Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Это было одно из тех колец, которые дож, правитель Венеции, бросал в море с Бучинторого[4] во время обряда обручения города с морем. Алессия, загадочная Алессия собрала горсть этих колец и отдала ему. Джон был уверен, что выбросил их, но несколько дней спустя, в самом начале своего обратного пути, обнаружил их в кармане своей куртки вместе с кольцом папы — Печатью Рыбака. Он еще помнил чувство, охватившее его при виде этого кольца на пальце командира швейцарских гвардейцев, хваставшего тем, что он снял его прямо с мумифицировавшейся руки последнего папы.
Теперь Джону Дэниэлсу было совершенно наплевать на кольцо. Оно утратило всякое символическое значение. Отныне его ценность равнялась ценности металла, из которого оно было изготовлено. В лучшем случае его можно было использовать как обменный товар, чтобы приобрести что-нибудь полезное для выживания. Оно ничем не отличалось от остальных колец, обнаруженных в кармане.
Впрочем, как ни неприятно было признаться, это кольцо, вероятно, стало бы последним, которое он пустил бы в ход для обмена на еду, воду и лекарства.
― Привет, Дон, — прошептал он, не открывая глаз.
― Откуда ты знаешь мое имя, незнакомец?
― Ты продолжаешь называть меня незнакомцем. А я ведь сказал тебе свое имя.
― А вот мое ты, по-видимому, где-то подслушал, хоть я и не знаю, как и где ты мог это сделать.
― Ну уж и подслушал. Я же все-таки священник.
― Сам я тебе его не говорил. Значит, ты должен был услышать его где-то. Знаешь, мы в Городе сильно дорожим своими именами.
― Как бы то ни было, меня зовут Джон Дэниэлс.
― А меня Управляющий. Запомни это. Управляющий, а не так, как ты меня назвал. Это было мое предыдущее имя. Больше оно не мое, — он наклонился. Взял правую руку Дэниэлса и принялся разглядывать ее. — Что ты сделал со своими руками?
― Я тащил сани. Три месяца подряд или около того.
Управляющий расхохотался.
― Ты издеваешься надо мной? Три месяца? Ты хотел сказать, три дня?
― Три месяца, — возразил Дэниэлс спокойно. Юноша почесал бороду. Он пытался определить по выражению лица незнакомца, шутит тот или говорит серьезно.
― Хватит надо мной смеяться, — сказал он в конце концов.
― Я не смеюсь над тобой.
― И где же эти сани? Команда, которая подобрала тебя, не видела никаких саней.
― У меня их отняли.
― Ах так, и кто же у тебя их отнял? Те же, кто почти прикончил тебя?
― Нет, другие из их шайки. Другие лица, та же порода.
― Сыны Гнева?
― По всей видимости, те, кого вы так называете.
― И что же ты вез в этих своих санях? Подарки хорошим детям?
Дэниэлс улыбнулся.
― На самом деле подарок был всего один. И для очень плохого взрослого. К сожалению, у меня его отняли.
― Значит, ты даришь подарки плохим людям?
― Ну это смотря какие подарки.
― И что же это был за подарок, который они у тебя отняли?
― Термоядерная боеголовка. Одна из мелкокалиберных. Их еще называли тактическими. Теоретически предполагалось, что они портативные, но когда таскаешь ее за собой столько времени, начинаешь несколько по-иному представлять себе значение слова «портативный».
Управляющий пристально смотрел в мертвые глаза старика.
― Никто не может прожить три месяца рядом с атомной бомбой.
― А еще никто не может три месяца передвигаться снаружи днем, не так ли? И все же я это сделал.
― Ты надо мной издеваешься. Чтобы умереть, достаточно провести снаружи всего один день.
― Не совсем так, но то, что ты говоришь, весьма недалеко от истины.
― Значит, ты врешь мне.
― Нет. Ваши выводы ошибочны, дорогой Ватсон.
Услышав это имя, Управляющий остолбенел.
― Судя по твоей реакции, ты знаешь о приключениях Шерлока Холмса, — сказал Дэниэлс.
― Да. И ты?
― Конечно, в детстве я прочел их все. Как и «Моби Дика», и «Приключения Тома Сойера»...
― Последнее название мне незнакомо. Что это?
― Книга Марка Твена.
― Она у тебя есть? — спросил юноша с жадностью.
― Дело даже не в том, что у меня ее нет. Ты видел мои глаза? На что мне может пригодиться книга?
Управляющий выглядел сильно разочарованным. Сознание Дэниэлса, незаметно изучавшее мысли молодого человека, вздрогнуло от волны агрессии, которая резко поднялась в молодом человеке.
