Макс Мах - Кондотьер
— Нельзя. В квартире есть компромат?
— А тебе зачем?
— Ну, я тебя пристрелю, а потом выяснится, что рядом с хладным трупом несгибаемого борца с капиталистической эксплуатацией трудящихся всякие посторонние вещи валяются, репутацию покойнику портят.
— То есть, ты готова закладку, так и быть, себе взять?
— Да, нет, Директор, можешь в печку бросить, я разрешаю.
— А что взамен? — Мухин играть перестал, заговорил о деле, и тон сразу изменился, стал жестким, деловым
— Взамен ты расскажешь мне, кто тебя нанял, чтобы устроить Генриху побег.
— О как! Раскопала, значит! Умная ты, Наталья, опасная. Может, подобру договоримся? Я про тебя забуду, ты про меня, а я еще и отступного дам. Я ведь много чего знаю и про тех, и про этих…
«Отпустить?» — она уже думала об этом сегодня, и утром, и позже, когда сюда шла.
Договориться и отпустить. Но недалеко, разумеется, и ненадолго. Оставить на коротком поводке… Опасно? Естественно. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского, ведь так?
— Понимаешь, я бы и отпустила, наверное… — Она не была уверена в том, что говорит, но под настроение чего не скажешь. — Но ты, Директор, зря меня обманул. Хотел убить, кто мешает? Флаг тебе в руки! Вектор мог меня сделать в Питере на раз…
— Пошли бы разговоры, — нехотя признал Директор и сделал движение, словно хотел обернуться, да шейные позвонки прихватило.
— И ты решил сдать меня жандармам… Совсем не жаль было?
— А чего тебя жалеть? — усмехнулся в ответ Директор, но, что характерно, сидел, как велено: лицом к окну, руки на столе.
— Ну, ты прав, наверное, — согласилась Натали, припомнив подробности своей жизни. — А Генриха за что?
— Ты ему веришь? — вопросом на вопрос ответил Директор.
— Возможно…
— И зря!
— Ну, это как бы, мое дело, не находишь?
— Ты, вообще-то, понимаешь, Лиза, что в городе творится, в стране?
— Вот скажи, Михаил Евгеньевич, какого хера, ты меня Лизкой кличешь, если доподлинно знаешь, кто я есть и как меня зовут?
— Ишь, нахваталась! — снова усмехнулся Мухин, но даже движения лишнего себе не позволил, знал, не прокатит. — А еще баронесса!
— У тебя, Мухин, пять минут.
— А ручной лидер оппозиции тебе ни на что не сгодится?
«Ну, вот и предложение озвучено. Вопрос, однако, а оно мне нужно?»
— Я задала вопрос.
— Хочешь знать, кто меня нанял? А не испугаешься?
— Дядя Миша, а ты кого сейчас на испуг берешь? Меня, что ли? Бога побойся! Я же отмороженная! Сам сказал.
Нечем ему было ее напугать, вот в чем дело. И Мухин это знал, не мог не знать. После всего, что было, положен ей был — по совести — осиновый кол, или, если уж по-человечески, расстрельная команда. Но вот ведь как бывает! Раньше жила, как нежить, но не то теперь. Умирать расхотелось. Совсем. Напротив, хотелось жить. Жить, любить Генриха, даже если никогда не сможет ему об этом сказать. А она точно знала — не скажет. И это была та правда, которую Натали не только знала, отчетливо и с подробностями, но и принимала. Несла, как крест. Впрочем, и Генрих не ждал от нее слов любви. Не ждал, не просил, принимая, как должное, ее молчание, но и сам их никогда не произнесет. Не сможет, не решится, потому что любой отваге положен предел. У ее мужества он уж точно есть. И у его — наверное, тоже. Ведь не машина, не пражский истукан, живой человек…
— Значит, нечем мне тебя напугать? — Мухин напрягся. То ли собирался прыгнуть, то ли ожидал выстрела в затылок. — А что, как всплывет правда о «резне на Сампсониевском»?
— Не всплывет.
— Откуда тебе знать?!
— Оттуда, дядя Миша, что из-за той резни ты меня и решил сдать. Всех свидетелей, так или иначе, со свету сжил. Одна я осталась. Не стал бы ты говно это бумаге доверять. Оно и на бумаге, и через двадцать лет так вонять будет, мало не покажется. Так что это мой тебе подарок: умри и бери свои грязные тайны с собой, я не возражаю.
— А ты, Наташа, стало быть, ни при чем?
— А это, товарищ Мухин, мое личное дело. Я его сама написала, сама и закрыла. Повторяю вопрос. Кто тебя послал?
— Доброе имя оставишь?
— Сама некролог закажу.
— Тогда чемоданчик один надо бы из квартиры вынести… Пойдем, покажу!
— Дядя Миша, я похожа на дуру?
— То есть, встать не позволишь?
