Александр Уралов - Обратный отсчёт
Теперь на этом месте Храм стоит. С памятником семье царской. Говорят, что Храм — точная копия знаменитого московского… ну, того самого, что недалеко от Кремля. Стены белые, купола золочёные… красиво! Солидно и державно.
Однако, шибко торжественный какой-то, чтобы не сказать — помпезный.
Не та церковь, в которую вечером зайти можно… на иконы перекреститься, со стареньким батюшкой словечком перемолвиться, свечечку зажечь…
А потом выйти с полегчавшим сердцем и в кои-то веки не бутылочку горькой в магазинчике прихватить, а зайти к соседской старушке и спросить — надо ли чем помочь? Ну, как не надо! — всегда что-нибудь, да и приключится у горемыки. То телевизор ветхий барахлит, то бачок в туалете льёт и льёт воду, то у шкафа дверца ни с того ни с сего на одной петле повисла… то просто поплакать бабушке хочется — так и не пишет дура-дочь, а за неё, бестолковую, всё сердце у матери изнылось…
И сесть, поговорить со старухой искренне и сочувственно…
…и помочь, чем можешь…
…а ночью проснуться от того, что не спится, выйти на балкон, закурить, глядя на огромный, никогда не спящий толком город… и внезапно подумать: «Не так уж и плохо у меня всё, да?»
И откуда-то… не сверху, а отовсюду — как мягкая тёплая волна — приходит с Отцовской улыбкой ответ: «Да ладно тебе! Всё будет хорошо!»
Словом, Храм всех святых, в Российской земле просиявших — Храм торжественный. Великодержавный. Этакое официальное благословление Вертикали Власти.
Только в июльские душные ночи — не ходите рядом!
Ни у берега Исети, ни в так называемом Литературном Квартале — особенно! Ни у памятника Комсомолу Урала. Один не ходите. Особенно далеко за полночь.
Собаки где-то глухо лают. Пахнет акацией и сухим горьким дымом тянет со стороны далёкого вокзала… гудок еле слышный с привизгом каким-то донесётся. Ну не так сейчас тепловозы гудят, не так! Это больше на «овечку» времён начала железного ХХ века похоже…
Смех детский… и в темноте смутно мелькнёт детская матроска и высветится огонёк папироски…
Да вон же, вон — прямо за пыльной тополиной листвой белеют платья с пышными юбками и доносятся спокойные девичьи голоса!
А то вдруг протарахтит мимо, сворачивая в сторону ВИЗа грузовичок-недомерок, зачихает мотором, оставит после себя едкий, почти серный, вонючий запах… блеснут штыки, торчащие поверх дощатого кузова, гоготнут напряжённо молодые глотки и полетит на дорогу самокрутка, прочертив в воздухе огненную дугу…
А во дворе Первомайской, 1, говорил мне один мужичок-охранник, отсиживающий там сторожем, в прошлом году вообще жуть приключилась.
Здание это с 19-го века — бывшая Пробирная Палата Екатеринбурга. Ну, вокруг натыканы домишки чуть помоложе. Замкнутый двор с воротами ещё на моей памяти бурьяном был покрыт. На прогретых дневным солнцем досках дровяного сарая, торчавшего с 30-х годов, котята бездомные грелись, а по ночам за крысами гонялись. До Ипатьевского дома по прямой — три минуты ходьбы.
Так вот… выходит прошлым летом этот мужичок-сторож в ночной двор на предмет осмотра и бдения. Часа в три ночи, говорит, вышел. Двор сейчас полностью заасфальтирован, — машинёшки разнообразные стоят, ворота заперты…
Вышел…
А вот нет ни машин, ни асфальта!
В глухой кромешной тьме слабо фосфоресцирует трава… как стрелки на часах… аккуратным прямоугольником светится.
Дома, двор окружающие, глыбами мрака ворочаются, стонут глухо. Сомкнуться тужатся, задавить…
И стоят на траве столы ровными рядами. Лежат на них люди в белых саванах, ликом светлые и в восковых руках у каждого свечечка теплится.
Колокол откуда-то со стороны Верх-Исетского завода, от церкви — бом-м-м… глухо так… и звук стелется, затихая, в хрип отдаёт…
Как мужик на ногах устоял — сам не упомнит. Заперся у себя в комнатке и залпом выдул бутылку водки, накануне припасённую. Утром скандал, конечно… попёрли его с работы… а он и рад.
Вот так-то.
Нет, не ходите июльскими ночами в тех местах, не ходите! Уверяю вас — это не интересно
Это — страшно.
Я, вот, честно говоря, к этому не готов.
…
Господину телевизионному оператору Нестерову (Нестор Махно, — естественно, а какое же ещё прозвище ему могли дать?!) сложившаяся ситуация совсем не нравилась.
