Дмитрий Силлов - Кровь охотника
Я полюбовался в зеркало шевроном на плече — багряный щит с неизменной летучей мышью, сжимающей в лапах рукоять секиры, и вышитыми золотой нитью буквами «С» и «Б» под ней. Не иначе герб живучего рода Скуратовых-Бельских…
Ну ладно, с одеждой порядок, теперь можно и к столу.
Лакей почтительно ждал у двери, чтобы проводить меня в столовую, которая располагалась на первом этаже. Весь отряд был в сборе, стол ломился от яств, но ужин прошел как-то вяло. Говорить особенно ни у кого желания не было — то ли от усталости, то ли от переизбытка впечатлений. Бывает такое — вроде много чего надо обсудить, очень много, настолько много, что компания, вяло поковырявшись вилками в тарелках, решает — а ну его, этот ужин вместе с обсуждениями. Еще съеденные консервы не переварились, впечатления не улеглись, так что всем до завтра и спокойной ночи.
Я снова отсчитал восемнадцать ступенек на второй этаж, прикидывая, не задалбывает ли олигархов вот так минимум по три раза на дню пересчитывать ступени от спальни до столовой и от столовой до кабинета? И на кой нужен этот добровольный фитнес, когда можно отстроить дом попроще, где все ячейки индивидуального муравейника рядом и не надо переться в санузел черт-те куда на полусогнутых, если вдруг приспичило срочно и неотвратимо.
Разделся я не спеша, прикидывая, как буду спать на эдаком аэродроме, занимающем треть комнаты. Мне были привычней кровати армейского плана — максимум метр на два, а то и поменьше, если сбоку стенка. А эдакое лежбище вызывало у меня стойкие ассоциации с чем-то буржуйским и крайне неудобным для нормального, полноценного отдыха.
— Не приходилось спать на таком?
Я обернулся.
Она стояла в дверях, бедра завернуты в полотенце. Остальное прикрывали густые волосы, влажные после душа.
Первой мыслью было прикрыться, второй — а зачем? Не для того девушки приходят неслышно, на цыпочках в спальню к мужику, чтоб тот строил из себя застенчивого фавна, впервые увидевшего купающуюся нимфу.
— Не приходилось, — сказал я, одной рукой обнимая Маргариту, а другой закрывая дверь на замок. Надо же, петли даже не скрипнули, ригель не щелкнул — отметило левое полушарие, ответственное за логику и анализ. И утухло, задавленное эмоциями правого, затопившими не только черепную коробку, но и весь остальной организм, истосковавшийся по женской ласке…
Сознание выхватывало порой рычание, рвущееся то из моей, то из ее груди, закушенную нижнюю губу, тонкие пальчики, с неженской силой сжимающие шелковые простыни, — и гасло, вновь ныряя в водоворот из страсти и чистого, незамутненного блаженства. Которое можешь ощутить лишь в том случае, если хочешь девушку не только телом, но и душой, сердцем, сливаясь с ней до боли, до полной самоотдачи, наслаждаясь тем, что даришь наслаждение, — и снова, и снова, в который уже раз повторяя этот сладкий обмен.
Потом мы лежали рядом обнявшись — и улыбались в темноту, слушая, как через две комнаты эхом нашей страсти глухо заходятся в зверином экстазе два знакомых голоса.
— Им же нельзя. Он — вампир, она — оборотень, — прошептала Маргарита.
— Им — можно, — ответил я. — Он — Охотник, а она — девушка.
— Ну, тогда и нам можно… наверно…
— Нужно, — сказал я, целуя ее и ощущая губами ее ответный поцелуй…
Мы уснули под утро. И последней моей мыслью было, что тот, кто придумал большие, широкие и, главное, надежные кровати на стальной раме с пружинными матрасами и прочным деревянным коробом, наверняка преподавал сопромат юным восемнадцатилетним студенткам и одновременно был большим знатоком средневековых осадных машин.
Есть у меня такая особенность — предчувствие не предчувствие, как хочешь его назови, но если лезет мне в голову всякая чушь, то жди крупных неприятностей либо большой беды. Но сознание, не желающее прерывать сладкую негу, в полудреме нашептывало: «Успокойся. Все нормально. Ты обнимаешь ее, она — тебя, вокруг охрана, мины, пулеметы. Кто может помешать вам? Спи, отсыпайся, ведь ты смертельно устал. И она тоже. Дай ей отдохнуть, не мучай своими ничем не обоснованными предчувствиями…»
Ну я и заснул. Правда, перед тем как отрубиться напрочь, успел удивиться почти озвученным мыслям в своей голове, словно какая-то невидимая птица Феникс из старого черно-белого фильма напевала мне их, чтобы потом… что потом?., не помню… не знаю…
… Мне приснилось, что я вышел из усадьбы и иду мимо спящей охраны, мимо замерших в боевой стойке пулеметов, прохожу через раскрытые, никем не охраняемые ворота и углубляюсь в лес. Темный, жуткий… живой.
