Алексей Ефимов - Шаг за грань
прочел он и пробежался по струнам пальцами:
Напрочь расколота громом скрижаль,
И не прочесть письмена.
Небо набросило черную шаль —
Траур на все времена
В память о каждом, кто песню свою
Нес через тяжкий искус.
Горек запев, и пока я пою,
Молнией бьется мой пульс…
Он тряхнул головой, лихо выкрикнул:
– Э-эййй!..
Вера моя – воля,
Лики озер – мои образа,
Певчие – ветры в поле,
Сила моя – гроза!
Аркашка Ильин, дежуривший сегодня по блоку, подошел, подсел к Олегу:
– Новости, – сказал он, уронив щеку на локоть. – Три.
– Давай, – Олег потер живот. – Не знаешь, кстати, что на ужин?
– Знаю, – Аркашка осклабился. – Местный рис с тушенкой, чай – тоже местный – плюс пресные галеты.
– Да уж, – выразительно сказал Олег. – Ну, что там у тебя?
– У девчонок в блоке одна повесилась.
– Что?! – Олег подскочил.
Аркашка покачал головой:
– Не прыгай. Она под двоих охранников подставлялась.
– Не мож… – Олег мотнул головой. – Не дворянка?
– Нет, конечно. За разные там вкусности. Младшие заметили, уже давно, сказали сразу. Как иначе?.. Надюшка ничего нам не велела говорить, сама сперва все проверила досконально, проследила. Ну и сегодня эту… в общем, дежурной оставили. Когда все ушли, девчонки – ну, там, больные – ей приказали повеситься. И все.
– Ясно… – Олег перевел дыхание, поморщился.
Не верилось в такое. Но Надюха Коломыйцева была хладнокровней и бесстрастней любого парня и свой блок держала железной хваткой… За то время, пока существовал этот лагерь, двое мальчишек, ирландец и серб, погибли, попытавшись бежать – наудачу, просто от бушевавшей оскорбленной гордости. То, что от них осталось после встречи с раб-гончими, сторки притащили на плац и привязали к столбам. Останки висели там, пока не разложились почти полностью… Это было еще при прежнем начальнике лагеря; мальчишки, прежде чем погибнуть, насмерть искалечили одного из слэйверов, любимца сторка. А через пять дней вездеход начальника свалился с обрушившейся дамбы и утонул в грязи вместе с ним самим и водителем.
Олег поморщился и вспомнил страх и сменившую его боль, которую он принял почти с облегчением – терпеть ее было трудней, чем страх. Пытали, заставляя дать согласие на работы на заводах, его и еще троих ребят – русского и двух англосаксов. А потом привели двух младших девочек и стали бить их током. Все четверо мальчишек, молча терпевшие пытки почти три часа – только временами, когда боль становилась невыносимой, разговаривавшие друг с другом о погоде и видах на победу Земли ровными спокойными голосами, – начали кричать именно тогда, и начальник лагеря, слушая их крики, понял, что согласия не добьется… Нет, эти мысли – долой.
Кроме тех двух парней погиб – точнее, повесился – еще один, из младших. К сторкам он какими-то извилистыми путями попал от джаго. Его пытались вернуть к нормальной жизни, но восьмилетний мальчик, казалось, не понимал даже, на каком языке с ним говорят. Может быть, со временем удалось бы его вывести из этого ужасного состояния, на шестой день в лагере он даже начал разговаривать и осмысленно действовать… но, очевидно, вместе с этим к нему полностью вернулась и память. Обрадованные тем, что Женьчик (так называли его девчонки, самоотверженно с ним возившиеся), приходит в себя, ребята ослабили контроль, и мальчик повесился за бараком на какой-то веревке, нацарапав на бетоне у стены очень взрослое и жуткое: ЖИТЬ НЕ МОГУ.
Ставить удавившуюся сегодня тварь в один ряд с теми тремя погибшими не хотелось, и Олег жестко подвел итог:
– Так, с этой блядью все. А вторая новость?
– Новенького приволокли. Больше пока ничего не знаю – ни кто, ни откуда. Он сейчас на передержке. И еще две девчонки, маленькие, с ним – кажется, сестры… И третья новость: прибыл сменщик нашему Дядюшке.
– Так, – Олег сел, махнул рукой Борьке, который закончил мыться и выходил из душа. – И?
– Заходил сюда. Моложе. Глаза были, как будто на ежа сел… – Ильин хихикнул, подвинулся, уступая место Борьке. – По-моему, вообще нормальный дядька, но с гонором отчетливо.
– Боевой офицер? – спросил Борька, упираясь ногами в кровать напротив и сладко потягиваясь. Несмотря на последний год тяжелой жизни, Борис подрос, окреп, глаза его стали жесткими, и с дворянами он вел себя, как равный, потому что был им. Впрочем, и кое-кто из других мальчишек-недворян незаметно преодолел эту границу.
