Михаил Кликин - Личный враг Бога
В вылинявшей синеве небосвода сияло нестерпимо яркое солнце. И ни единого облачка.
Вот уже целую неделю стояла изнуряющая жара. Даже короткие ночи не приносили облегчения — земля просто не успевала остыть.
— Лина обещала принести пирог с рыбой. А я хотел угостить тебя.
— Не люблю рыбных пирогов. — Глеб прекратил дурачиться и сел. — Вы никогда не потрошите рыбу.
— Но так же вкусней.
— Даже пробовать не буду.
— Твое дело…
Уот размотал длинную тряпку, освободив наконечник своего копья. Скомкал грязный бинт и убрал на обычное место — спрятал в дупле корявой ольхи. Глеб поступил также…
Два раза в день — рано утром и вечером, пока еще не стемнело, они приходили на эту полянку, доставали из дупла полосы истрепанной ветоши, тщательно обматывали оружие, пеленали наконечники, делая их безопасными, и начинали тренировку. Глеб уже давно освоил азы гоблинской науки фехтования, все эти стойки, шаги, положения, выпады и отходы, удары и блоки, и теперь Уот натаскивал его в спарринге. Только так, в жестокой реальной схватке, по убеждению гоблина и можно было научиться чему-то стоящему. Глеб с ним не спорил, смиренно принимал побои и после каждого урока находил на своем теле несколько свежих синяков и кровоподтеков…
Они еще долго спорили о кулинарных пристрастиях, пока шли по направлению к подземной деревне. И разошлись, оставшись каждый при своем мнении. Глеб направился к шалашу, Уот — к своей землянке.
— Я принесу тебе кусочек попробовать, — крикнул вдогонку гоблин.
— Тогда я угощу тебя щавелем, — пригрозил Глеб. И они оба одновременно сморщились, фыркнули брезгливо. И рассмеялись.
— Встретимся вечером на поляне!
10— Скажи, Глеб, ты уйдешь? — спросил Уот.
Стояла глухая ночь. Перед шалашом Глеба тлел костер, хотя и без него было слишком жарко. А вокруг была лишь темнота, она тихо шелестела листьями спящих деревьев, шуршала травой, ворочалась в птичьих гнездах, в дуплах, осторожно поскрипывала, похрустывала, скрежетала… Уот, Глеб и Лина, отодвинувшись от горячего огня как можно дальше, но оставаясь на освещенном пятачке, негромко разговаривали. Точнее, разговаривали Уот и Глеб. Лина все больше молчала, и казалось, что она спит, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лицом. Но иногда девушка, не меняя позы, спрашивала о чем-то, уточняла, и становилось ясно, что она с интересом следит за беседой, не пропуская ни единого слова…
— Да. Я скоро уйду.
— А когда это скоро?
— Не знаю. Хочется задержаться у вас подольше. Ведь я, наверняка, единственный Двуживущий, кто жил среди гоблинов… Что там Двуживущий? Единственный человек!
— Да, наверное.
— Это Мудрейший позволил тебе остаться, — сказала Лина. — Он видел сон о тебе.
— Я слышал, он говорил мне. Сон про голого птенца. И про отрезанный палец.
— Он видел еще один сон…
— Я не верю его видениям, — перебил Глеб.
— Почему?
— Разве он может предугадать мои поступки?
— Он не предугадывает, он просто видит… — Лина подняла голову, и алые блики костра расцветили ее лицо.
— Как он может видеть то, чего еще нет? Что еще не произошло?
— Любая вещь уже несет в себе все — и начало, и конец. Каждое дерево, каждый камень. И горы, и леса, и реки. Все имеет в себе прошлое. Все имеет в себе будущее.
— Может быть, — согласился Глеб. — Я допускаю, что все уже запрограммировано. И разрушение гор, и гибель в птичьем клюве клюве самого ничтожного жучка. Но я-то свободен в своих действиях. Абсолютно свободен.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что я человек. Я Двуживущий.
— И что?
— Я не часть этого мира.
— Но ты здесь. И, значит, ты принадлежишь Миру.
— Но не подчиняюсь ему.
— А я? — спросил Уот. Лина вновь спрятала лицо в коленях. — Я тоже свободен, как и ты?
— Ты… — Глеб замялся.
…кусок программы…
— …ты подчиняешься правилам, что в тебе заложены. Они ведут тебя.
— Но… Нет, я не согласен. Меня ничто не ведет. Я могу сейчас встать и уйти, а могу остаться.
— Все дело в наборе этих правил, в их сложности. Камень будет лежать до тех пор, пока его не отшвырнут ногой. А ты… Ты волен принимать решения, но только те, которые не меняют ничего в твоей судьбе: уйдешь ли ты сейчас, или уйдешь позже — все равно завтра проснешься и будешь учить меня драться… Это иллюзия свободы выбора.