И дёрнул его чёрт вчера подкатывать яйца к Оксане-второй! Ну, Лекс, понятно… старая любовь не ржавеет, а он-то за каким хреном попёрся на АТР, да ещё не в свою смену? Нет, конечно, на миру и смерть красна, но не настолько уж Махно любил коллектив, чтобы сидеть в студии, в полутора метрах от отмороженных солдатиков и увесистой коробки с динамитом…
Когда вчера Москвич предложил пяти человекам уйти, он, к сожалению, имел ввиду только девиц. Правда, они все уходить отказались. И зря, как всё более уныло думал Махно.
Впрочем, авось, всё обойдётся. Москвич по сотовому говорил делово и сухо. Адрон поддержал — депутат как-никак, — так что, может, и выйдем отсюда без травм, а, ребята?
Махно вздохнул. Сегодня утром они должны были с Олегом Спицыным и прочими друзьями закатиться на рыбалку. Эх, рыбалка!.. «А рыбы не будет — и так напьёмся!» Надо завязывать с операторской работой — ну её на хрен! Денег толком нет… ни на одном из телеканалов. Всё говорили, мол, на АТР будет шоколадно… ага, как же! Пятьсот рублей добавили, зато в новости сунули. А там набегаешься, как обдолбанный бобик…
Махно снова вздохнул… Блин, ведь были времена! Они, правда, и сейчас временами бывают… вон, например, практиканточки… прошлым летом! Набежало их с первого курса журфака УрГУ… или как там сейчас университет называют? Хор-р-рошие были девочки! Лекс, правда, сгоряча назвал, было, их «куклы-неваляшки», но очень скоро выяснилось, что валять их можно и нужно. И валяли… только шуба заворачивалась!
— Что это ты, батька Махно, вздыхаешь? Всю душу вывернул, — сказала Инна.
— Да ничё… — пробормотал Нестеров, бессмысленно глядя на Инну.
Мысленно он был ещё там, с гладкими и проворными девчонками…
— О бабах вздыхает, о чём ещё? — встрял некстати догадливый Лекс. — Я всегда об ей думаю!
— Мало вам… — брезгливо дёрнула плечом Оксанка-маленькая, — всю операторскую презервативами загадили. Самим-то не противно там сидеть? Зайти тошно…
— Ну! — встряла Оксана-большая. — Они их под стол кидают, засранцы… лень до сортира два шага шагнуть!
— Святое дело — презерватив — сказал Кирилл и поднял кверху палец, — Об этом даже по телевизору рассказывают. Мол, не в радость дом, если отсутствует кондом! Это в тебе зависть клокочет, что предметы сии не с тобой использованы были…
— Ну, пошли трепаться, кобели некультурные, — поморщилась Инна.
— Деревнёв, замолчи, а?! — немедленно обиделась Оксанка.
— Поддерживаю, — подал голос Андрей. — Нам, господа-товарищи о душе подумать пора, а мы всё о бабах мечтаем!
— С чего это, «о душе»? — подозрительно спросил Пашка.
— А о ней всегда думать надо, — назидательно сказал Адрон. — Повергать себя, так сказать, ежедневному допросу — а хорошо ли ты прожил сегодняшний день, сеньор Пашка. Не обидел ли кого.
— Может мы обидели кого-то зря, — календарь закроет этот лист! — фальшиво пропела Оксана-вторая и нервно поёжилась. — Так что и думать об этом не хочу… Ох, журки… и депутаты с террористами… я что-то вся взволновалася!
— Нормально всё будет, — отрезал Москвич. — Значит, так: бабы по бокам, мы в центре. Мужики — впереди всех. Из подъезда выходите, встаёте по бокам, прикроете нас, пока мы в БМП влезем. С нами до самолёта поедут…
Он замолчал. Тягостная пауза мрачно повисла в спёртом воздухе.
— Я с вами поеду, — спокойно сказала Вика.
Москвич мрачно смотрел на неё воспалёнными глазами. Ему вдруг представилась Вика в армейской форме американского морского пехотинца. На плече М-16… улыбается во весь рот… а рядом загорелый и крепкий Коменданте Че…
— Жить надоело? — с искренним недоумением спросил Малый.
Из коридора подал голос Мустафа:
— Мы с женщинами не воюем! — и, смутившись, отодвинулся за угол.
— Хрень какую-то несёте! — вскинулась Вика. — У меня спина переломана, осколок в ребре… в Чечне два года… думаете, МЧС — это лучше армии? Меня там, почему-то, никто не спрашивал, женщина я или целка! Я с вами еду — понятно?! Андрей! Адрон! — неожиданно взмолилась она, — Что вы молчите?
Адрон вдруг улыбнулся:
— Ох, Вика-Вика… ты бы ты перед директором Ершовым так права качала… глядишь, он бы и платил вам всем гора-а-аздо больше… Что ты кипятишься?
— У тебя же мальчик… сын, в смысле, — вдруг сказал Сашка. Он сидел, прижав к груди зайца, и смотрел на Вику круглыми блестящими глазами, — Как же ты?..
