Алексей Ефимов - Хрустальное яблоко
– Не пугай, и без того тошно, – угрюмо сказал Император. Ситуация до странного напоминала сложившуюся перед самыми Серыми Войнами – и это совсем ему не нравилось. – Я же вижу, что у тебя уже готов план действий.
Белозерский помолчал, барабаня пальцами по столешнице.
– План… Да, Вячеслав, у меня есть план. Остановить мьюри силой мы не сможем – не стоит даже и пробовать. Но я видел, как живут они, и знаю, как живем мы. И я думаю, мы сумеем доказать им, что жизнь людей лучше жизни стаи обезумевших от жадности крыс. Даже если крысы живут на забитом продуктами складе.
Император помолчал.
– Неужели ты веришь, что у нас получится? – наконец сказал он. – Это невозможно!
Белозерский вдруг усмехнулся.
– Вячеслав, помнишь лицейский лозунг? «Если делать – то невозможное!» До Третьей мировой тоже твердили, что капитализм – это высшее достижение человечества, что он на века и что человек навсегда останется алчным скотом. Они все ошибались, как ты видишь. Ты живешь в этой невозможности – зачем же отрицать другую?
– И что же ты предлагаешь? – спросил Император. – Устроить там социальную революцию, как красноармеец Гусев на Марсе? Помнишь эту книжку? Смешная, интересная… Но ведь ты не хуже меня знаешь, куда идут и куда зачастую ведут все навязанные высокоразвитым цивилизациям извне рецепты. Заставить мьюри измениться мы не сможем. У них не тот уровень техники.
– Не сможем, – легко согласился Белозерский. – Измениться мьюри могут только сами. Но вот заставить их захотеть этого – вполне в наших силах.
– Как? – Император уже ухватил суть и теперь желал понять детали. – Да, образ жизни землян прельщает очень многих – взять тех же амбриан! – но кто нам позволит демонстрировать его?
– Уже позволили, – засмеялся Белозерский. – Нас, в смысле Землю, пригласили на Большую Ярмарку. Ты знаешь, что это такое?
– Что-то вроде Олимпийских Игр в Древней Греции, – пробормотал Император. – Ты же знаешь, что Земля никогда не участвовала в них – сразу после Войны познакомились с условиями и решили не принимать участия.
– А вот они собираются принять, как я понял. В будущем году Ярмарка пройдет на Йэнно Мьюри. Приглашены все, даже сторки. И каждый – каждый, Вячеслав! – постарается доказать там, что он – самый лучший. Не особенно стесняясь в средствах. Ты знаешь, что на Ярмарках разрешены гладиаторские бои? Рукопашные схватки? Формально – это просто развлечение, неформально… проигравшая раса теряет престиж, влияние, на нее могут просто напасть соседи, потому что слабых не принято уважать. У нас есть очень хороший шанс показать йэннимурцам и их союзникам, что с нами стоит считаться. Я уже не говорю о том, что Ярмарка – это просто рай для сбора информации, для переговоров, для торговли…
– Ну так в чем же дело? – удивился Император. – Собирай делегацию, подбери бойцов, если надо, – и вперед, как мы говорили в свое время!
Белозерский помолчал.
– Вячеслав, не все так просто. Делегацию – ученых, плановиков, экономистов, техников – я могу подобрать какую угодно, но вот в боях – в показательных рукопашных боях – могут участвовать только военные.
– А что, могло быть иначе? – Император не понимал, о чем беспокоится старый друг. – Прошерсти пластунов, вообще все силовые службы, англосаксы дадут своих рейдеров, вот и наберется группа, которую не стыдно будет показать. Ты же сам знаешь, что рукопашная подготовка у нас на Земле – на высоте, это признают все.
– Вячеслав… – Белозерский помедлил, вздохнул. – Мьюри выставят очень юных бойцов. Подростков. «Наше будущее», как они выразились. И нам придется взять с собой таких же – тридцать человек не старше четырнадцати лет.
Впервые за много лет Император Всероссийский выругался – длинно и грубо.
2. Кадет Его Величества
Лестница из черного диабаза, украшенная на площадках между пролетами фигурами распростерших крылья орлов (разинутые клювы грозных голов на вытянутых и угрожающе опущенных шеях, казалось, издают воинственный клекот), спускалась прямо в озерную воду. В прохладном утреннем безветрии над водой плавал длинными рваными полосами голубоватый туман, и звуки идущего на пастбище за озером и полосой леса стада казались близкими, словно коровы шли под балконом. Левее – там, где из озера вытекала прячущаяся в тростниках и уходившая в лесные топи речушка, – туман превращался в сплошную пелену, и над нею, и над верхушками деревьев, поднимались словно бы из ниоткуда решетчатые мачты линии струнника. По ним – жик! – размытой тенью проскочил каплеобразный рейсовый вагончик.
