Сергей Малицкий - Блокада
Лот ничего не сказал. Сидел и перекидывал взгляд с одного из спутников Пустого на другого. С Фили на Рука, что опять хрустел костями возле стола, с Коббы на Рашпика, с Ленты на Ярку, с Коркина на Пустого.
— Кочевье это зачем за собой тащишь? — спросил жестко.
— Кого мог, оставил, — пожал плечами Пустой, — Кто отказался остаться, тот со мной. Не держу никого, но пока они рядом — отвечаю за каждого.
— Поэтому и в пламя их за собой волочишь? — кивнул Лот.
— Пламя увижу — отошлю, — не согласился Пустой.
— А не видишь еще пока? — удивился Лот, — И куда отошлешь? Ты их спросил, чего они сами-то хотят?
— Я за монету служу, — признался Рашпик, — Остался бы у Сухой Бриши, да не оставила она меня. Потроха ей мои не понравились. А так-то — поставил бы избушку тут, рядом с тобой, да жил бы. А забрела бы сюда какая бабенка — в дом бы ее взял. Мне же много не надо. Это я не о еде говорю, конечно.
— Домой хочу, — признался Кобба в ответ на немой вопрос, — Вот как Лента: домой хочу. Только дом мой в другом месте где-то, я думаю.
— Не знаю, — пробормотал Филя.
— Честно говоришь, молодец, — кивнул Лот и перевел взгляд на Коркина: — Ты?
Скорняк отодвинул блюдо, обнял за плечо Ярку, притянул ее к себе.
— Понятно, — вздохнул Лот, — но полезешь за Пустым, пока он лбом куда не упрется, вижу. Ладно. К светлым я с вами не пойду. Судя по тому, что мне Лента рассказала, со светлыми ты, Пустой, сам разберешься, хотя я бы советовал тебе сначала к девятой пленке сходить. Но и там ты ничего Не получишь: память, может, и вернешь — Лента-то вернула, — а вот насчет Мороси вряд ли что в твоей памяти отыщется.
— Что в Бирту? — спросил Пустой.
— В Бирту… — Лот задумался, — Не хожу я туда. Так что не скажу пока. И сам всего не знаю, и боюсь тебя, парень. И Лента тебя бояться должна. Подожди до девятой пленки.
— Пойдешь с нами? — спросил Пустой.
— Нет, — замотал головой Лот. — Потом подойду. Пошел бы, но приятеля надо дождаться. Без него в Бирту не сунусь.
— Ну как знаешь, — поднялся Пустой. — Но я рассчитываю на тебя, Лот.
— Смешной ты, — скривил губы бородач. — Идешь неизвестно куда, чего ищешь — не знаешь, найдешь что — и не узнаешь, что нашел. Мальчишку береги, хороший он. Ленточку береги, она столько тут отгребла, что тебе и не снилось. Да и остальными не бросайся — вон, твой Рашпик трусоват, а ведь борется с трусостью, борется! Но не верь никому, пока в глаза не посмотришь: ты все должен в глазах видеть. Головы не теряй. Иногда лучше промедлить, чем ошибиться.
— Ты-то не промедлил, — усмехнулся Пустой. — Я знал Вери-Ка. Он был неплохим… светлым. Или нельзя изгнать Тарану, не убивая носильщика?
— Можно, — кивнул Лот. — Капкан нужен. Очень хороший капкан. У меня не было. И у тебя нет.
— А сам чего здесь ждешь? — спросил Пустой, — Ты непохож на лесовика.
— А кто его знает, — прикрыл глаза Лот, — Может, и нет уже того, кого жду. Может, Ленту ждал. А может быть, и тебя.
Глава 37
Нога у Коркина почти не болела, но Рук виновато брел рядом и даже тыкался время от времени носом в рану. Лента вела отряд через лес, который ничем не отличался от прилеска, окружающего уже несуществующую деревню Квашенку. Высокие еловники точно так же раскидывали корни и порой карабкались по развалинам только для того, чтобы оказаться поближе к бледному солнцу, которое вновь пряталось за облаками. Разве только укрытые кустарником и бурьяном дома еще не успели обратиться в груды мусора и даже поблескивали кое-где стеклом, скрипели полусгнившими дверями. Но они были редки, словно отряд шел по бывшему пригороду.
— Похоже на мою сторону, — услышал Коркин слова Ленты, прибавил шагу, но разглядеть ее лица не успел — девчонка наклонилась и шагнула под сень переплетших ветви кустов. Едва приметная тропка уходила в низину.
— Ты чего? — толкнула кулачком в спину Коркина Ярка.
— Я это… — Он наморщил лоб, понимая, что должен что-то сказать, и выпалил то, о чем думал уже давно: — Прикидываю, куда нам потом податься. Пустой уже почти пришел. Я уж не знаю, куда он собирается, но наша сторона здесь. Вот думаю, где нам остаться. Сначала хотел к Брише вернуться, потом возле Лота остаться. Но Лот… Он словно сам не у себя дома, хотя уж и корни пустил. Вот думаю.
