Андрей Буровский - «Прогрессоры» Сталина и Гитлера. Даешь Шамбалу!
А в квартире витал странный дух. Привычно орала черная тарелка радио на стене, привычно воняло сбежавшими щами, но люди вели себя иначе. Служащий Коленитюк встретился еще в коридоре. Как встретился, так сделал скорбное лицо, мгновенно ввинтился в дверь между висящими на стене велосипедом и детской ванной — в свою комнату.
Военный Зайцев при виде Пети сделал сухое лицо и тоже быстро ушел к себе. Даже не очень проницательному Пете было ясно — не хочет сказать обычного «здравия желаю». Его дочки всегда тепло беседовали с Петей, а младшая с ним безобразно кокетничала. «Драть некому», — ворчала всегда баба Кира. Теперь они так же мгновенно исчезли. Поторопилась из кухни и жена Запечного-старшего, утащила в комнату явно недоготовленный гуляш. Не будь всех «чудес» последних суток, Петя недоумевал бы. Теперь ему все стало очень ясно.
И еще один урок преподнесла Пете жизнь в этот вечер: подтверждение правоты и мудрости папы… Когда-то папа сказал: «Рабочие все же лучше нас… У интеллигенции всякие расчеты, условности… врут друг другу все время, лицемерят… А пролетарий тебе прямо скажет, нравишься ты ему или нет. И в беде поможет, не спрашивая, что ему за это отломится».
Вот и пролетарий Запечкин-младший, воровато озираясь, поманил Петю рукой. Был он небритый, в мятой засаленной рубахе, с ленивым и глупым лицом. Пролетарий говорил, распространяя ароматы вчерашнего перегара водки и свежевыпитого сегодня портвейна. Но, закуривая на лестничной площадке, пролетарий сипло прошептал, чтобы Петя берегся: приходил участковый, расспрашивал о Пете, о всяком разном. Особенно же интересовался, нет ли у Пети оружия и не ходят ли к нему какие-то странные люди. Петя так растрогался, что похлопал Запечного по плечу (потом, по врожденной брезгливости, старался незаметно оттереть руку).
Растрогаться-то Петя растрогался, но разумно рассудил, что бабка Кира — тоже пролетарский элемент, и зашел еще к ней — спросить самогончика. По сравнению с ароматами в комнате бабки Запечкин издавал просто райское благоухание.
— Да бери, бери… Тут по твою душу приходили. Участковый был, и еще один с ним, оттудова же.
— Расспрашивали?
— Не говори! Судом мне грозились, уголовное дело сварганить сулили, если показаниев не дам. А какие, говорю, я могу дать показания, если к нему и правда не ходит никто, кроме студентов? Если ни оружия я у тебя не видала, ни лихих людей в твоей компании?
Когда Петя выходил из зловонной комнаты самогонщицы, бабка Кира его перекрестила.
Папа и дед знали, что Петей «интересовались органы», но самих их никто не расспрашивал. Петя уже чувствовал, что все это означает для него: круг сужается. Его родственникам не верят, не берут их в игру. Папа опять печально вздыхал и намекал, что просидеть пару месяцев подальше от Ленинграда было бы очень разумно. Петя и сам склонялся к такому мнению… Несмотря на подписку о невыезде.
— Сдам завтра экзамен… Тогда.
— Завтра же и уезжай.
Но этого «завтра» не было ни у кого.
На перекрестии прицела
Выходя на улицу, Петя уже привычно проверил — нет ли на набережной Мойки всяких подозрительных людей. Вроде не было! Он зашагал к Дворцовой площади и мостам, часто оглядываясь, или смотрел в зеркальные стекла витрин: вроде и не обернулся, а видно, идут ли за тобой. Никто не шел.
Вовсю лезли из земли травы во всех парках и палисадниках. Птицы чертили высокое яркое небо. Уже на Университетской набережной, близ университета, Пете помахала рукой незнакомая девушка. Незнакомка стояла на самом краю тротуара, призывно махала: мол, подойди! Петя подошел и улыбнулся… Лицо у девушки вблизи оказалось незнакомое и напряженное, Петя ничего не понимал. Почему-то ему очень не хотелось подходить к девушке ближе и очень хотелось оглянуться. Он только собирался спросить, зачем его звали, но не успел. Мелькнула какая-то тень… Петя был настороже, он повернулся всем телом к движению, и только поэтому предназначенное ему шило прошло мимо.
Какое-то мгновение Петя тупо смотрел на невыразительное лицо человека, который только случайно его не убил. «Этого не может быть! Со мной так не может… не бывает…» — билось в висках. Парень не повторял удара, он сунул шило, в карман пиджака и опрометью кинулся бежать. Несостоявшийся убийца мгновенно смешался с толпой, Петя тут же потерял его из виду, да и не узнал бы при встрече. Обернулся… Девушки тоже нигде не было.
