Аарон Дембски-Боуден - Повелитель первого / Долгая Ночь
Отключающаяся машина затрещала и загудела, словно оса, и энергетическое поле рассеялось. Севатар поднял голову и уселся в позе терпеливой сдержанности, прикрыв глаза. Дверь камеры со скрежетом сдвинулась по визжащим направляющим.
Они не должны были видеть его слабость. Не должны были видеть, как он страдает.
Он приветствовал своих пленителей неприятной улыбкой, похожей на ржавый клинок.
— Уже пора есть? Какое чудесное гостеприимство.
Хозяева давно уже перестали ему отвечать. Они молча стояли у двери, их работающие силовые доспехи издавали гул, а механические суставы и машинные нервы рычали при каждом движении.
Даже не открывая глаз, он знал, что двое целятся ему в голову из болтеров, а третий — стоящий посередине — собирается оставить на полу камеры ведро с кашей. Он чуял масло, которым они чистили оружие, и угольный смрад благовоний, которые они использовали для своих рыцарских реверансов.
— Прошу вас, передайте шеф-повару мои комплименты. Прошлое ведро было самым вкусным.
Он услышал двойной треск болтеров, прижавшихся к наплечникам, и не удержался от улыбки, хотя у него и похолодела кровь.
— Что ж, это что-то новенькое. Есть причина в меня целиться?
— Перед тем, как войти, мы слышали, что ты разговариваешь. К томящемуся в заточении великому истязателю так быстро пришло безумие?
— Похоже на то.
— С кем ты говорил, Севатар?
— С призраками, с которыми делю камеру. Когда остаешься один столь долго, сам придумываешь себе компанию.
— Ты знаешь, что у тебя снова идет кровь?
— Да? Благодарю за заботу, кузен.
— Это была не забота.
— Знаю. Я воображал, будто ваш примарх одарил свой Легион хорошими манерами. Могу я теперь получить мою питательную слизь, благородный рыцарь? Я постоянно так голоден.
Ему удалось приоткрыть глаза ровно настолько, чтобы впустить немного злого света. Как он и ожидал, перед ним стояли три расплывающиеся фигуры. Трое Темных Ангелов, облаченных в черные доспехи своего Легиона. Его щедрые, заботливые хозяева.
Но глаза пришлось снова закрыть. Свет въедался в них, словно кислота. Он обратился к первому тюремщику:
— Я не видел тебя раньше. Узнаю остальных, но не тебя. Что привело тебя в мои покои, кузен?
— Считаешь себя забавным, предатель?
— Ты постоянно меня так называешь. Прояви уважение, Ангел. Знаешь же, что я выше тебя по званию.
Воин зарычал от омерзения.
— Мы наблюдаем за тобой, Севатар.
— Не представляю, какой интерес смотреть, как я сижу в клетке, будто ценная зверушка. Вам разве не нужно быть там, на вашей маленькой войне?
Как он знал заранее, они не попались на приманку. Темные Ангелы оставили на полу контейнер с белковой пастой и ушли за дверь. Севатар дождался, пока с треском оживет гудящее от напряжения силовое поле. Только тогда он пришел в движение и стал есть, словно зверь, хватая кашу сложенной ладонью.
Какое-то время он опять был один, забрасывая в рот питательную жижу. В ее холодном химическом безвкусии не было ничего приятного.
— Яго.
Мягкий голос Альтани принес немедленное и абсолютное облегчение, словно на пылающую рану пролилась ледяная вода.
— Обед подан. Ты голодна, малышка?
Он вытянул руку, роняющую капли, предлагая белковую слизь темноте.
— Если хочешь, можешь принять участие в этой великолепной трапезе.
— Нет, Яго. Прошу тебя, послушай меня. Рыцари Первого не слепы. Они опасаются, что с твоим разумом что-то не так.
Он оскалил мокрые от каши зубы в отвратительной ухмылке.
— Мне говорят, что с моим разумом много что не так. Боюсь, тебе придется выражаться точнее.
— Из-за крови и боли они догадываются о твоем секрете. У одного из них есть Дар. Он знает, что ты что-то скрываешь.
Внезапно успокоившись и похолодев, он облизнул губы, ощутив пресный невыразительный вкус протеиновой пасты.
— Один из них был псайкером? Откуда… Откуда ты это знаешь?
— Я почувствовала его здесь, с нами. Он тянулся к тебе своим сознанием, совсем как я.
Стало быть, теперь Первый Легион использовал для наблюдения за ним своих библиариев. С этой непредвиденной опасностью предстояло разобраться. Однако не Темные Ангелы являлись той причиной, от которой у него застыла кровь — наибольшая близость к страху с того момента, как Восьмой Легион забрал его и преобразил.
