Андрей Горюнов - Контакт первой степени тяжести
– Где? – Белов не понял, оглянулся.
– Тут, тут! Я и есть хозяин.
– На север едешь? – спросил Белов.
– Да-а, – протяжно, с сожалением ответил водитель.
– Возьмешь с собой?
– Ты же сам на колесах!
– Он не годится.
– Плохо едет?
– Очень желтый.
– С тюрьмы бежал? – печально спросил водитель.
– Да. Плохо там, – ответил Белов.
– Кормят говном, денег не платят… – вздохнул водитель, – знаю. – Он помолчал. – Воровал? Убивал?
– Нет. Ошибка. Перепутали меня, – сам не заметив как, Белов стал говорить точно как водитель КАМАЗа – с легким печальным акцентом.
– Бывает. Сам кто будешь?
– Художник.
– О-о… И я художник. Вчера, перед самой Москвой, троих разрисовать пришлось. Не знаю – вылечат ли?
Белов улыбнулся:
– Я тоже только что умыл шесть человек. Но я не банщик.
– Варуж, – протянул руку водитель, опуская автомат.
– Николай.
Они обменялись рукопожатием.
– С тобой подружимся, – сказал Варуж. – Я сразу вижу.
* * *Подойдя к огромной мусорной яме – десять на десять метров – скрытой в кустах возле площадки для отдыха, Варуж кивнул:
– Сюда машину твою бросим, да? Здесь долго искать будут.
– Как – бросим? – не понял Белов.
– Бросить просто, – печально констатировал Варуж. – Найти трудно. Сейчас нарисуем, художник.
* * *…Резиновая черная милицейская дубинка, так называемый «рычаг демократизации», найденная в РАФе, уперлась одним концом в сиденье водителя, другим – в педаль газа…
Варуж выскочил из РАФа на ходу.
РАФ, разогнавшись, птицей влетел в помойную яму и, упав с высоты двух метров, старательно забуксовал там, среди консервных банок, пустых бутылок, гнилых бананов…
– Мусор к мусору. – Варуж распрямился, взвесил в руке канистру с бензином, слитым им только что из РАФа.
– Плохо у них с бензином. Литров пятнадцать всего. Как тебя ловить будут? – Варуж сплюнул. – Велосипедом, наверно?
* * *Группа, вывозившая Белова на следственный эксперимент, возвращалась из леса понурая: на разбушевавшегося Юрку, водителя, пришлось даже надеть наручники.
В конце их путешествия по лесу Юрка взмолился:
– Да как же я в браслетах машину поведу?
Они вышли из леса и сразу узрели одинокого судмедэксперта Ксенофонтыча, сидящего на склоне кювета возле того места, где они оставили РАФ, уходя в лес. РАФа, естественно, не было. Ксенофонтыч задумчиво жевал длинный стебель пыльного придорожного пырея.
– Ты спросил, как поведешь машину? – переспросил шофера Власов с нескрываемой злобой.
* * *КАМАЗ со спокойным шелестом пожирал трассу со скоростью восемьдесят километров в час.
– Все понял, – рассуждал Варуж, крутя баранку, – одного не понял совсем: как следы твои там, на пустом месте, в лесу, заранее оказались?
– Да очень просто. Я действительно был в этом месте две недели назад, седьмого сентября. Потому и оставил следы, совершенно не зная, что сегодня они пригодятся.
– Но зачем ты был? Зачем ходил туда, в лес?
– Глину копал. Мы все там копаем: и Борька, и я. И Сашка, сосед мой.
– Глину – зачем?
– Керамику делать.
– Что?
– Скульптурки. Посуду. Кувшины, тарелки, вазочки. Малый гончарный промысел.
– А, вот почему и перекопано там все было! Это вы перекопали – глину добывали. Теперь я понял.
– Там глина отличная, но поискать – запотеешь: песок в основном. А в нем – комки глины.
– Ясно теперь: ты их специально туда именно привез! Показать, гляди: копано-перекопано? И следы твой есть. Дурить их ты туда привез, да?
– Именно! – подтвердил Белов. – Повез их – вот именно – чтобы дурить. И задурил.
* * *На оставшейся далеко позади площадке для отдыха остановился караван сразу из трех трейлеров.
Время было обеденное.
Водители трейлеров уже закончили короткую И скромную трапезу: яйца вкрутую, сало, лук, хлеб, помидоры.
Один из водителей, самый младший, собрал шелуху от яиц, огрызки, бумагу. Скомкал, двинулся к мусорной яме.
– Мыкола, тю! Дывитесь, хлопци! – закричал он вдруг. – В погану яму РАФык кинули менты!
– Че брэшешь, дурэнь?
– Та щобы очи лопнулы мои, колы брэшу! Сюр сюда уси!
Старший водитель, видно, начальник каравана, подковылял к помойной яме, отряхивая крошки с губ и со штанов.
– Ох, бачьте! Цеж у натурэ! Нэси, Микола, лэстницу, струменти!
Старший спрыгнул в яму, осмотрел протекторы покрышек:
– Та и резина гарна! От москалы! От дурни!
