Сергей Калашников - Четвёртый поросёнок
Разумеется, всё это изобилие стюардам приходилось изучать. Где растёт, как приготовить, с чем подать.
* * *— Слышь, землянин! Вопросы у нас к тебе образовались, — вся группа саскачеванов «прихватила» Федьку в кубрике. Смотрят парни на него неприветливо, а особенно неодобрительно глядит их предводитель — Цикута.
— Не, ну глазастые же вы, чуваки. Я скоро год среди местных тусуюсь. Стараюсь, понимаешь, ничем от них не отличаться, а поди ж ты, никак окончательно не мимикрирую.
— Это из-за наглости твоей городской. Ты даже уважаешь нахально, а не по нашему, не по-людски. Ну да это не вопрос, а вовсе наоборот. И ты меня с панталыку не сбивай, а расскажи, какую-такую отличку ты приметил между нами и вами — городскими?
Федька сел на койку и схватился за голову:
— Ну, ты и спросил!
— Вот, видишь! — сказал Цанга Штифту. — Вот вроде и по нашенски резанул, а всё одно не так.
— Эй, вы меня что, изучаете? — Нах-Нах даже озадачился.
— Ясен пень. Щща, опыты ставить начнём. Фуга! Накапай эфиру на ватку!
Посмотрев на ухмыляющиеся рожи, Федька и сам улыбнулся:
— Ты прав, Цикута. Есть отличка. Какие-то вы тут по сёлам совсем не такие, как мы, городские.
— Во-во! И я о том. Какие-то вы, городские, не такие как мы. Так что — базар в сторону и давай по-делу. В чём разница?
Поглядел Федька в упёршиеся в него любопытные глаза, да и увял:
— Вы, если знаете ответ и сейчас меня проверяете, так я сразу сдаюсь. Вернее, не готов я сегодня, потому что сам ответа не знаю.
— Мы тоже не знаем, — вдруг сознался Фуга. — Но чуем разницу. Понимешь, Нах-Нах, не умеешь ты уважать, и всё тут. Вот как будто вредность из тебя лезет и чувство противоречия прёт.
— Точно, — подхватил Штифт. — Я всё время хочу тебе по роже дать. Одна беда — не за что. В общем — поступки у тебя правильные, а сам ты — … ёлки, и оскорбить-то тебя не за что. Ну, понимаешь, у нас в школе тоже городские учились. И уж если какая гадость в них имеется, так та и есть. А ты, зараза, скользкий.
— Погодите, парни! Давайте эмоции отодвинем подальше, а сами чуток поработаем мозгами, — у Федьки где-то в глубине сознания что-то мелькнуло. — Я, говорите, уважать не умею? А другие городские умеют?
— Конечно умеют. Как по морде дашь, выручишь чем-то или тему сложную объяснишь — тут сразу тебе респект и уважуха.
— Так и я умею, — с облегчением вздохнул Нах-Нах.
— Не свисти, — скривился Цикута. — По харе тебе хрен дашь — по морде твоей наглой видно, что вцепишься как бульдог и отмахиваться будешь, пока кровью своей не захлебнёшься. Объяснять тебе науки разные вроде как без надобности — сам смекаешь. Что же касается помощи… даже и не знаю. Равнодушный ты. Вот нет в тебе благодарности к людям за добро. И сам если кому помогаешь, на ответную любезность не рассчитываешь. Верно тебя Нинка скотиной называет. Не умеешь ты никого уважить — всё-то в тебе, понимаешь, для себя.
— Так это, получается, вы во мне выделили такое чужеродное свойство. Неблагодарность мою скотскую обнаружили, — Федька с удивлением огляделся вокруг. — Тогда вопрос про отличие между вами, аборигенами и нами, городскими, кажется мне надуманным. По всему выходит — разница заключена в чувстве благодарности. У вас оно есть, а у нас — нету.
— Ерунду мелешь. Такие, как ты, свиньи неблагодарные, и среди нас имеются. То есть ты — частный случай. А мы тебя про общее отличие спрашиваем.
— Не, ну вы гады просто натуральные! Совсем ведь замордовали! Отпустите меня, я ещё маленький и нифига ваших философий не понимаю. Не проходили мы пока таких высоких материй.
— А верно, парни. Малец ведь только в седьмой перешёл, а мы его по-взрослому пытаем, будто своего ровесника.
— Потому, что ведёт он себя не как малец, а по-взрослому, — вклинился Штифт. — И девчата, кроме как на него, ни на кого даже и не смотрят. Не, ну я не знаю, что с ним вообще надо сделать! Слушай, Нах-Нах! Хочешь, я тебя рукопашному бою стану учить?
— Отзынь от мальца, Штифт, — остановил товарища Цикута. — Козе понятно, что ты ищешь благородного предлога настучать ему по лицу… — пиликнуло что-то на переборке. — … у трапа что-то не так — канал связи отрезало…
В это мгновение «посиделки» завершились, а парни помчались наверх, разбираться с непоняткой.
