Михаил Михеев - Крепость
Норвежцы, без особых удобств разместившиеся в четырех шлюпках, мрачно наблюдали за гибелью своего корабля и покачивающимся на волнах миноносцем. Протестовать никто больше не пытался — видимо, опасались, что эти сумасшедшие русские в ответ сделают еще что-нибудь нецивилизованное. Перетопят их всех к чертям, например. Это когда с британцами сталкиваешься, воспринимаешь такое отношение как должное, а от русских даже обидно…
Севастьяненко с ленцой наблюдал, как на шлюпках дружно взялись за весла и двинулись прочь. Флаг в руки, что называется. Он сам тоже не остался без прибытка — судовую кассу моряки «Стерегущего» выгребли без зазрения совести и планировали разделить по-братски. Мичман был не против. Лично ему, помимо денег, достался отличный набор штурманских инструментов и хронометр, цену которого командир «Стерегущего» определить бы не взялся. Плюс еще кое-что по мелочи. Кто-то скажет — пиратство, а по мнению экипажа — сбор трофеев. Жаль только, на камбузе разносолов не добавилось, норвежцы аскетами не были, но и не слишком привередничали, так что в этом плане разжиться чем-то особенным не удалось.
Легко, словно не замечая сопротивления воды и легкой волны, миноносец набрал ход, и вскоре шлюпки исчезли за горизонтом. Заложив широкую дугу, «Стерегущий» вновь приблизился к Порт-Артуру, на сей раз для того, чтобы забрать казаков. На этот раз место было предусмотрительно выбрано подальше от крепости, и пришлось ждать, пока диверсанты до него доберутся. Длительное ожидание в данном случае оказалось вполне оправданно. Во всяком случае, русским не пришлось опять прорывать блокаду и красться в ночи. Практически без риска — поболтались в море, к обговоренному времени подошли, спустили шлюпку, подобрали своих и вновь растворились в ночи. Минимум героизма — максимум эффективности. Правда, утром, уже достаточно далеко от этих мест, наткнулись на небольшой японский транспорт. Тратить время на остановку, досмотр и прочие формальности не стали, Севастьяненко сыграл боевую тревогу и просто всадил в борт японца одну из двух оставшихся у него мин. Не самому крупному, к тому же старому и побитому жизнью пароходу этого хватило. Менее чем через пять минут он лег на борт и стремительно затонул. Котлы, соприкоснувшиеся с ледяной водой, взорвались, когда транспорт уже погрузился. В небо взлетел поток огня и пара — и рассыпался брызгами. Все, на этом оборвался путь и корабля, и экипажа, и трех сотен японских солдат, которых судьба занесла на эту совершенно чужую для них войну. Впрочем, на миноносце так и не узнали о том, какой ущерб нанесли японской армии. Записали в вахтенный журнал об успешном потоплении вражеского корабля — и продолжили путь.
А уже через две недели, к вечеру, «Стерегущий» без лишних приключений, дозаправившись углем со встреченного норвежского парохода, прибыл в точку, которую адмирал Эссен назначил точкой рандеву с представителями русского командования. На целую неделю раньше, чем следовало, кстати, и теперь оставалось только ждать, когда из Владивостока соизволит прийти корабль, и соизволит ли вообще.
Место было самым обычным. Побережье Камчатки, там куча бухт и бухточек с каменистыми пляжами. Глубина приличная, и это радовало. Вулкан на горизонте добавлял ландшафту экзотики. Плюс небольшая речка, как оказалось, буквально набитая рыбой.
Выставив посты, которые гарантировали, что ни один корабль незаметно не приблизится, стали ждать, одновременно пользуясь моментом и приводя в порядок корабль, да и просто отдыхая. Все же дальний поход на миноносце — это не для слабых духом и телом, а потому вымотались все. Как оказалось, в эту бухту они пришли вовремя, поскольку уже к вечеру посвежело, а потом разыгрался шторм, свирепствовавший два дня. Оставалось лишь возносить мысленно благодарность командованию, хорошо знакомому с особенностями побережья и выбравшему хорошее место для стоянки — небольшая бухта отличалась узким горлом, в которое практически не попадал ветер, а высокие скалы играли роль естественной защиты. В результате здесь была только легкая волна. Миноносец, конечно, качало изрядно, это было неприятно, но неопасно.
Следующая неделя для мичмана Севастьяненко оказалась одной из самых приятных в жизни. На Камчатке было невероятно красиво, и командир «Стерегущего» буквально влюбился в этот суровый край. Такой рыбалки, как здесь, он вообще раньше не видел, а на берегу реки добыл первого в жизни медведя. Правда, это получилось случайно. Косолапый увлекся рыбной ловлей и позорно проворонил человека. Мичман же, в сопровождении двух матросов занимающийся тем же самым, внезапно вышел из-за поворота. Для обеих сторон встреча оказалась неожиданностью, и, если бы медведь сдал назад (люди, кстати, так и сделали), они разошлись бы миром. Вот только мишке, похоже, пришло в голову, что незваные гости намерены покуситься на его улов. С десяток крупных (и вкусных) рыбин, названия которых Севастьяненко не знал, уже валялись на берегу, и медведь, очевидно, решил, что ему есть за что бороться. В общем, зверь грозно зарычал и дуром попер на незваных гостей.