Слева от последних ступенек лестницы – как у причала – стояло несколько лодок, обычных весельных плоскодонок, даже без уключин – такими правят, стоя в рост и «ерша» по бортам единственным веслом, иначе не пройти по многочисленным лесным протокам. Лодки казались архаичными рядом с черным обтекаемым гидроциклом и золотисто-серо-жемчужной дельта-амфибией. В одной из лодок, на белом носу которой алыми буквами было написано «ПРОЙДОХА», сидел мальчик.
Поставив на носовую скамейку ноги, он склонился над книгой – обычной бумажной книгой – так, что видно было только коротко подстриженную светло-русую пушистую макушку, на которой задумчиво колыхалась мягкая метелка вставших торчком волос. Кроме белых спортивных трусов с красными полосками-лампасами на мальчишке была только небрежно накинутая на плечи куртка той же расцветки – из тонкой кожи. Новенький комбрас торчал из кармана куртки. К правому бедру мальчишки – точно под опущенную руку – был пристегнут полевой нож с простой коричневой рукоятью, в дереве которой серебром мерцали врезанные тройные молнии.
В тишине с ее ненавязчивыми утренними звуками вдруг осатанело грохнул по воде жерех. Мальчишка быстро закрыл книгу, поднял голову и встал – все это за долю секунды: вот – сидел и читал, вот – стоит на ногах и смотрит на воду, никаких промежуточных движений.
Звук не повторился, и мальчик, вздохнув, улыбнулся чему-то. Высокий, узкобедрый, плечистый (только неистребимо выпирающие ключицы указывали, что лет мальчишке маловато), оснащенный (именно это слово и лезло на язык при первом взгляде) длинными сильными ногами и стройной крепкой шеей, мальчишка выглядел совершенно беспечным. Большие серо-зеленые глаза смотрели на мир из-под высоко распахнутых длинных ресниц весело и немного наивно, с хорошим ожиданием – и даже на искристом их донце не было ни опаски, ни хмурости. Чуточку курносый нос, чуточку широкий рот, чуточку пухлые губы – и уже заметная на округлом, мягком пока еще подбородке ямочка.
– Ох достану я тебя, – сказал мальчишка в пространство и, снова вздохнув, медленно сел, продолжая разглядывать воду. Свернул и сложил на скамейку куртку, поднял книгу, раскрыл, обложкой вверх положил на колено. На обложке – простой, темно-коричневой – желтело: «Алексей Николаев. Аварийный отсек». Мальчик побарабанил пальцами по обложке, с сомнением посмотрел на надпись, вздохнул, перевернул, полистал книгу. Но, как видно, настроение читать было сбито полностью, он решительно закрыл ее, положил на куртку, вылез из трусов и, бесшумно перевалившись за борт, тут же ушел на глубину.
Его не было на поверхности минуты три. Собственно, беспокоиться особо было некому, засекать время – тоже, да ныряльщика это интересовало меньше всего. Ныряние в число его талантов никогда не входило, он мог пробыть под водой не больше пяти минут при лицейском рекорде в двенадцать сорок две. Если бы кто-то спросил тринадцатилетнего Игоря Сурядова, что в жизни его интересует, – он ответил бы, что вообще-то все, но если брать по шкале приоритетов со снижением, то это рукопашный бой, сверхпроводимость материалов, ксенопсихология, педагогика, аквастрой и вождение универсальной бронетехники.
Впрочем, отсутствие особых успехов в нырянии не помешало ему всплыть посередине озера через эти самые три минуты. Он выпустил из кулака ошалелую плотвичку, перевернулся на спину и, пошевеливая ногами, лениво поплыл к берегу, но потом не выдержал, крутнулся на грудь и перешел на брасс, каким в полном снаряжении подбираются к врагам боевые пловцы. Лицо плывущего мальчишки стало внимательным и суровым – конечно, он играл в атаку на вражеский берег и сейчас стремился только к тому, чтобы его не заметили часовые или не засекли сенсоры. Со стороны и правда могло показаться, что к ступеням приближается что-то вроде плавучей кочки. Но кочки редко – почти никогда – улыбаются. А Игорь вдруг заулыбался, глядя куда-то вверх.
Там, где лестница выходила – двумя ответвлениями – на полукруглый балкон, на укрепленном на перилах белом с алой окантовкой французском щите пикировал за добычей все тот же орел. Дворянский герб Сурядовых в Империи был хорошо известен. А выше лестница продолжалась – уже легкая, ажурная, из серебристого металла, с широкими ступенями и плавно изгибающимися перилами, она легко взбегала наискось и вверх по стене, словно бы сложенной из непрозрачных кубиков матового-черного и темно-синего оргалитового стекла.
