Имперец. Том 3 (СИ) - Романов Михаил Яковлевич
Всю дорогу до госпиталя Мария старалась не думать ни о чем, кроме как о гостинцах и словах, которые нужно будет сказать персоналу, раздавая наличные. Но вот боярышня оказалась внутри.
Белые коридоры, в которых суетится персонал, безликие двери с номерами, и ощущение какого-то сковывающего ужаса. Чем ближе Мария подходила к палате Меншикова, тем тяжелее давался ей каждый шаг.
Мысленно девушка была готова к худшему. Что парень горел, что его поломало, перемололо, он ослеп, оглох или вовсе теперь сядет в инвалидное кресло. И с каждым новым нафантазированным ужасом Мария приходила к мрачной решимости — что бы там ни случилось, она не разорвет с ним помолвку. И отцу не даст. И вообще…
Что там «вообще», Мария додумать не успела, потому что цель ее визита располагалась за очередным поворотом. Дверь в палату Меншикова оказалась распахнула. Дверь в палату напротив — тоже. И между этими двумя дверьми стояла княжна Демидова с самым злющим видом.
— Нет, ты только посмотри на них! — без приветствия возмущенно воскликнула подруга.
— В6!
— Мимо! Ж3!
— Мимо! Д4!
— Ранен!
— Ага!!!
— Они что, играют в морской бой? — обалдело произнесла Нарышкина.
— Врач запретил пользоваться техникой. Мальчикам надо отдыхать. А мальчики…
И вот с этим угрожающим «мальчики» княжна Демидова, раздраженно перекинув косу на спину, решительно зашагала в правую палату к Алексею Ермакову. Марии же осталось зайти в левую к своему жениху, чтобы замереть в дверном проеме.
— Д5!.. Ой, Мария… — растерянно произнес Меншиков, развалившийся полулежа на кровати, голый по пояс, с какой-то конструкцией на ноге.
Парень потянул одеяло, чтобы прикрыть раненую ногу.
— Прости, я в неподобающем виде, — проговорил Меншиков абсолютно ровным тоном.
Нарышкина медленно подошла к кровати, поставила корзинку с фруктами и сладким на тумбочку, а потом…
Потом…
Потом…
Потом самым позорным образом шмыгнула носом.
— Мария, — совсем растерялся Меншиков. — Ты чего?
— Я чего⁈ — вдруг взвилась девушка, поставив парня в полный логический тупик. — Я чего⁈ Да я поседела, пока сюда ехала, вот чего!
Она что-то там еще говорила про безответственных юношей, отправившихся за приключениями и словивших пулю, и не сразу заметила, что Меншиков смотрит на нее и едва заметно улыбается.
— Максим! Я серьезно! — всплеснула руками Нарышкина.
А Меншиков вместо ответа схватил ее за ладонь, потянул на себя и, когда девушка, потеряв от неожиданности равновесие, рухнула на его кровать, впился в свою рыжую ведьму самым горячим поцелуем.
— И тут целуются, — проворчал кто-то на фоне, после чего вежливо прикрыл дверь в палату.
Императорский Московский Университет, Александр Мирный
Помнится, прилетели мы после одного теплого местечка на гражданку, выходим из аэропорта, видим газон и все дружно падаем. Потому что привыкли, что зелень заминирована.
Позднее это осталось в какой-то бесконечной дали, но почему-то по возвращении на гражданку у меня всегда в голове всплывал тот смешной, в принципе, случай. Со временем любая война стала смазываться, и аэропорт или перрон перестали казаться тягучей трясиной, через которую нужно прорваться, чтобы вернуться в мирную жизнь. Стакан водки больше не вызывал желания искать духов, и реальность не размазывалась вместе с лицами родных.
Сейчас у меня сохранилось просто ощущение незримой границы: шаг — и ты солдат на службе у своей Родины. Другой шаг — и ты снова среднестатистический гражданин.
В моем случае, конечно, уже не гражданин, а подданный. Да и со среднестатистическим тоже некоторые тонкости. Сложно быть среднестатистическим, когда в соседней комнате отсыпается наследник трона, а в телефоне несколько пропущенных звонков от разных уважаемых людей.