— А если я не буду учить тебя? Не буду учить Двуживущего? Ведь так я повлияю на тебя? На того, кто не принадлежит Миру… И это будет означать, что Мир, все-таки, влияет на тебя с моей помощью. Ты зависим от меня. От Мира.
Глеб хмыкнул, не зная, что возразить на это.
— Я могу тебя учить, — размышлял гоблин дальше, — а могу не учить. Я волен сделать выбор. И ничто не управляет мной в принятии этого решения. Только я сам…
Глеб встал, подошел поближе к костру, присел перед огнем на корточки. Кривым сучком стал шевелить прогорающие угли, сгребая их в кучу, мешая пепел, пробуждая рои багровых искр. Стрельнуло еще не сгоревшее полено, выбросив далеко на траву пламенеющий угольный кубик. Маленькая звездочка, отторженная костром, какое-то время светилась, постепенно затухая, и вскоре умерла окончательно, потерявшись во тьме.
— Вот так и мы иногда, — задумчиво сказал Уот. — Живем, подпитываясь друг от друга теплом, а потом что-то нас вышвыривает, и мы медленно гаснем.
— А ты сегодня не весел. — Глеб вернулся на свое место, сел, спиной опершись на неудобный ствол дерева. — И склонен к философствованию.
Уот промолчал, даже не стал уточнять, что означает это длинное незнакомое слово. Затем спросил, совершенно не в тему:
— Почему мы прячемся, Глеб?
— Мы? Прячемся?
— Мы — гоблины. От кого мы скрываемся в лесу? Неужели от вас, от Двуживущих?
— Да.
— Разве ваши воины сильней наших?
— Да.
— Но ты…
— Я Новорожденный. Я еще слаб.
— Ты не слаб. — Уот покачал головой. — Ты сильней меня, может быть даже сильнее Мудрейшего. Но ты слишком неуклюж и потому безопасен… Ваши воины все такие неловкие? Я редко встречался с людьми.
— Ты прав, гоблины двигаются быстрее. Но обычно побеждает не быстрейший.
— А кто?
— Двуживущий.
Уот удивленно посмотрел на Глеба, спросил осторожно:
— Почему?
— Не знаю, — честно ответил человек.
И гоблин надолго погрузился в раздумья.
— Вы разобщены, — наконец сказал Уот. — Вы живете порознь, каждый существует только ради себя, но вы всегда следуете друг за другом. Держитесь вместе. Это странно. Ведь если вам нравится жить по-одиночке, то зачем же преследовать друг друга?.. Объясни, Глеб.
— Не знаю. Все зависит от обстоятельств.
— Мудрейший говорит, — подала голос Лина, — что Двуживущие боятся не одиночества, а себя.
— Разве может что-то напугать бессмертного?
Вопрос повис в воздухе.
Глеб уже спал.
Лина встала, отряхнулась:
— Надо идти.
— Подожди, я провожу тебя… — Уот поворошил костер, сунул в огонь короткое бревно. На мгновение остановился возле Глеба, заглянул в безмятежное лицо спящего человека — странное лицо, уродливое, плоское: высокий лоб, длинный тонкий нос, выдающийся вперед подбородок, крохотный рот… И эта бледная кожа. А волосы! Бр-р! Догадывается ли Двуживущий о своем уродстве?
— Ты идешь, Уот?
— Да-да.
Гоблин подхватил с земли копье и бросился догонять девушку.
11Изнуряющую жару сменили дожди.
Лес пропитался влагой. Чавкал под ногами сырой мох, по листьям стекали жидкие бисеринки, утром по низинам стелился густой туман. Было промозгло и зябко.
Глеб ежился возле плохо горящего костра, когда из леса вышла толпа незнакомых гоблинов. Изможденные и промокшие, они встали на дальнем краю селения и стали озираться, тихо переговариваясь. Их было много. И морщинистые старики с побуревшей кожей, и покрытые шрамами воины, и уставшие до изнеможения женщины, и тихие испуганные дети. Глеб затаился за кустами, прикрывающими его шалаш, и стал наблюдать.
Гоблины долго топтались в нерешительности, затем один из них, по-видимому предводитель, вышел в центр поляны и что-то громко гортанно прокричал. Тотчас приоткрылся люк одной из землянок, оттуда выглянул кто-то знакомый — вуаль дождя не дала увидеть, кто именно, — он тоже закричал что-то, и захлопали крышками лазы, и на улицу под моросящий дождь полезли из-под земли гоблины, и крики заглушили шепот дождя, и непонятно было, чего в этих криках больше — горя или радости. Гоблины обнимались, плакали, взрыкивали, галдели и наперебой говорили. Глеб ничего не понимал.
Выкарабкался из землянки гигант-шаман. Он подошел к предводителю пришельцев и протянул руку. Гомон стих, все смотрели на негромко разговаривающих вождей.
