которых видовой и зародышевый геноцид все равно что регулярная уборка. Даже звучит жутко, но земляне молчат и жмут им лапки. Даже к агрессорам не причисляют.

— И слава богу. То, что нам на других планетах кажется аморальным и отсталым — просто часть сложнейшей экосистемы. Вмешаешься в нее — не разгребёшь последствия. Но мы хоть и выучили уроки, Майкл, по сути не изменились. Просто стали умнее и мыслим шире. А по большому счету для чего создан «Горизонт»? Чтобы мчаться сквозь вселенную, размахивая знаменем гуманизма.

Майкл всмотрелся в переливающийся перламутром пузырь у себя над головой. Изнутри будто проглядывала настороженность, как у затаившегося живого существа.

— Знаменем гуманизма в широком смысле, — улыбнулся он. — Ну да, жизнь для нас как была высшей ценностью, так и осталась. В древности и античности народ боролся за выживание против народа, государство против государства, сторонники одних ценностей против других. А когда вышли в космос, выяснилось, что выживать землянам нужно всем вместе. Потом одно столкновение, другое, союзы, федерации и приходится мыслить еще шире. Теперь нас беспокоит выживание всех разумных рас вселенной. От агрессоров до аморфных амеб, прячущих щупальца, чтобы их удобнее было жрать.

— Майкл, вы говорите, как отпетый романтик! Но да, человечество опять впереди всех и на белом коне. Остальным плевать на мутные гипотезы о горизонтах разума вселенной. Нет никакого дела до трансформации и возможной гибели. Каждый дятел сидит в своем дупле. Но нам же позарез нужна миссия всеобщего спасения. Миссия и экспансия — как две стороны одной медали. Мы преследуем великие цели, а по дороги создаем огромные проблемы. И для себя, и для других. Горизонтами разума могут разве что инсектоиды заинтересоваться. Чтобы что-нибудь улучшить массированными энергетическими ударами.

Ее горячность напомнила утреннего Люка. В какой-то момент своих рассуждений Лора встала и принесла практически полный графин. Решила, что он ввяжется в спор, длинною в алкогольную ночь? Это вряд ли, Майклу требовалось другое.

— Лора, вы меня запутали. Так вы против нашей экспедиции или за?

— У меня нет простого ответа, но скорее я против, Майкл. Сколько людей погибло, когда мы впервые столкнулись с инсектоидами? Полмиллиона. И ради чего? А теперь мы мчимся навстречу гиперразуму. Предполагаем, что ему нет до нас никакого дела. Что это практически природная аномалия. Мы ее изучим и спасем расы вселенной от возможных последствий. От каких? Гипотетических трансформаций? А если «ему» нет до нас дела, пока мы далеко, а стоит появиться поблизости, как дело до нас появится. Что мы в состоянии противопоставить такой мощи? Ответ — ничего. Так мы подставим еще и тех, кого взяли под крыло, гуманисты хреновы.

— Окей, Лора, вы правы, теоретически это возможно. Но тогда зачем вам быть здесь? Зачем возглавлять безумие? Может, лучше спасать оставшихся?