Ильин кивнул:
– Угу, явно. Но без тараканов.
– Пусть живет, – разрешил Олег, и все трое мальчишек рассмеялись. – Кооооль! Хватит бренчать, ты помнишь, что вам еще сегодня к младшим идти, спектакль устраивать? Сегодня же восьмое ноября![24]
– А то же ж, – отозвался Колька, мигнул кому-то, и как по волшебству у края стола выскочила самодельная кукла в форме «витязя» времен Серых Войн, важно раскланялась и представилась: – Здравствуйте, детишки, девчонки и мальчишки! Хоть путь на Арк-Сейор далек, я заглянул на огонек. Ну-ка, бросьте, а ну – не скучайте, в ладоши бейте, меня привечайте!
Куклу никто не держал в руках. К ней не вели ниточки. Ее не подпирали палочки.
Она двигалась сама.
20. Новичок
Второй год Первой Галактической войны
– Лазарев, пора.
Лешка сел, щурясь. Голубовато-белый свет, призрачно-мягкий, не гасший в маленьком закутке изолятора все те двое суток, что он провел тут, сменился обычным ярким, падавшим из коридора. Вошедший сторк-охранник бросил на узкую кровать запечатанный пакет с личными вещами – малостью, которая сохранилась, модный браслет пропал, нож, конечно, тоже, не было и одежды – двое зеленоватых шортов, двое трусов, еще один пакет – прозрачный – с какими-то штуками, отчетливо похожими на средства гигиены.
– Где сестры? – хмуро спросил Лешка по-сторкадски, вставая и влезая в трусы.
Охранник ответил – Лешка не ожидал, что ответит:
– В коридоре ждут…
…Юлька, конечно, врезалась в старшего брата и повисла на нем, запрыгнув на шею. Лидка суетилась где-то внизу, Лешка сгреб ее не глядя, прижал к себе и подумал, что это идиотизм – сколько раз он мечтал никогда в жизни более не видеть этих пискунов, отравлявших каждую минуту рядом с родителями… а весь полет в трюме, все эти двое суток в изоляторе он мучился только одной мыслью: только бы ничего с ними не случилось, только бы не произошло ничего такого, от чего он не сможет их защитить, только бы их не разлучили… И тяжело страдал от непривычного чувства – понимания того, что, в сущности, беспомощен. Когда их уводили, Юлька – и та плакала, и сам Лешка ощущал себя так, словно у него вырывали сердце, – только понимание того, что это всего лишь недолгая изоляция, помогло не броситься в драку со сторками.
Но вот теперь они вместе. Пусть в плену – но вместе.
– Как вы? – Лешка ссадил Юльку на пол. Охранник ждал, глядя куда-то сквозь ребят, не торопил. – Вас не обижали? Вы не голодные?
– Нет, только очень скучно было, и Лидка ревела все время! – и Юлька по-хозяйски потянула старшего брата к выходу, к яркому, пронзительному дневному свету.
Охранник двинулся следом.
Девочки тоже держали в руках пакеты с вещами (объемистые, у Лидки внутри виднелись куклы, и Лешка закусил губу – их положила мама), и их тоже переодели – короткие свободные юбочки, что-то вроде земных топиков.
– Они что, тоже босиком будут ходить? – хмуро спросил Лешка.
Охранник отозвался:
– Ничего страшного, привыкнут, – и вдруг добавил: – Я вам вообще завидую, в такой жаре-то. Не планета, а… – он добавил что-то вроде бы на сторкадском, но непонятное, наверное, из старого языка, поправил пояс с большой кобурой.
Снаружи было утро, был тот самый плац, на котором стояли двумя линиями ребята и девчонки. Шла перекличка, и охранник придержал новеньких:
– Стоп. Подождем.
– И мы тут будем жить? – оглядевшись, спросила Юлька тихо, но капризно. Лидка держала старшего брата за руку. Она все время после того, как их разлучили с матерью, при любой возможности старалась взять Лешку за руку и не выпускать. И почти не смотрела по сторонам. – Ле-ош!
– Тут, тут, – кивнул Лешка, за плечо притягивая к себе Юльку.
Та насупилась и, освободившись от руки брата, спросила еще:
– А папа и мама нас тут найдут?
– Найдут, но нескоро, – ответил Лешка. – Вы будете жить вон в том доме, видите, где много девочек? Будете слушаться того, кого я вам покажу, как меня, – во всем и без разговоров. Иначе накажут, и я добавлю.
– А ты где будешь жить? – прошептала Лидка.
Лешка погладил ее по локтю:
– Я буду жить, наверное, вон в том доме… – Он услышал, как из строя напротив одного из бараков отзываются по-русски. – Не бойтесь, каждый вечер будем встречаться тут, вот на этом месте. Это можно? – Он посмотрел на охранника.
Тот кивнул – чисто человеческий жест – и уточнил:
