КОМ: Казачий Особый Механизированный (СИ) - Войлошникова Ольга
Там, знаешь, были не только бронированные вагоны, а и пассажирские. Вот их-то никто не бронировал, и к дыре в крыше такого вот вагона меня потоком воздуха и вынесло. Я на последних метрах просто отцепился и упал в эту дыру. А там такое…
Это ж был как бы личный поезд Светлейшего князя. Ну, как минимум, под его патронажем. Вагоны роскошно отделаны, чисто дворец — красный бархат, позолоченное дерево, персиянские ковровые дорожки… И вот всё это сплошь кровищей залито. И трупы под ногами. Кажись, даже женские. А самое страшное, что освещение не вырубилось. Лампочки яркие, плафоны хрустальные. И всю эту бойню весёлым жёлтым светом заливает.
Я поначалу подумал, что всех гражданских нигры порезали. Глядь — в глубине вагона, около разбитой двери в купе последний наш боец стоит. Огромный дядя! Я-от под два метра тяну, а он на ладонь меня выше. И на лице окровавленном глаза — ярко-ярко синие.
Это потом, когда он отмылся, я рассмотрел, что волосы у него русые, и что бородка аккуратная, докторская, и пенсне — а пока я видел только, что весь он от пят до макушки угваздан чужой кровью. И два топора в руках. И трупы нигров под ногами — кабы не все его.
Мыслишка мелькнула: топор метнёт — пришибёт ведь! Кричу:
— Свои мы, подмога! Казаки!
Посмотрел он на меня, да так спиной по стенке и сполз. А я огляделся и понял, что из подмоги-то именно в этом вагоне только я и есть. Ты не думай, у меня и шашка и карабин были, даже две бонбы ручные. На крайняк ежели.
Побежал к нему — и тут не до осмотров стало. В вырванную с корнем дверь по другую сторону вагона полезли гости незваные. Первых пятерых я из карабина снял, как в тире. А чего? Там коридор в метр шириной, куды уворачиваться? А потом и шашкой пришлось помахать.
Эти нигры — страшные, жуть! Я такими чертей представлял в детстве, когда нам батюшка проповеди читал. Чёрные, глаза навылупку, орут чего-то по-своему. И совсем не боятся! Прям толпой в бой лезут, чисто оголтелые. Так и лезли до последнего, пока не кончились. Я, главное, ухватки-то пока не применял, чтоб, значит, не обессилить не вовремя, пока оружьем справлялся. А потом вообще не до мыслёв лишних стало. Эти чёрные, которые в дверь пролезли, оказались лишь первым отрядом.
Ну, по чести, не первым вообще, первых-то дядька с топором встретил, а я лишь потом подтянулся… Но то не важное. А важное было в том, что эти черти снова и в дверь, и в окна полезли. Я ж только карабин перезарядить успел.
Сначала положил троих, что в окна заскочили, а потом уже не до стрельбы стало. Карабин — он, конечно, короче полной винтовки, но всё равно дура длинная, не особо с ним в коридоре вагона развернёшься, я его на пол бросил и с шашкой да засапожником управлялся. Вот тут мне уроки папани пригодились — сто раз я его вспомнил с благодарностью!
Он же как учил? Мол, не только с коня клинком должон уметь, а и в стеснине. «А ежели ты в густом подлеске махаешься? Что, все осинки посрубать, чтоб тебе сподручнее стало?» Ну и заставлял меня по-всякому… Даже лёжа учил.
В том поезде весьма пригодилась мне батина наука. Вот прям оченно сильно.
Эти нигры в основном со странными железками лезли, такие, знаешь, как детские рисунки, каляки-маляки. Ручка деревянная, а из неё лезвия криво-косые в разные стороны торчат. Я тебе потом в арсенале нашем покажу, трофеи мои… И, главное, чего от этих штуковин ждать — непонятно. Там такие живопыры были… Ну, говорил: покажу потом. Я ж из них самые страшные после боя пособрал.
А вот некоторые нигры были со справными саблями, а глицкими, наверное. Хорошо, что ни хрена ими не умели, махать бестолково и орать — и всё. Вот только много их было. А ещё представь, под ногами трупы посечённые, они по ним лезут, поскальзываются, запинаются, но всё равно лезут, как мёдом им намазано.
Ну ухватками лепил, конечно. Под конец и ильиным огнем, и льдом уже шваркал, карабин-то перезарядить некогда…
Ни до, ни после ни разу я в такую мясорубку не попадал. До того потно было! И вот, подумал уж: пришел мой личный северный зверёк, мочи нет… и тут мимо лица пролетает красный пожарный топор и сносит того последнего нигру, которого я уже не успевал уработать!
Тот дядя с топорами, ага. Не помер он, а устал до полусмерти! А как оклемался — на помощь мне и поспешил.
И такой, знаешь, голос спокойный, невозмутимый аж до непрошибаемости:
— Что ж вы так неаккуратно, любезнейший?
И выдёргивает мне из бедра африканскую живопыру! Я её в горячке боя и не заметил. Кровь, конечно плеснула. Боли-то сразу в горячке не почувствовал, но рана некрасивая. Ну, думаю, отбегался. А дядька так, знаешь, прихлопнул ладонью по ране, а кровь и остановилась. Мать честная! Дивной силы лекарь!
Понял я тогда, как он против толпы со случайным оружием выстоял. А ещё — что нет в рукопашном бою страшнее противника, чем маг-целитель. Ты его лупишь — а он исцеляется! И тебя лупить успевает. Если бы не неимоверное количество тех нигров, этому дяде моя помощь и не понадобилась бы.
Представился я дохтуру честь по чести:
— Коршунов Илья, младший урядник Иркутского войска.
— Николай Бобров, профессор оперативной хирургии.
— Это ничего, что мы запросто, а то, мож, вы граф какой?
Он хохотнул.
— Нет, братец, не граф я, да и после сегодняшней заварушки, даже будь я графом… Теперь мы кровью повязаны.
Из разбитого купе выглянула девушка. Вот он кого защищал, понятно…
Я подобрал карабин, дозарядил его и протянул Николаю.
— Умеете?
— А чего уметь, направил на врага, да за-сю́да потянул.
Бобров, казалось, был слегка пьян. Это уже сильно потом я догадался, во сколько сил ему тот день встал. Прям на грани. В купе оказались последние выжившие, и почти у всех их были залеченные раны.
По итогу отбились мы и оборону держали, покуда из главной конторы на втором паровозе ремонтная бригада со свежим, ещё позже нас нанятым отрядом охраны не приехали. Так вместе мы и пасли тот поезд, покуда рабочие рельсы не починили. Потом в воздушный в порт алмазы сопроводили. Получается, долго проторчали там. Если б магов было мало — как есть перемёрли бы от мертвецкого духана, а так — нигров огнём пепелили, своих — в лёд складывали, чтоб, значицца, домой отправить, честь по чести родной земле предать.
Много льда получилось, Марта. Цельна гора.
Светлейший Князь тоже, оказывается, в том поезде ехал, ток в другом вагоне. И ранен был тяжело, и только в конце, когда точно отбились, исцелил его наш дохтур.
Оченна сильное впечатление на Светлейшего битва произвела. Говорят, горько сокрушался, что отказался вовремя причальную платформу для дирижаблей построить. Думал, дескать, чего там — двадцать кило́метров до воздушного порта, ветка железнодорожная есть готовая… Ан вон как вышло.
Страстью этакой проникшись, Кирилл Фёдорович кажному выжившему в том ночном бою алмаз подарил. Ну, не сильно большой, конечно. Но всё ж таки — алмаз, да сверх положенной платы. Мда. Хотя не сильно он алмазами раздарился, я тебе скажу — мало служилых в живых осталось. Ну и наших, казаков, из десанта, тож многих повыкосило. Вот тебе и тройное жалованье…
Ну а кто головы сложил, тем семьям пенсию, как положено. Судьба наша такая, казацкая…
Через месяц догнали нас и награды. За тот поезд я своего первого «Георгия» получил и досрочное производство в чине — из младшего урядника в урядника. Да и не только я, понятно. Все, кто тот бронепоезд отбивал — все герои, жаль, многие посмертно.
Дослужил я тот контракт. И стычки были, и кровищи повидал, и пороху изрядно понюхал. На удивление, обвык, даже на год ещё подрядился — хотел к осьмнадцати годкам деньжат побольше заработать, чтоб, значицца, самостоятельным казаком домой явиться.
Второй год даже спокойнее прошёл. Свои-то уже все предупреждённые, с тройными усиленными конвоями передвигались. А вот русскую географическую экспедицию, знать про военный конфликт не знавшую и вляпавшуюся прямо в нигровскую засаду, пришлось отбивать — это да. Главное, они шли-то именно к шахтам, точка выхода у них там была. Пяти километров не дошли. Но успели тревожной ракетницей шмальнуть.