— С этого кресла прямо в ад.
— Но слово даешь?
— Мое слово кремень, сам знаешь. Сказала — убью, значит, так и будет. Но позорить после смерти, так и быть, не стану. Сама, между прочим, предложила. И учти, дядь Миш, пять минут истекли.
— В спальне, в стенном шкафу… Старенький, фибровый… Уничтожь, пожалуйста.
— Заметано. Просмотрю и сожгу. На память, ты уж извини, ничего оставлять не буду.
— Договорились.
— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнила Натали, поднимая руку с пистолетом. Ствол, удлиненный глушителем, метил Мухину в затылок.
— Анастасия Ягеллон, — устало ответил Мухин. — Впрочем, она тогда уже три года как Збаражской была, но я ее еще девчонкой знал. Бывал у них в поместье… С братом ее в одном полку служил…
«Спасибо, дядя Миша! Покойся с миром!» — Натали ничего не стала говорить. Молча, нажала на курок, подошла ближе, взглянула в мертвое лицо, развороченное пулей, отвернулась и пошла искать фибровый чемодан.
* * *Поводом к операции послужили слухи о том, что руководство эсеров решило отказаться от вооруженной борьбы. Впрочем, нет дыма без огня. Желание эсеровского ЦК отмежеваться от маргиналов, и окончательно превратиться в легитимного политического игрока общероссийского масштаба было известно давно, и намерений этих никто на самом деле не скрывал. Однако в преддверие съезда об этом заговорили уже во весь голос, и кое-кто счел, что настало время «предоставить слово товарищу Маузеру». Директор собрал группу на базе в Лисьем носу и сообщил, что «есть мнение». В принципе, этого было более чем достаточно. «Вторая реальность» была группой закрытой, строго законспирированной и отличалась жесткой дисциплиной. Ее создавали люди серьезные и не сентиментальные. По легенде, которую озвучил Директор и которой Натали верила до сих пор, руководство боевых организаций левых партий хотело иметь свой собственный — надпартийный — карающий меч. Слишком часто происходили провалы, слишком многие готовы были на «добровольное сотрудничество» в обмен на жизнь и свободу, а то и на золотые червонцы, чего уж там. «Второй реальности» ставили цели, группа их выполняла. Кто и о чем говорил с Директором, никогда не озвучивалось и не обсуждалось, как не обсуждались и задания. Однако одно дело ликвидировать предателя, и совсем другое — убить одиннадцать членов Оргбюро ЦК, включая пять действующих депутатов Государственной Думы…
— Дело такое, товарищи, — Директор говорил спокойно, но было видно, нервы играют. Такое не спрячешь, да Директор и не пытался, и в этом был резон. Когда говорят о подобного рода вещах, чем естественнее, тем лучше.
— Дело такое, товарищи, будем работать эсеровское Оргбюро…
Натали прошла в спальню, нашла чемоданчик, проверила наскоро, убеждаясь, что все без подвоха, что Мухин не приготовил ей какой-нибудь гадости, типа «адской машины» со взрывателем нажимного действия. Ничего подозрительного не обнаружила и, прихватив чемодан с бумагами, покинула квартиру Директора тем же путем, каким и пришла. Закрыла за собой дверь, заперла на ключ и спустилась по лестнице. Вгляделась в снежную круговерть, но через оконное стекло ничего толком не разглядела. Однако чувство опасности подсказывало, она здесь уже не одна. Вряд ли пришли за ней — в такую расторопность своих врагов Натали не верила — но могло случиться и так, что Мухин понадобился не одной ей.
На улице окончательно стемнело, да еще снегопад, и ничего толком не рассмотреть, даже не угадать.
«Выйти? Проверить? А вдруг это всего лишь паранойя?»
«А если нет? Если сейчас выйдут из-за снежной завесы, войдут сюда?»
Интуиция настоятельно требовала спрятаться, и Натали не стала ей прекословить. Она сглотнула слюну и шагнула назад — прочь от двери. Шаг, еще один. Медленно, осторожно, не производя ни единого звука, не отрывая взгляда от двери, Натали отодвинулась к дальней стене, в глухую тень под лестницей. Отставила чемодан, подняла руку с пистолетом к груди, и отступила еще на шаг. Оказалось, успела в последний момент. Едва прижалась спиной, своим кожаным рюкзачком к стене, как за стеклом примыкающего к двери окна мелькнули тени. Дверь скрипнула, отворяясь, и в дом вошли люди. Двое. С оружием. Умелые, если судить по движениям, но шумные. Они не могли услышать стука ее сердца и тихого шороха, с которым Натали вдыхала холодный воздух. И под лестницу не заглянули.
«Прошляпили!»
— Наталья Викторовна! — позвал знакомый голос, это был третий человек, вошедший с улицы. — Это я, Людвиг. Вас подвезти?
