Василий Головачев - Логово зверя. Исход зверя. Укрощение зверя
– Как тебе удалось это узнать?!
Клементьев усмехнулся.
– Я заслал в группу шпиона.
– Безыменя, что ли?
– Нет, пришлось кое-кого заморочить, или, как сейчас принято говорить, запрограммировать. Теперь я буду знать все, что затевает этот авантюрист.
– Это славно, – задумчиво проговорила Пелагея. – Кто же этот шпион?
Вей-Клементьев засмеялся перхающим смехом, покачал перед лицом толстым пальцем.
– Пусть это останется моей тайной, Хозяйка. Главное, что он есть.
– Кто же Витязь?
– Вероятнее всего, бывший зек Антон Громов. Он появился в отряде не случайно, его вели волхвы. Кстати, возможно, и сам Пашин – Витязь, хотя еще не посвящен. Короче, позаботься, чтобы экспедиция не увидела того, что не имеет права видеть. Да придет Тот, чье имя будет произнесено!
Видение головы Клементьева пропало. Крест перестал светиться. Верховная жрица отпустила крест, подняла руку ладонью кверху и уставилась на нее, пока в горсти не образовался белесый дымный шарик величиной с грецкий орех. Тогда Пелагея с силой метнула этот шарик в стену кельи и тот с грохотом взорвался, выплеснув языки ядовито-зеленого огня, проделав в стене глубокую дыру в форме шестилучевой звезды.
ПОСЛУШНИЦА
Владислава сидела на корточках в траве и наблюдала, как на приземистый боровик забирается слизень. Двигался он медленно, с достоинством, но целеустремленно и в конце концов покорил вершину гриба, чтобы тут же спуститься под его шляпку с другой стороны.
Потом привлекла ее внимание оса, поедавшая спелую ягодку малины над головой. Работала она долго, пока не улетела, отяжелевшая, нагруженная нектаром. Слегка зашуршали первые опавшие с клена листья справа от девушки – это выглянула мышь, внимательно осмотрелась по сторонам бусинами глаз и, не обращая никакого внимания на Владиславу, побежала к норке под пнем.
Владислава подняла голову и залюбовалась поляной изумрудного бархатного мха, расцвеченной по краям зарослями брусники. Хрустнула ветка, на перину мха упали две птицы с фиолетово-сизо-черно-рыжим оперением – самец-глухарь и молодой петух, еще не научившийся распознавать опасность в неподвижно сидящем человеке. Владислава могла бы легко поймать глухарей, но не стала этого делать, продолжая наблюдать за жизнью любимого уголка леса. Она не раз сиживала так в кустах, неподвижно и тихо, и природа вокруг становилась частью ее души, в то время как она сама становилась продолжением природы. Они дышали друг другом, улыбались и пели друг другу и не могли жить друг без друга. Правда, в последнее время кое-что изменилось в жизни девушки, она уже не могла всецело принадлежать ни себе, ни миру вокруг, и думала об этом непрестанно, понимая, что скоро он ей станет недоступен. По рассказам бабы Марьи, послушницы Морока не имели права на личную жизнь, на ожидание счастья и желание лучшей доли, не могли они рассчитывать и на выход в свет, и даже мечтать о появлении сказочного принца, который унес бы их в дальние страны. Но Владислава мечтала. Образ высокого чернобрового мужчины с лицом святого, сильного и решительного, не побоявшегося вступить в схватку с хранителями храма, все еще стоял перед глазами девушки, а в ушах постоянно звучали его слова: «Будешь ждать? Я приду!..»
Владислава ждала. Верила и не верила, что он придет, грезила с открытыми глазами, постоянно видела сны, в которых он то прилетал птицей, то приплывал рыбой, и каждый раз обращался в добра молодца, подхватывал на руки, прижимал к груди и жадно целовал…
И сердце замирало…
– Илья… – прошептала она, забывшись.
Глухари сорвались с поляны, захлопали крыльями, улетели. Послышался треск валежника, шелест шагов, и на краю поляны выросла фигура человека в серо-зеленом зипуне поверх черной рубахи, бородатого и усатого, с густой черной шевелюрой.
– Иди домой, – сказал он скрипучим деревянным голосом.
Это был дядька Дормидонт, которого она звала Черномором, сторож, приставленный к Владиславе теткой Алевтиной. Он сопровождал девушку всюду, как тень, таскался следом, и уйти от него она не могла, хотя много раз пробовала это сделать, используя свои чары. Лишь однажды ей удалось убежать от него на берег озера, к Стрекавину Носу, где ей повстречался человек другого мира по имени Илья, – помогла баба Марья, но с тех пор Дормидонт не отставал, бродил за спиной, как леший, и смотреть на него было тошно и противно.
– Иду, – с презрением бросила Владислава и понеслась во всю прыть сквозь кусты, расступавшиеся перед ней, траву и лесные заросли, по кочкам болотца, по тонким жердям, перекинутым через ручьи, стремительная, легкая и светлая, как ветер.
Дормидонт не побежал следом, но оказался у околицы деревни почти одновременно с Владиславой, погрозил ей корявым пальцем, и девушка сбавила бег, пошла шагом, перестав обращать на него внимание. Не все сторожа храма владели легкоступом, то есть умением быстро преодолевать пространство, но Дормидонт умел. Ему было уже за шестьдесят, и ходили слухи, что он учился всяким колдовским премудростям у самой Хозяйки, поэтому Владислава его побаивалась и не любила.
Дом, где жила семья тетки Алевтины, больше похожий на длинный бревенчатый барак, выходил огородами на берег озерца Нильского, и к нему можно было пройти тропинкой вдоль деревни, но Владислава выбрала другой путь, через старую конюшню и скотный двор давно умершего колхозного хозяйства, возле которого в небольшой избенке жила баба Марья, ведунья и знахарка, известная далеко за пределами Войцев, единственная женщина, которой Владислава верила больше, чем себе. Она знала ее с раннего детства, когда осталась без родителей и была вынуждена жить в семье двоюродной маминой сестры тетки Алевтины. Не суровая и властная Алевтина, о которой говорили, что она якобы является родной сестрой Хозяйки, воспитывала Владиславу, не ее такой же угрюмый муж Спиридон, и не их многочисленная родня, а именно баба Марья.
Для всех она находила доброе слово, никогда ничего не жалела, заботилась о больных, приходивших к ней из соседних деревень, лечила их травами да заговорами, кормила и поила, и редко кто из гостей уходил от нее обиженным или неизлеченным. Во всяком случае такого на памяти Владиславы еще не было.
Баба Марья копалась в городе, собирала выкопанную картошку в ведра и относила в голбец. Земля на ее огороде была как пух, об нее невозможно было вымазаться – стряхнул с колен и с рук, и все. Владислава очень любила возиться на огороде своей наставницы, хотя и дома всегда было работы невпроворот. Тетка Алевтина никогда не бывала довольна приемной дочерью и не давала ей ни одной свободной минуты. Владислава из-за нее и учиться дальше не стала, закончив местную восьмилетку, и лишь мечтала когда-нибудь вырваться за пределы деревни, закончить где-нибудь одиннадцатилетнюю школу и поступить в институт. В последнее время ей дали больше свободы, заставляя лишь убираться в доме, но объяснялось это просто: приближался день рождения Владиславы, после которого ее должны были забрать в послушницы бога Морока, и девушку старались беречь и даже вовремя кормить, чтобы она выглядела получше. Хотя она и так была красавицей, коих не так уж и много рожала русская земля.