Спасло людей то, что знакомый с этими местами матрос, тоже из ветеранов, посоветовал быть осторожнее. Мичман сделал из его слов правильный вывод и отдал приказ от корабля без карабина ни шагу. Моряки поворчали, конечно, но больше для виду — попадать в неприятности из-за собственной лени и нежелания таскать с собой лишний груз никто не хотел. Места глухие, зверье есть, это понимали все. И пригодилось оружие, причем довольно быстро. Карабины имелись у всех троих, но Севастьяненко успел сдернуть с плеча свое оружие первым, и выстрелил он на редкость удачно, хотя в прошлом охотой никогда не увлекался и, соответственно, регулярной практики не имел. Пуля угодила точно в лобастую башку зверя, и ранение оказалось смертельным. Медведь упал, не добежав до людей каких-то пяти саженей, и никто даже не понял, как этот неуклюжий с виду зверь успел так быстро преодолеть разделяющее их расстояние.
Вечером ели медвежатину. Запеченную, вареную, котлеты… Кто-то из матросов, родом из южных мест, с тоской вспоминал, как сосед-грузин умел готовить шашлык из чего угодно. Наверняка и из медведя смог бы! Мичману досталась шкура — огромная, даже на вид невероятно тяжелая. Обработали ее должным образом, среди матросов нашелся умелец из охотников-сибиряков. А вот мясо есть он не смог. Не потому, что невкусное, остальные ели да нахваливали. Впрочем, матросы — они что угодно съедят. Многие из них, особенно призванные из центральных районов, на службе едва ли не впервые в жизни получили возможность есть досыта, и привередливостью не отличались. Но все равно, причина была не в качестве мяса. Просто, увидев освежеванную, со снятой шкурой тушу, Севастьяненко поразился, насколько она похожа на человеческую. И — все, даже мысль о том, чтобы есть это, вызывала у привыкшего не кланяться снарядам и уже не раз глядевшего в глаза смерти офицера нервный спазм. Какую-то смесь отвращения и совершенно иррационального страха. Говорить об этом он никому не стал, а к нежеланию командира есть медвежатину матросы отнеслись спокойно. Ну, не хочет человек мяса — так что с того? К тому же уха из красной рыбы получилась исключительно вкусной, сама рыба, запеченная в углях, тоже, хотя и несколько суховатой, а столько икры, как здесь, мичман в жизни не ел.
Словом, не жизнь, а курорт. Не хуже, чем в Крыму, разве что места более дикие, да прохладно немного. Хотя днем солнце жарит здорово. Ну и людей нет, и непонятно, плюс это или минус, особенно касаемо женщин. И мичман (дело молодое), и все остальные уже чувствовали определенное томление. Проще говоря, воздержание всем уже надоело, и они с некоторым недовольством вспоминали оставленный на базе походный бордель и товарищей, которые им наверняка пользуются.
Пожалуй, единственным, что помимо красот природы скрашивало ожидание, были рассказы Соболева и Коломийца о порт-артурской эскападе. Среди матросов были, конечно, и ветераны той войны, помнившие крепость, но, как оказалось, реальность и воспоминания довольно сильно отличались. Таковы уж особенности человеческой памяти, сохраняющей для сознания лишь наиболее яркие куски. К тому же большую часть экипажа составляли матросы помоложе, и послушать байки про легендарную оборону им было интересно. И кстати, весело. «И вот я иду, смотрю — лицо знакомое. Думаю — кто? А потом сообразил — так это же я сам. Молодой, харя красная, наглая… Ну да, мы тогда в казарме всегда шкалик держали…» Словом, было что послушать.
Время шло, и, когда миновали все назначенные сроки и еще неделя, а в бухте так никто и не появился, Севастьяненко понял очень простую и вместе с тем неприятную вещь — они остались одни. То ли их посланцам не поверили, то ли просто не захотели иметь дело с пришельцами из будущего. О том, что корабль просто не дошел до Владивостока, мичман даже не подумал. И с непередаваемой ясностью вдруг понял, что, несмотря на все свои успехи, они остались в этом мире одни, и рассчитывать придется только на самих себя. Это было немного обидно, но в то же время не вызвало никаких эмоций, кроме обиды и спокойной злости. Что же, если они не нужны родине, то остается только долг, который необходимо выполнить, а дальше… Дальше видно будет. Примерно с такими мыслями Севастьяненко поднялся на мостик своего корабля, и вскоре миноносец, распластывая волны подобно лемеху гигантского плуга, вырвался из гостеприимной бухты на просторы прекрасного, огромного и сурового океана.
