Максим Хорсун - Ржавые земли
«Паучок» в груди засучил лапками с невиданной прытью, и Хлыстов выхватил из-за пояса револьверы.
Первая пуля сразила вожака прайда. Крысы-люди брызнули врассыпную. За первым выстрелом последовал второй, затем еще и еще. Хлыстов жал на спусковые крючки так быстро, что казалось, будто в обломках рангоута мертвого корабля грохочет пулемет. И после каждого выстрела на песке замирало очередное скрюченное, похожее на человека создание.
Барабаны опустели. Он отбросил револьверы в стороны, в одном движении сдернул с плеча винтовку и прицелился. Два крыса-человека мчали со всех ног в пустошь. Звенели железные кольца, вросшие им в лопатки. Это были матерые трутни, пережившие восстание людей и предательство хозяев. Каждым прыжком они покрывали расстояние в два своих корпуса.
Грянул винтовочный выстрел – тяжеловесный, звенящий металлом, за ним – второй. Пустыня замерла; едва заметно струился песок над каменистой поверхностью, хохотали возле своего корабля-вагона свинорылые нелюди. Через секунду грянуло в третий раз: пьянящая волна азарта накрыла Хлыстова с головой, и он не удержался – снес последним метким выстрелом зубастую голову осточертевшей личинке. «Паучок» не мог угомониться, скакал в центре паутины нервных путей, точно бешеный. Кровь крыс-людей выглядела на фоне рыжего песка черной смолой. Черная смола застыла в зрачках человека в макинтоше и с дымящейся винтовкой в напряженных руках. Он шагнул вперед…
Ближний люк преграждало массивное тело. Толстый, словно тюлень, крыса-человек с мечевидным яйцекладом возился в проеме. Безмозглое создание не могло взять в толк, как ему следует поступить: спрятаться в глубине темных коридоров или же поспешить в пустошь следом за трутнями. Оно глядело на Хлыстова бараньими глазами, пускало слюни и жалобно хныкало.
А Хлыстову было жаль только патроны, которые он собирал один к одному и складывал в укромном месте в пещере. И больше ничего. И никого.
* * *Обратный путь всегда кажется короче.
Он шел день и шел ночь. Привалов не делал, пил на ходу воду. В заплечном мешке позвякивали жестяные банки с тушенкой и сливочным маслом. Перед рассветом ветер донес знакомые запахи мускуса, цвели и озера: оазис ждал его за ближней грядой холмов. Тогда он остановился, поправил на голове найденную среди вещей пассажиров широкополую шляпу. В чистом небе сияли звезды, самые непоседливые из них беззвучно срывались с мест и стремглав скатывались за горизонт. Ветер сгинул; казалось, пустошь замерла в ожидании чего-то, что должно было вот-вот случиться.
Хлыстов любил повалять дурака, разглядывая звезды. Как и всякий злодей он иногда становился сентиментальным. Ведь когда-то это было его работой – смотреть на звезды. Благодаря незаурядной усидчивости и наблюдательности его приняли на оклад в обсерваторию Мальцева. В Симеизе он задержался на три сезона. Лето, осень и зиму вел преимущественно ночной образ жизни, сидел в башне, слушал шелест близкого моря и зарисовывал положение светил.
Тогда он понял, что одиночество – это благо.
Здесь же не было ни ковшей Медведиц, ни трапеций Ориона, ни «дубль вэ» Кассиопеи. Единственное, что было знакомо, – это Млечный Путь, льющий на ночную пустыню рассеянный свет. Наверное, так и должно быть: новый мир, приютивший его пропащую душу, заслуживал абсолютно иного неба.
И он глядел вверх, когда сразу семь звезд сдвинулись с мест и поплыли по небосводу в разные стороны. Вскоре они стали вытягиваться, превращаясь в черточки, ощетинившиеся лучами бело-голубого света.
Хлыстов сжал ремень винтовки: ему вспомнились крылатые машины охотников на людей. Да-да, огни в небесах, дребезжащий вой… Его когда-то здорово погоняли по пустошам. Более того, когда-то его настигли. И тогда впервые в жизни, лежа под грудой тел крыс-людей, он с изумлением понял, что тоже может бояться! Он двинулся навстречу своему страху, вбирая его и пропуская через себя, опьяненный доселе неизведанным состоянием духа и сопричастностью к тайнам высших сил этого нового мира. Он прошел через муки и ужас, просочился через иголочное ушко. И совсем не удивился, когда, очнувшись однажды, обнаружил, что научный центр хозяев – охотников на людей – неожиданно вымер; что он один-одинешенек и вдобавок ко всему свободен.
Стало быть, ушедшие возвращаются?
В бинокль он увидел, как нечто нечеткое, червеобразное, извиваясь, ползет по небосклону вниз. Внутренний «паучок» сложил лапки и съежился в крошечный, словно голубиное сердце, комок. Тогда нечеловечески острое чутье подсказало Хлыстову, что медленный, неправильный звездопад никак не связан с прежними хозяевами. Что «паучок» не рад быть свидетелем этого чудного явления природы.