Ко мне тянутся тяжелые, черные ветви, похожие на когтистые лапы исполинов, чьи тела тонут в темно-багровом мареве. Я уже видел его однажды… Синяя мгла? Нет, скорее, кровавая. В которую я погружаюсь, продолжая против своей воли идти вперед.
Ноги не слушаются меня, но я иду, повинуясь зовущему голосу птицы из страшной сказки, которую я слышал в далеком детстве и давным-давно забыл. Сквозь клубы багрового тумана я уже вижу ее черные крылья, закрывающие полнеба. И человеческое лицо… Смутно знакомое… Его я тоже видел… Точно видел…
Но кровавая мгла застилает мне взгляд — и я слышу, как из ее глубины раздается тихий, издевательский смех. Моя собственная кровь застывает в жилах, и смертельный холод начинает сжимать сердце ноющей болью… от которой у меня по щеке катится непроизвольно выбежавшая горячая слеза. Возможно, первая в моей сознательной жизни…
Внезапно я понял, что страшный туман рассеивается, и что его кровавые разводы — это лишь огненная корона солнечного диска, поднимающегося над лесом. Первые лучи солнца, проникнув в раскрытое окно и запутавшись в моих ресницах, породили этот утренний кошмар…
Я провел ладонью по щеке. Странно. Я никогда не плакал, даже в детстве, но моя суточная щетина была влажной, словно прокатившаяся по ней слеза была вовсе не порождением ночного кошмара. И почему сердце продолжает сжимать непонятная тревога?…
Маргарита!
Я рывком сел на постели. Может, она уже в столовой? Или пошла во двор прогуляться и осмотреться, пока дом не наполнился ежедневной суетой?
Мысли бестолково сновали в голове, как погорельцы при пожаре, а где-то внутри росло понимание — нет ее. Ни в столовой, ни во дворе, ни на всей территории лесной «нычки» Вельского, затерянной в глуши подмосковного леса. И в то время, когда моя человеческая часть сознания пыталась отыскать причину, шестое чувство, подаренное мне моей новой сущностью, безошибочно подсказывало, что произошло ночью пока я спал, убаюканный сладким голосом нелюдя, которому не страшны пулеметы с комбинированными пулями и мины из стали, серебра и железного дерева. Сильного нелюдя, что умеет адресно усыплять свои жертвы на расстоянии, а также генерировать древний Зов Крови, за несколько километров гипнотизируя свой корм и заставляя выполнять простейшие команды. Например, выйти из дома, взять ключи у спящего охранника, открыть ворота, пройти по дороге, а потом свернуть в лес…
Я чувствовал след Зова, тончайшее эхо которого протянулось по комнате, словно нить мифической Ариадны. И я чувствовал запах Маргариты, как волк чует след своей волчицы. Да, сейчас я был вампиром, чувствующим остаточные вибрации воздуха, взбешенным волком, у которого украли его самку… и лишь в малой степени человеком. Когда-то военным, который умеет одеваться по тревоге за сорок пять секунд, на рефлексах — и то лишь потому, что человеку как-то не с руки бросаться в бой без одежды и оружия…
Я бежал к воротам, раздувая ноздри, словно гончая, взявшая след, и фиксируя боковым зрением безвольно развалившиеся на траве человеческие тела. Спят. Так же, как я недавно, убаюканный беззвучной песней хищника, притаившегося в лесу. Но их нельзя винить, они люди, изначально слабые перед сильными мира сего. А мне нет прощения. Стоило становиться нечеловеком для того, чтобы не уберечь единственное существо, впервые в жизни доверившееся мне… Супермен грёбаный!
Выбежав за территорию, я круто свернул в лес, подавляя острое желание переломить колени назад, встать на четвереньки и помчаться по следу на четырех лапах. Десны тоже ныли, грозя разродиться недетскими клыками, но искорка человеческого сознания еще тлела внутри меня, упрямо твердя, что автомат может оказаться эффективнее клыков, а ноги и руки, привычные к рукопашке, полезнее лап, которыми ранее пользоваться не доводилось.
Лапы громадных елей то и дело норовили хлестнуть меня по лицу, будто кошмарный сон и не думал кончаться. Но я с неожиданной для себя ловкостью уворачивался от игл, сучьев и узловатых корней, словно норовивших схватить меня за ноги. Можно было подумать, что я с детства только тем и занимался, что носился по густолесью, и теперь тело само знает, куда можно ступать, а куда не стоит. Как по надоевшей до чертиков полосе препятствий в свое время — вроде бы и опасно местами, но, когда все знаешь заранее, можно и не думать, тело само все сделает как надо…