Круто развернувшись еще раз, Петя направился к университету — благо близко. А вокруг сияло майское утро тысяча девятьсот тридцать седьмого года от Воплощения Христа, сияющие небеса отражались в водах Невы, делали их такими же красивыми и яркими.
Перед входом в университет Петя еще раз обернулся на празднично сияющий мир, и будто что-то кольнуло сердце. Голос ему все утро говорил, что выходить из дому опасно, но Петя и так это знал. Знал безо всякого Голоса. А теперь, когда он в безопасности, Голос явственно сообщал Пете, что не так просто будет вернуться из-под сводов университета в этот сияющий мир. Защемило сердце, потому что дом, дед и папа вдруг отодвинулись куда-то. Голос ясно говорил, что дом Петя увидит не скоро…
Но что теперь-то можно было изменить?! Оставалось делать, что должно, и больше не слушаться Голоса. Правда, вот перед подворотней Петя тоже Голос не послушал… Окончательно запутавшись, Петя тоскливо вздохнул и быстро нырнул в гулкую высокую прохладу.
В коридоре встретились Пете девушки с младших курсов, хорошо знавшие Таню. Петя поздоровался; он хотел было передать Тане привет, попросить через подружек, чтобы она подержала за него кулачки. Есть такой смешной обычай: если кто-то сдает экзамен, держать стиснутые кулачки и думать про этого сдающего. Тогда он хорошо и быстро сдаст экзамен.
Петя вовремя вспомнил, что с Таней они вчера поссорились.
Парень вошел на кафедру, там уже сидел профессор Арнольдов. Как всегда, в черной паре, как всегда, в очках и, как всегда, с таким видом, словно живет тут же, на кафедре. Он серьезно, строго кивнул Пете и помахал рукой: пошли. Спустились на первый этаж, куда-то свернули… В этом коридоре без окон Петя никогда еще не был. Тускло горели электрические лампочки, до конца не разгоняли вокруг мрака. Коридор кончался дверью. Обыкновенной деревянной дверью, со стеклом. За дверью была площадка и лестница, внизу снова пошел коридор. Старые вытертые ковры ловили звук В конце коридора была опять дверь — но уже без стекла посередине, очень массивная дверь. Возле этой-то двери и остановился профессор Арнольдов. Остановился и встал спиной к стене, пропуская Петю к двери.
— Мне туда? — начал было Петя.
Арнольдов впервые улыбнулся — очень слабо, кончиками губ. Он прижал палец к губам, как на плакате «Не болтай!», другой рукой махнул в сторону двери. Пете вдруг перехватило горло. Так перехватило только раз за всю его жизнь, когда он уже бросил тряпичную гранату, а надо было выпрыгнуть из окопа, упасть на землю между гусениц танка. Упасть, вжаться в землю и дать танку промчаться над собой. Петя был уверен, что сумеет, но он знал и другое: у танкиста свои задачи, он едет сам по себе. Если Петя упадет неровно, если одежда зацепится за что-то, может случиться всякое. Так вот и здесь…
Петя выпрямился, встретился с глазами профессора. Черные умные глаза были серьезными, строгими и добрыми — одновременно.
Петя кивнул, улыбнулся… Арнольдов смотрел так же ласково и строго. И тогда Петя толкнул дверь… Не поддалась. Парню пришлось с силой потянуть дверь на себя, чтобы войти в слабо освещенную комнату. Он плотно прикрыл дверь за собой, как учили. Комната небольшая, квадратная; конечно, без окон. Лампочка под светлым абажуром, мягкий, довольно слабый свет. В противоположной стене — такая же глухая дверь, в которую Петя вошел. В третьей стене — маленькое окошко странной формы: полукруглое, высоко расположено, на уровне головы. За окошком стыла чернота. Возле четвертой стены — диван без спинки, с зеленой бархатной обивкой. Обивка потертая, как и ковер на полу.
Петя знал, как должен вести себя в этой комнате. Он сел на диван, инстинктивно стараясь не производить лишнего шума. Сел. Ковер непревзойденно гасил звуки. Царила глухая тишина, какую не просто нарушить. Петя знал, что начинать говорить все-таки надо, и он нарушил тишину, произнес по-тибетски вполголоса:
— Здравствуй, старик.
Его голос прозвучал странно, надтреснуто. Петя сам бы не поверил такому неуверенному голосу. Но прозвучало громко, в комнате редкая акустика.
— С чего ты взял, будто я старик? — отозвались через черное окошко.
— Потому что ты почтенный старый Наимудрейший. Ты могуч, от тебя зависит, поверят мне или нет.
— Но почему Наимудрейший? Тогда — вождь!
Голос старый, надтреснутый, злобный.
— У меня нет вождей, я не из племени голоков, — почтительно продолжал Петя по-тибетски. — Мне не нравится страна голоков, там сплошные камни и лед, а я люблю теплые долины. Я живу в городе Чжэнцо.