А бело-голубые искры в небесах сжались в алмазные точки, – поплыли прочь от земли, удаляясь. Пронеслось, закрывая звезды, пятно тусклого света – круглое, как будто блюдце. А за ним – еще и еще, через всё небо, подобно метеорам. Всполохнули зарницы: на севере, на юге… везде! Ожил таившийся до поры до времени ветер. Засвистело над невысокими холмами, сыпануло в глаза колючей пылью. Затем тьма опустилась на пустошь. И казалась она необыкновенно плотной и непроглядной после свершившегося светопреставления.
Хлыстов сдвинул шляпу, почесал затылок. В новом мире слишком многое он принимал как данность: и свой изменившийся вес, и отсутствие привычной цивилизации, и соседство с непохожими на людей и прочих тварей божьих обитателями пустоши. Вот и теперь, не найдя объяснения огням в небе, не стал раздумывать понапрасну. Как, имея за плечами неоконченную церковно-приходскую школу, он мог делать выводы о сути явлений, происходящих в небесах? Никак не мог. В школе ему даже не объяснили, что означает «аллилуйя».
Он поднялся на холм. Оазис лежал перед ним, будто на ладони: темный, затянутый вечной дымкой лесистый островок. Как обычно среди крон что-то ухало, громко плескались в озере хвостатые лягушки.
Широкие ноздри втянули воздух и не уловили посторонних запахов. В его владениях было спокойно.
И он начал осторожно спускаться по егозливому щебню, как вдруг ветер переменился, подул в спину. Хлыстов отшатнулся: точно собирался перейти улицу, но в последний момент заметил несущийся «фаэтон» с пьяным кучером на козлах. Он резко развернулся, упал на одно колено, сдернул с плеча винтовку. Ноздри затрепетали, силясь распознать запахи незнакомых химикалий. «Паучок» зачастил лапками, готовя на всякий случай человеческое тело к бою.
Пустошь, которую он только что пересек, преобразилась.
Мерцала в нескольких верстах на северо-востоке колонна бледно-голубого света; уходила в небо, сужаясь ближе к вершине клином. В бинокль были видны четкие вертикальные борозды, покрывающие неохватный ствол. Тотчас ожили тени, – повинуясь ритмичному мерцанию, они волнами задвигались по равнине.
Час, не меньше, Хлыстов рассматривал объявившееся диво. Время текло, вокруг ничего не происходило. С одной стороны, световой столп казался эфемерным, точно призрак или мираж, с другой – внутри него явственно просматривалась вполне материальная основа, завуалированная светом; кроме того, столп теперь отчетливо господствовал над прилегающей территорией. Постепенно до Хлыстова стали докатываться эманации всепоглощающей апатии (сквозила ли она в запахе химикалий или же он улавливал ее на интуитивном уровне), и тогда внутренний «паучок» угомонился. Хлыстов понял: то, что возникло в пустоши, безразлично к нему, к ржавым пескам, к первым лучам рассвета. Оно – как проявление стихии. А со стихией воевать бессмысленно.
Поэтому Хлыстов повесил «мосинку» на плечо. Развернулся, и был таков.
Когда рассвет занялся в полную силу, он уже крепко спал в своей норе под скалой у озера.
3
Хлыстов не жаловался на плохой сон.
Казалось бы, охраняя в одиночку столь обширные владения, он не имеет права смыкать глаз. Казалось бы, он обязан без отдыха двигаться вдоль условной границы оазиса, всматриваясь в продуваемые всеми ветрами просторы: не приближается ли кто? Но даже в таком случае проникнуть сюда мог кто угодно: один, как известно, в поле не воин.
Вот только спал он спокойно. Знал, что верный «паучок» под ребрами бдит день и ночь; что в случае тревоги мохнатенькие лапки, оканчивающиеся крючковатыми когтями, забегают по паутинкам нервных волокон, и тогда, словно по щучьему велению, прыгнет в руки пристрелянная «мосинка», а треклятый возмутитель спокойствия сам подставит грудь пуле.
Хлыстов спал с открытым ртом. Иногда он что-то бормотал, шамкал толстыми губами, шумно сглатывал, но затем снова затихал. В том, другом мире его сон не был таким крепким и безмятежным. В другом мире ему не снился океан серой первичной жижи, бурлящей под четырьмя щербатыми лунами. В старых снах он не гонялся за тучами фосфоресцирующего криля, широко распахнув восемь челюстей-лепестков. В другом мире он был всего лишь Ванькой Хлыстом – неудачливым террористом, стриженным под горшок болваном, провалившим не слишком замысловатую акцию в провинциальном Симферополе. Бомба и револьвер остались под колодой на заднем дворе каретного депо, и наверняка какой-нибудь везунчик из тамошних трудяг по дороге в нужник уже отыскал тайник.
