Роман Глушков - Эпоха стального креста
– Тоже мне наука! – хмыкнула Кэтрин. – И уж куда получше вашего брата. Сами убедитесь через минуту, если допустите к рулю. Ну так как?
– Да ради Бога, – я и не думал ей перечить.
– То-то же, пустомели, – обрадовалась она. – Ну а тебя, пан русский, я попросила бы тогда присмотреть за детьми.
– Паном среди нас может быть лишь Вацлав, а у нас, у русских, «господин», «сударь» или в крайнем случае «товарищ», – обиженно поправил Михаил девушку и тут же возмутился. – Я? За детьми? Пускай уж лучше Гюнтер, он хоть и не общительный, зато спокойный...
И он кивнул на подошедшего германца.
– Чего... Гюнтер? О чем спор? – поинтересовался тот. – Разорались, аж в Париже слыхать.
– Тебе полночи придется объяснять, самый длинный в стране еретик, – недовольно пробухтел поменявший обязанности сударь. – А я и без того устал...
– Очень много лет... я хочу сказать тебе одну вещь, – навис над ним великан. – Раньше этого не позволяла... субординация, но теперь, пожалуй... можно. Ты слушаешь?
– Когда ты начинаешь сплетать такие длинные фразы, слушать надо уже из чистого интереса. Конечно, я тебя слушаю. Говори.
– Так вот: закрой рот, балаболка! – размеренно произнес Гюнтер и скрестил руки на груди, следя за реакцией Михаила.
Михаил насупился и отвернулся от довольного взятым за долгие годы реваншем германца.
– И ты, Брут-Гюнтер? – укоризненно пробормотал он. – Осмелел, да? Забыл, когда последний раз мне честь отдавал? Швед, почему ты не взял в напарники Тадеуша, а? С тем хоть поговорить приятно... было... Ладно, черт с вами, нянька так нянька. Подчиняюсь большинству. Это ваше окончательное решение, товарищ главный отступник...
– Прекратите пререкания! – Я все еще продолжал по инерции выступать в роли их командира. Они также по инерции мне подчинялись. – Кэтрин права. Делаем так, как она и предлагает.
Всеобщее молчание выражало согласие с моим мнением. Я же повернулся и обратился к девушке:
– Далеко не отрывайся, слишком сильно не газуй. Если что-то где-то – сразу тормози и докладывай. Понятно?
– Понятно, – усмехнулась она, довольная собственной победой. – Спасибо за совет, папочка. А ты, сеньор Михаил...
– Сударь...
– Да один черт... Не перебуди своей болтовней ребятишек. Поступит на тебя хоть одна жалоба – пойдешь пешком.
– Я же сказал: козлы! – проворчал напоследок Михаил и пошел занимать указанное ему место...
Кэтрин и вправду довольно недурно водила автомобиль: рулем не дергала, невпопад не газовала и аккуратно – как-то по-женски, что ли? – притормаживала перед выбоинами. По ее уверенности в выборе пути на многочисленных развилках можно было судить, что местность она действительно знала лучше разжалованного из штурманов русского.
А тот никак не мог простить мне эту оскорбительную для него рокировку:
– Нет, ты только глянь на нее! Да ежели мы перед каждой кочкой останавливаться будем, Бернард нас пешком догонит! И ты тоже хорош, а еще друг называешься!
Кроме патологического засыпания на посту, Михаил страдал еще одной хронической болезнью – дорожным реченедержанием. Правда, я за столько лет нашей совместной службы уже свыкся с этим: слушал его вполуха, периодически кивал и односложно отвечал на задаваемые вопросы. Михаил общался с Кэтрин совсем недолго, но по тому, сколько нелестных характеристик о ней он мне выдал, складывалось впечатление, будто русский приходился ей как минимум ближайшим родственником. Вот Михаил плавно перешел от пункта «Кэтрин – заносчивая и неблагодарная особа» к пункту «Кто вообще здесь командует – ты или она?».
– Мы отчасти придерживаемся порядков Древних, – нехотя ответил я и, памятуя замечание Гюнтера, уточнил: – Этакое подобие демократии. Но право решающего голоса я оставляю за собой, хотя по идее и не могу уже считаться вашим командиром.
– Дай женщинам демократию, и они моментом перекуют ее в матриархат, – заметил Михаил. – Но с другой стороны, будь наша рыжая наманикюренной куклой, проблем с ней пришлось бы претерпеть куда больше. Кстати, я вижу, ты нехило запал на нее, как, впрочем, и она неравнодушна к тебе.
– Не мели ерунды, – пробурчал я. – Мне-то она действительно нравится, но чтобы она? Чушь! Не забывай о том, что еще вчера мы убивали ее друзей.
– Эти два дня, Эрик, все поставили с ног на голову. Враги стали друзьями, друзья – врагами. Помнишь, что я сказал тогда тебе на крыше монастыря? Это было совсем недавно! Все сбылось! Даю руку на отсечение, что не самая последняя причина твоего поступка – именно Кэтрин. Тебе меня, любезный, не обмануть. Я-то вижу, как вы друг на друга смотрите...