Бэмц! — бегущие впереди Цикута и Цанга влепились друг в друга и отлетели в разные стороны, словно кегли. Наклонившийся Федька увидел идущее ему в лоб колено, но пистолет, столько времени бесполезно болтавшийся в кобуре, уже в руке. Его рукоятка нашла коленную чашечку, а рефлекторно уходящая вверх голова — солнечное сплетение здоровяка, оказавшегося у выхода. Впрочем, сильные руки уже ударили парня с обеих сторон по рёбрам и, кажется, какое-то время дышать ему не суждено. Тем не менее, оба тела — Федькино и здоровяка — вывалились на палубу, причем почему-то подлетевшие вверх ноги так через верх и пошли, отчего сам Федька, оказавшись на спине, увидел другого здоровяка, тянущего Ниночку за косичку.
А пистолет-то — по-прежнему в руке. Выстрел — и возникло отверстие во лбу чужака. А рядом ещё чужаки. Выстрел, другой, третий… робы саскачеванов, форменки членов команды, кителя стюардов… стрелять нельзя, но в руке зажат тяжелый предмет, а одетый не по-нашему мужик наводит на Колобка ствол пистолета-пулемёта.
Хрясь!
* * *— А теперь, Кирилл Сергеевич, посмотри совмещёнку по кадрам. Видишь, подошли катера, вроде как с грузом. А вот парни, за которыми мы столько гонялись, поднялись на палубу. Сам понимаешь, оружие тут носить вообще в обычае, так что никаких подозрений ни у кого это не вызывает. Но вот — бац, обезоруживают стюардов и тычутся в запертую дверь рубки — видно, что что-то пошло у них не по плану. Теперь — попытка шантажировать запершихся вахтенных самой маленькой девчонкой и… синхронно замедляем…
Вот вылетает кувырком твой сынуля и в это время на шлюпочной палубе совершенно случайно разбивает себе голову о стойку шлюпбалки автоматчик, готовый подстрелить Федьку.
Теперь, парень ни секунды ни в чём не сомневаясь, укладывает подряд четверых из пистолета, словно палкой по штакетнику: тр-р-р-р, — и всё. В этот момент, обрати внимание, ещё один автоматчик на шлюпочной палубе насаживается затылком на рычаг, а два других закалываются собственными штык ножами. Сосчитал? Прошло шестьдесят пять сотых секунды. Команда, обслуга и выскочившие из кубрика саскачеваны уже бьют чем попало деморализованных нападающих. В этой неразберихе никто не видит расчехляемый пулемёт на втором подошедшем катере. Тем более — не наблюдает гибель его расчёта.
— А отчего они погибли, Алексей Павлович?
— Съёмка не зафиксировала эти моменты. Вот, видно, как нападающие поворачивают ствол, а вот уже всё кончено. Позднее на мёртвых обнаружили гематомы, но без явных внутренних повреждений.
— Выходит, Федька связался с чем-то неведомым? — Капитан Матвеев выглядит озадаченным.
— Или невидимым. Не желаете досье на сына своего посмотреть? А то он у нас давненько по картотеке проходит среди личностей, от которых ожидать можно решительно всего. Этакий незашореный ребёнок растёт, понимаете ли.
* * *— Ты скотина, Нах-Нах! Думаешь только о себе. А если бы тебя убили? Ты обо мне подумал?
— Нина! Он же тебя за косу схватил! Тебе было больно!
— Дурак! Они просили всего-навсего судовую кассу. Ну какой идиот станет из-за такой трухи, как деньги, рисковать жизнью?! Мы и не думали оказывать сопротивление — там было-то надо немного подождать, а потом они бы уехали. Этот ритуал уже сто лет известен — ты чо! Мы же проходили эту тему. В общем — всё. Послезавтра делаешь нам ребёнка… то есть, я тоже поучаствую, конечно. Но с твоей безголовостью я боюсь вообще остаться вдовой ещё до наступления замужества.
— А почему послезавтра?
— А потому что мне своё девичество ещё нужно как следует оплакать.
* * *— Слышь, Цикута! Мы ведь так и не договорили разговор про уважение. Как я понял, мы, городские, и вы, местные — людей уважаем по-разному.
— Вот цеплючий ты, Федька. Мы же как раз и пытались тебе втолковать нечто подобное, а ты оказался вообще неспособен к восприятию этой категории.
— А вот не надо «ля-ля». Ты вместо объяснений меня вопросами терзал. Так что, кончай отнекиваться, обучай уважению.
Надо сказать — в кубрике сейчас не только саскачеваны, но и парни из стюардов, то есть — снайперы. И именно они наблюдают за разговором с особым интересом.
— Ну ладно, — после столь решительных слов пацана, почти в одиночку положившего целую банду, Цикута почувствовал себя ему несколько обязанным. — Вот, давай, для примера скажи — кого ты за что уважаешь?
Вот тут Федька и задумался.
— Мачеху уважаю — она научила меня никогда не забывать второй магазин. Это трижды спасло мне жизнь.