— Ага! — выдохнула ни «да» ни «нет» Ярка, и Коркин понял: как срастется, так и будет расти.
— Все рушится, — бормотал за спиной Рашпик, — Я, конечно, мало где был, но везде все рушится. Только Поселок при Пустом не рушился, и то так и сяк обвалился. И здесь все рушится, и на краю Мороси все рушится. Рушится, да никак обрушиться не может. Морось не дает. В том-то и беда. Когда ногу поранишь, самое верное дело — промыть рану и оставить: пусть сохнет, пусть дышит. Крепок если — выживешь, только потрясет немного, в горячке полежишь, а если не судьба жить — так нога опухнет, и точно сгинешь. А если начнешь тряпку какую на рану лепить или там глиной замазывать, наверняка откинешься.
— И что ты хочешь этим сказать? — подал голос Кобба.
— А то! — взвился Рашпик. — Эта самая Морось — как глина на ране. Ни обрушиться толком не дает, ни переболеть, ни затянуться! И беляки эти, пленки, переродки — как зараза какая! Гиблое это место, и дело это гиблое, бежать надо, а бежать некуда, потому как если нога болит — чего вши на руку переползать: все одно нога отвалится, и рука не Убережется!
— И как раз теперь, вместо того чтобы переползти куда-нибудь, хотя бы на руку, несколько вшей ползут в центр болячки? — переспросил Кобба, — Ты так это понимаешь?
— Ничего я уже не понимаю, — махнул рукой Рашпик, — Что там хоть на восьмой пленке нас ждет? Помирать еще раз как-то неохота! Вот ведь еще неделю назад я над рассказами Файка о четвертой пленке смеялся, а сам к восьмой подхожу. Ленточка ничего не говорила?
«Ленточка», — повторил про себя Коркин. Вот ведь, день всего знакомы, и Рашпик, который доброго слова от девчонки не слышал, уже называет ее Ленточка. Конечно, она не Ярка, куда ей до хрупкого счастья, но есть в ней что-то такое, что согревает сердце. Сидишь рядом и греешься. Э, скорняк. Что-то ты совсем расклеился. Мало тебе, что, когда Ярка вечерами вспоминает сына и плачет, ты сам слезы глотаешь?
— Стоп! — зашуршал ветками Филя, вытаращил глаза, палец к губам приложил, — Переродки у восьмой пленки! Ни звука!
Коркин оглянулся на Ярку. Недотрога схватилась за плечо и тут же скорчила гримасу: лука у нее больше не было. Только тесак Сишека на поясе.
«И славно», — подумал Коркин, приложил палец к губам и начал пробираться к пригорку, на котором в кустах залегли Пустой и Лента.
Восьмая пленка перегораживала луг в сотне шагов от укрытия. Она не вздымалась до неба, колыхалась высокой, с пару поставленных друг на друга еловников, мутно-серой стеной, и ее верхний оголовок таял, расплывался туманной дымкой. Тросы воздушной дороги проходили чуть выше пленки.
— Где переродки? — прошептал Коркин.
Рядом опустился на траву Кобба, распустил самодельные сошки, приладил пулемет под лопухами раскидистой травы. Отмахнулся от застрекотавшего Рука.
— Только что проскакали, — отнял от глаз бинокль Пустой. — Один на лошади, второй на собственных ногах. Пошли вправо — там ложбина, за ней кусты. Надо выждать, прикинуть, как часто они проходят. Они патрулируют пленку.
— Может, их… — Кобба погладил магазин пулемета.
— Нет, — мотнул головой Пустой. — Если и бросаться в бой, то только представляя, с кем придется воевать. Мы не знаем, сколько их, не знаем, где они. Сколько еще до базы?
— С этой стороны миль пять, — Лента грызла травинку. — Мы вышли с юга — если засада нас ждет, то не здесь. Хоженые тропы севернее. Но выстрелы будут услышаны.
— У выродков есть оружие? — спросил Кобба.
; — Кажется, только холодное, — задумался Пустой.; — А что с той стороны пленки? — спросил Коркин.
К нему на локтях подползла Ярка. За ней в траве пыхтел Рашпик.
— Развалины, — ответила Лента. — Вокруг базы светлые их снесли, а здесь — нет. Четверть мили глухие заросли — наверное, окраина города, а дальше — сам город, считай, до базы. Да и дальше на много миль. Ночами за восьмой пленкой не разгуляешься. Нечисти хватает.
— Почему они построили базу там? — спросил Пустой.
— У них бы и спросил, — хмыкнула Лента, — Впрочем, знаю. Та полоса — последняя, где все их приборы работают. Оттого и воздушная дорога на внешнюю базу сделана была. Она же простая, с механической тягой.
— Ничего себе простая! — пробормотал Филя, подняв голову к небу.
Вблизи тросы казались серебряными шнурами, тетивой огромных луков, сложенных в общий чехол и вздернутых к небу.
— Подождите, — подполз под бок к Коббе Рашпик. — А о пленке уже говорили? Что за удовольствие предстоит? Сколько шагов поперек? Чего там ждет-то?