– Куда уж мне до вас, уважаемый аналитик. Вам ведь со стороны все гораздо лучше видно...
– Ага, нервничаешь! – радостно заерзал Михаил. – И это тоже о многом говорит!
– Да ни о чем это не говорит! – Я и впрямь что-то чересчур разволновался. – Я буду нервничать теперь всю оставшуюся жизнь. А что, ты намереваешься приударить за ней? Пожалуйста, я мешать не буду.
– Хо-хо, я за Кэтрин? – рассмеялся русский. – Исключено! Нет, баба она, конечно, что надо – все при ней, – но... Скажу тебе, швед, по величайшему секрету, не вздумай никому разболтать: я ее боюсь. Эта женщина начисто подавляет мой гордый и независимый характер. Ну а для тебя, я думаю, она была бы в самый раз...
– То есть, ты хочешь сказать, что я напрочь лишен гордости и независимости, так?
– Ни в коем разе! Испанского гонора в тебе полно, но он прочно удерживается твоей второй – нордической – половиной, которая, как я заметил за эти годы, является у тебя все же преобладающей. Она-то и не позволит вам в конечном итоге перегрызть друг другу глотки...
– И когда это ты все успеваешь заметить? – Я чувствовал позывы к возмущению, испускаемые, видимо, моей «испанской» половиной. – Ты вместе с нами всего-то чуть менее суток!
– Чтобы догадаться о твоей к Кэтрин симпатии, мне потребовалось около пяти секунд еще тогда – на крыше, – когда она дразнила тебя там, как котенка. Уж извини, но все написано на твоей, уважаемый, морде.
– Даже сейчас? – усомнился я и украдкой взглянул на себя в зеркало заднего вида, но в отблесках лампочек на приборной панели вроде бы ничего такого не заметил.
– Сейчас тем более! – Михаилу же темнота нисколько не мешала созерцать выражение лица своего бывшего командира. – И знаешь, что-то появилось в тебе этакое, ранее мной не наблюдаемое.
– Облысел? После всего произошедшего это и неудивительно...
– Нет, участь Циклопа тебе пока не грозит, – усмехнулся он. – Я бы сказал, что изменилось что-то у тебя внутри. Ты стал напоминать мне самого натурального многодетного отца, пекущегося о своих отпрысках: серьезность суждений, озабоченность насущными проблемами во взгляде, а также присущая только им своеобразная гордость – дескать, вот он каков я, поглядите! Возможно, ты и не обращаешь на это внимание, но поверь уж человеку, немного тебя знающему.
– Вот только едем мы не на прогулку, – прервал я процесс анализирования моей психологии, – и детишки эти не на каникулах, а в бегах от Пророка и Корпуса, которые решили, будто те виноваты наравне с их родителем. Платят по его счетам, хоть и твердят некоторые, что сын за отца не отвечает...
Я обернулся, посмотрел на спящих Поля, Алена и Люси и вновь поразился тому, как стойко игнорируют они дорожный дискомфорт, мирно посапывая на заднем сиденье.
– Десятый раз... – пробормотал Михаил.
– Чего «десятый раз»? – не понял я.
– Да я все о тебе. Ты обернулся за последние сорок минут десятый раз. О чем это говорит, а?
– Достал ты уже меня, вот о чем! – не сдержался-таки я. – Кто вообще сейчас нянька – я или ты? Вот и следи лучше, тогда не буду вертеться!
– Ну вот, рыжая начала, потом Гюнтер, а теперь и ты. Да что с вами со всеми случилось? Черт с ней, с бабой, она от природы взбалмошная, но вы-то? От нее позаражались? Орут на меня, огрызаются... Эй, очнитесь, ведь это же я, ваш старый добрый Михаил, клянусь моими обожженными усами!
– Не сердись, – пошел я на мировую, поняв, что зря все-таки обижаю русского, которого, похоже, и могила не исправит. – Просто вся эта ерунда здорово выбила нас из колеи. Сам понимаешь, не каждый день в еретиков играем.
– Да я не обижаюсь, – отходчиво произнес он. – Понимаю, человек все-таки... Но если я вдруг когда-нибудь стану таким же тошнотворным, будь другом – пристрели меня, пожалуйста...
Рисковая Кэтрин провела нас прямо под стенами Реймса. Город спал, и его властям было пока наплевать на нашу компанию. Завтра же все будет совсем по-другому и нам хочешь – не хочешь, но придется сторониться крупных поселений.
Около четырех часов утра мы перемахнули по каменному мосту реку Маас и к рассвету планировали пересечь границу Парижской епархии, чтобы на день схорониться где-нибудь уже под Люксембургом. Дорога петляла между каменистых холмов с отвесными, покрытыми густым кустарником, склонами. Я в нетерпении ждал, когда же промелькнет пограничный столб, но тут уставший и слегка охрипший голос Кэтрин произнес по рации: «Закат!»