— Альтани. Скажи-ка мне кое-что, маленький призрак. Как ты умерла?
— Что? Яго, я не мертва.
Его кровь заледенела. Стала холоднее льда. Будто иней, чешуя которого покрывает обесточенные остовы кораблей, которые дрейфуют в глубокой пустоте, вдали от света какого-либо из солнц.
Он выдохнул сквозь сжатые зубы, руки беспомощно и беспокойно подрагивали без оружия. Она внутри его головы. Эта девочка, это создание пробилось к нему в голову.
— Кто. Ты. Такая.
— Альтани. Альтани Шеду, Второй Голос Хора.
Хор. Осознание стиснуло его, словно когти из черного льда. Она не была каким-то призраком, задержавшимся не на той стороне могилы. Не была призраком девочки, умершей на борту флагмана Темных Ангелов. Она…
— Астропат. Ты астропат.
— Я думала, ты понял. Как бы я еще дотянулась до тебя, не будь у меня Дара?
Он обнаружил, что смеется впервые за время этого мучительного испытания — смеется сквозь ослабевшую боль над играми, которые, похоже, обожает судьба.
— Ты думал, что я мертвая? Одна из голосов мертвецов, которые тебе снятся?
В его воображении у нее не было лица, однако он практически мог представить, как она приоткрыла рот в наивном изумлении.
— Это неважно, Альтани. Все это неважно. Тебя не накажут за эту связь?
— Да, если обнаружат. Но я — Второй Голос и сильнейшая в Хоре. Будь я старше, я бы стала Первым Голосом.
Чтобы ребенка возвысили до сана Второго Голоса, его психическая сила должна быть практически неизмерима. Несомненно, это делало ее драгоценной для господ, но Севатар задавался вопросом, насколько она на самом деле в безопасности, когда столь доверительно общается с заключенным врагом.
— Девочка, почему ты рискуешь жизнью, говоря со мной?
— Я видела твои сны. Мы все чувствовали, как они вторгаются в нашу работу. Твои сны нарушают ритм астропатической песни Хора. Остальные отвернулись, защищаясь от боли в твоем сознании. Только я не стала.
— Почему?
— Из-за того, что увидела в твоих красных кошмарах. Я знала, что смогу смягчить твою боль. Я не в силах обучить тебя, как обуздать Дар, но могу не дать ему убить тебя.
Его ответ, агрессивный от злости, напоминал брошенный во тьму клинок. Он почувствовал, как слова срываются с языка, словно метательные ножи, и ранят ее, но злоба лишила его даже того малого чувства вины, которое он мог испытывать.
— Это такая игра, в которую ты играешь с пленниками Первого Легиона? Жалкая попытка породить благодарность к союзнику моих пленителей? План сломить меня не лишениями, а добротой?
— Нет. Дело не в этом. Ни в одной из этих причин.
— Тогда почему? Почему ты это делаешь?
Она не дрогнула перед лицом его ярости.
— Послушай себя, Яго. Ты не можешь ощущать благодарность без подозрений. Не можешь даже понять, с чего кому-то помогать другому человеку, которому больно. Твой родной мир отравил тебя.
— Это вообще не ответ.
— Не для тебя, нет. Яго, ты сломленная душа, постоянно думающая о себе. Постоянно судящая себя. Ты утратил право судить кого-либо еще.
Ее слова обрушились на него, словно удар по голове. Он слепо уставился во мрак, как будто мог увидеть ее там, однако она ушла из его сознания. На этот раз — впервые — он последовал за ней, простирая нетренированное инстинктивное чутье, которое клялся никогда не использовать.
Но она исчезла, и его незримая хватка зацепила лишь безмолвную пустоту.
* * *
Шли дни изоляции. Боль была настолько резкой, что он сходил с ума и безумно бормотал, а изо рта медленно, нитками текла слюна. От давления внутри головы у Севатара кружилась голова, и его тошнило. Он лежал в центре своей камеры, пальцы на левой руке подрагивали в приступе очередного мышечного спазма.
Боль выходила за пределы чувств — она была настолько ужасна, что становилась слышимой. Горячее и влажное двигалось по изнанке черепа, скребясь и визжа, как ногти по фарфору. Перед глазами была одна лишь краснота. Единственный вкус, который он ощущал — кровь.
Порой, в окрашенных мукой снах, он слышал, как кричит девочка. Когда он звал ее, она никогда не откликалась.
Дверь открывалась и закрывалась, открывалась и закрывалась. Он не знал, сколько раз. Он не улыбался пленителям и не тянулся к ведрам с кашей, которые они оставляли.