* * *В Загорске, в Сергиевом Посаде, в милиции, прямо напротив Лавры, Власов кричал свирепо в телефон:
– Немедленно, слышишь – немедленно! Дело государственной важности! На цырлах чтоб у меня, блин, все прыгали! Установить контроль на всех дорогах! Включая проселочные, грунтовые! Огонь открывать – приказываю – сразу! На поражение! В лоб, по ногам! Остановить! Остановить! Всеми силами! Любыми средствами! Упустите – спрошу, блин! Шкуру спущу, разжалую! Что?! Нет, он без оружия! В РАФе была только резина дубиновая. Не понял? Дубинка резиновая, мудак ты глухой! Но он особо опасен! Как кто?!? Художник, да, вот именно – заслуженный художник, сволочь!
* * *– Смотри! – Белов вдруг впился взором в даль.
– Я вижу: трассу перегородили. – Варуж скинул скорость.
Дорога там, далеко впереди – километрах в двух – была перегорожена милицейскими «жигулями». Около машины стояла группа – человек шесть – в форме, с автоматами.
– Меня ждут, – заскрипел Белов зубами.
– Баранку подержи… – отпустив руль, Варуж извлек из-за своей спины огромный бинокль, морской, призматический – тридцатидвухкратный. Вгляделся в даль.
– Нет, Коля, увы! – Он тяжело вздохнул. – Они меня ждут. Не тебя. – Он снова сбросил скорость, перейдя на первую передачу. – Это бандиты.
– С чего решил?
– На, сам смотри! – Он протянул Белову бинокль.
* * *Действительно, приближенная оптикой группа представляла собой странную компанию: хоть все и были в милицейской форме, но форма была различная – и летняя, и зимняя, и полевая, и даже парадно-выходной мундир. Особо нелепо гляделся рослый и рыжий – в папахе полковника.
– Одеты – видишь? Кто во что. Маски-шоу, – заметил Варуж. – Плохо дело, Коля. Совсем дело плохо.
Автомобиль, преграждавший дорогу, тоже показался Белову весьма и весьма сомнительным.
На автомобиле был бортовой номер – 137 и ниже надпись «Дорожный патруль», выполненная безукоризненно – через трафарет – отметил про себя Белов, однако надпись выше, на узкой синей полосе, идущей по всему борту, под самым стеклом, чем-то насторожила его.
Чем? Что в ней не так?
Непонятно!
Он снова прошелся взглядом по полосе. Постой-постой… Ах, ну конечно!
* * *– Мелиция, – прочел Белов вслух, сделав ударение на «е»…
– Бандиты, нет! Какая тут тебе мелиция! – отмахнулся Варуж, не уловив смысла сказанного.
– Она через «и» пишется, – пояснил Белов.
– Ах, слушай, ерунда! – вздохнул Варуж. – У них же автоматы вон, армейские, не видишь разве? Это раз. Потом: где они стоят? Здесь восемь-десять километров в обе стороны нет ни деревни. Я трассу-то знаю! И это два. Мелиция твоя, хоть трижды через «и» – будет стоять влесу? Наверно, нет!
Заслон приближался – медленно, но верно… Варуж сбросил скорость до пятнадцати километров в час и теперь просто еле-еле полз по шоссе…
– И ни одной машины, ты заметь – уже минут десять? Ни туда, ни – навстречу.
– Что это значит? – не врубился Белов.
– Это значит, что они меня пропустили в этот перегон и знаки вывесили: «объезд», да? Понял?
– Зачем?
– Затем! Теперь здесь, на этом участке, двадцать километров, только мы и только они. Нужны им лишние? Нет, совсем не нужны! Они же грабить будут, ясно.
– Грабить? – удивился Белов. – У них же только «жигули». Куда они весь твой товар-то перегрузят?
– А никуда. Прямо на моем КАМАЗе и уедут с товаром.
– Нас выкинут, что ль?
– Нет. Зачем выкинут?
– А что же тогда?
– Они нас убьют.
– Убьют? – еще больше поразился Белов.
– Конечно, почему нет? – Варуж хмыкнул. – Убил – голова не болит.
– А трупы? У дороги бросят? – Белов ощущал себя действующим лицом какой-то фантасмагории, страшного сна, дурной мороки. Он чувствовал, что голова кружится и ничего не варит, отупев.
– Зачем наши трупы бросать? Это улика. Тоже головная боль. Сюда же, в КАМАЗ мой, наши с тобой, Коля, трупы закинут, внутрь, на холодок, с собою их увезут.
– И закопают. – Белов закончил мысль, тупо глядя на наплывающий на них заслон.
– Ха-ха-ха! – сказал Варуж довольно сухо. – Закапывать – еще чего! Трудиться, во-первых, во-вторых – сколько мяса на наших с тобой костях наросло, килограмм по шестьдесят. Ты прикинь. Двое. Килограммов сто двадцать – не меньше. На колбасу нас, Коля, сегодня же ночью пустят. «Салями» – знаешь? Почем килограмм, знаешь?