― Но я знаю ее наизусть, — инстинктивно солгал он. Мысли юноши окрасились зеленым.
― Серьезно? А еще какие-нибудь книги знаешь?
― Все.
Это была сама рискованная ставка из всех, что мог сделать Дэниэлс.
И она оказалась выигрышной.
Мысли молодого человека зажглись искрящимся белым, переливавшимся золотом и серебром.
― Правда? Ты знаешь их все? Ну, так значит, ты просто волшебный. Ты просто волшебный человек!
― Ну что-то в этом роде.
― Пойдем. Я отведу тебя в Город.
― А это разве не Город?
― Нет, это нет. Пойдем, я покажу тебе нашу библиотеку.
― Но я еще не готов.
Вокруг головы юноши моментально загорелись красные огоньки. Пляшущие огоньки гнева. На самом деле Джон все-таки видел предметы этого мира, но только как очертания, окруженные мерцающими аурами. Так было с того самого дня, как он повстречал Монаха.
С того самого дня, когда это невероятное создание разделило с ним свое видение. Видение того, что происходило в Риме. В обмен на свои способности это непостижимое создание забрало у него очень многое. Лишь время могло показать, был ли обмен выгодным.
Огоньки вокруг лица Управляющего продолжали расти.
― Ладно, — поспешил сказать Джон. — Хорошо, я пойду с тобой.
Опираясь на локти, он смог сесть. Это усилие далось ему нелегко. Голова начала кружиться, и он упал бы обратно на постель, если бы руки молодого человека не поддержали его.
― Помоги мне... встать...
Тело Джона Дэниэлса было хрупким. Легким, как кокон. Даже в мире, знавшем лишь тощие тела, тело священнослужителя было легким настолько, что у молодого человека захватило дыхание. Он без усилий поднял священника и помог встать на ноги.
На Дэниэлсе не было ничего, кроме грязных повязок, которыми были забинтованы его раны.
― Где... моя одежда?
Управляющий медленно довел Джона до угла больницы, в котором Мать оставила вещи незнакомца. Они были аккуратно сложены, но очевидно не постираны. Тем не менее, они не воняли. Управляющего удивил запах, который от них исходил. Это был нейтральный запах, в то же время состоявший из множества разных запахов.
Джон улыбнулся этой мысли молодого человека. Давным-давно один его друг, учившийся в Массачусетском технологическом институте, объяснил ему за пивом, как при помощи одного звука заглушить другой.
«Две абсолютно идентичные звуковые волны с противоположными амплитудами взаимно нейтрализуются. Это значит, что, если ты хочешь устранить шум, тебе нужно просто создать антишум, который взаимно нейтрализуется с мешающим тебе шумом. Шум и антишум порождают тишину».
Джон ничего не понял из этого объяснения, но оно вспомнилось ему, когда он вдохнул запах, исходивший от своей одежды. Да, это были ужасные запахи. Среди них были и плесень, и грязь, и дерьмо. Но кроме того, среди них были и антизапахи снега, костра в убежище, горячего картофельного супа. Антизапах близких друзей, сидящих вокруг костра, антизапах обмененных товаров: жир для смазки патронов, аромат табака, когда открываешь металлические коробки, пролежавшие запечатанными два десятка лет...
Но прежде всего запах снега.
Точнее, не запах, а запахи. Потому что запах снега всегда бывал разным. Он менялся от места к месту. В некоторых снег имел металлический вкус. В других Джону казалось, что он пахнет мертвыми листьями, хоть это и было невозможно, потому что — по крайней мере, насколько он знал по собственному опыту — растительность полностью исчезла с лица планеты. Смены времен года больше не было, была только долгая, смертоносная ядерная зима.
И все же...
И все же иногда снег пах мертвыми листьями, которые в его детстве сгребали в садах в кучи, чтобы потом сжечь.
Да, еще одним запахом из тех, что он иногда ощущал, был запах сожженных в костре листьев.
Мозг говорил ему, что эти запахи — всего лишь игра воображения, что ничего этого не существует, что снег пахнет лишь пеплом и что он ядовит. Но сердце упивалось этими призрачными запахами, обретая в них прошлое, прелесть давно прошедших утр, когда утыкаешься носом в стекло, глядя на падающий хлопьями снег.
Он закончил застегивать пуговицы на куртке. По пару, выходившему у него изо рта, определил, что в комнате очень холодно. Но некоторое время назад он перестал различать тепло и холод. Он притворялся, что различает их, чтобы не возбуждать подозрений у окружающих.