Я вздохнул и решил, что работаю завтра. Или послезавтра, потому что завтра Иван обещал торжественное вручение всего вороха моих наград, за которыми я никак не доеду. А сегодня у меня есть кое-что поинтереснее отчетов и деловых встреч…
Насвистывая мелодию из своей прошлой жизни, я вышел из общежития для благородных, чтобы заявиться в общежитие для простых смертных. Хотел сделать Ваське сюрприз, сцапав девчонку и отправившись катать ее по городу до самого утра…
Как передо мной чуть ли не из воздуха возник Разумовский и с видом бати, который только что узнал, что мы с пацанами из рогатки побили все фонари на детской площадке, произнес:
— Мирный, у тебя вообще никакого инстинкта самосохранения нет? — спросил он.
От постановки вопроса я аж растерялся.
— Вообще, обычно есть, — ответил я, с тоской покосившись на здание общежития, в которое я сегодня явно не дойду.
— И какого хрена огонь?
— А какие были варианты? — возмутился я, понимая, что Лютый уже в красках расписал тренеру мое фееричное спасение жизней и уничтожение улик.
— Голову, например, включить, — процедил мужчина и ткнул пальцем меня в висок, наглядно демонстрируя, о какой части тела идет речь. — С твоим резервом можно было просто на пути следования техники устроить болото. Или даже озеро. Утопить всех в грязи и говне. Но нет, ты же, мать его, герой! Решил, что лучше всего сунуть башку в доменную печь! Тебе не приходило в голову, что это мог быть твой первый и последний красивый выход с цыганочкой?
Я в своей практике обычно стрелял и взрывал, а вот чтоб топить — такого не было, конечно. Но объяснять Разумовскому всю причинно-следственную связь открытия новой стихии было нельзя, так что я просто развел руками:
— Не подумал, — признал я. — Фантазии не хватило.
— Ах, фантазии ему не хватило… — протянул Разумовский. — Ну так я быстро тебя научу думать фантазийными категориями, — процедил тренер. — А сейчас — живо на полигон. Будешь отрабатывать у меня огонь до тех пор, пока рожей в песок не упадешь.
— Дмитрий Евгеньевич! — возмутился я. — Выходной же!
— Выходные для тех, кто не рискует захлебнуться собственной магией, Мирный! А если ты такими темпами продолжишь чехарду в открытии стихий устраивать, до конца года не доживешь.
— Да я уже которые сутки с открытой стихией!
— Я не понял, Мирный, — нехорошо прищурился тренер, — я тебя что, уговаривать должен? — а потом рявкнул: — БЕГОМ МАРШ НА ПОЛИГОН!
Да вашу мать… Лучше б я спать завалился!
Кремль, Александр Мирный
Я был не большим фанатом пышных мероприятий, они всегда навевали на меня уныние. Чем пафоснее награда, тем тяжелее была задача. Чем тяжелее задача, тем больше жен принимает коробочки вместо парней.
И эта простая истина всегда действовала на меня угнетающе.
Но надо отдать должное, в этом мире все проходило на редкость душевно.
Для начала Иван попросил приехать меня «на полчасика пораньше», дескать, проведу экскурсию по семейному гнездышку.
Собственно, этот паршивец провел экскурсию ровно до канцелярии, где в меня вцепилось две миленькие секретарши и мрачный Нарышкин.
— Александр, это безобразие, — заявил боярин. — Никто еще не мог себе позволить так пренебрегать государственными наградами.
— А я тут при чем? — вежливо поинтересовался в ответ.
— Мирный, — с нескрываемой угрозой в голосе проговорил боярин, покачивая головой, — не паясничай.
Я демонстративно захлопнул рот, а мужчина еще с минуту прожигал меня тяжелым взглядом.
— В общем, раз ты прогулял торжественное вручение, будешь получать тут под роспись, — наконец, проговорил Нарышкин.
Хотелось спросить «все три?», но было у меня подозрение, что тогда боярин точно начнет орать.
В совершенно обыденной обстановке мне выдали медаль «За Отвагу» и «За отличие в борьбе с терроризмом». Первая шла за спасение цесаревича, вторая — за перебитых в Москве поляков. Обе должен был вручать Нарышкин у себя на Лубянке, как владелец самой секретной информации в стране, но светить лицом перед его сотрудниками лишний раз у меня вообще никакого желания не было, так что… Приходится получать вот так.
