Дмитрий Могилевцев - Хозяин лета. История в двенадцати патронах
– Кого это – «наших»? – спросил я осторожно.
– Тех, кому придется всё это расхлебывать. И большого папу за сисю брать. А, говорил я ей – быстрее, быстрее, всё же катится х…й знает куда.
– А где она сейчас?
– Не знаю. Но мы с ней свяжемся, как только выберемся наверх. У меня передатчик двадцатикилометровый.
Ступнев дожевал, запил водой.
– Ладно. Кончаем бодягу, идти пора. Ты вообще ходибельный?
– Кажется. То есть голова только болит.
– Голова – это ничего. Тебе на ней нужны пока только уши – слушать, что я скажу, и очень внимательно. И делать – сразу же. Понял? Ну а сейчас держи. – Он вытащил из рюкзачка маску, похожую на аквалангистскую, только с совершенно черным, непрозрачным стеклом. – Очки ночного видения. Без них тут сейчас – никуда… Они просто надеваются, давай помогу.
Он нахлобучил маску мне на голову, поправил, пристроил – и мир вокруг засветился оттенками зелени.
– Что, нравится? Погоди пока, вот, повесь на шею. Я скажу, когда надеть. Так, а сейчас поживимся.
Ступнев, закряхтев, поднялся на ноги, вышел в коридор. Я потрогал зачем-то Маратовы пальцы, уже холодные. Попробовал закрыть ему глаза, опустить веки. Но они были как резиновые.
– Чего ты с ним? – спросил Ступнев от двери.
– Я уже, уже, – пробормотал я.
– Если уже, так давай сюда. Хватит с трупом сюсюкать. Вот, одежка тебе. – Он показал мне бронежилет.
– Он большой мне, – сказал я неуверенно, просовывая руки, – и тяжеленный же.
– Ничего, яйца прикроешь. Вот тут затяни, о как. Тут магазины еще торчат – так пусть торчат. А гранаты я себе забрал, тебе ни к чему.
Я нагнулся за автоматом.
– Оставь. Ты как это себе представляешь? За моей спиной, в темноте, с твоими нервами и этим пугачом? Хватит с тебя моего. – Он щелкнул затвором. – Пошли. Я – впереди, ты за мной в пяти шагах. Когда я сделаю вот так, – он поднял руку, – ты стоишь на месте как вкопанный. Когда махну – можешь идти. Если, не дай бог, шухер какой, падаешь на пол, забиваешься в любую подходящую дыру и лежишь очень тихо. Если нужно меня позвать, дави на кнопку, вот эту, на своем маячке. Голосом – только в самом крайнем случае. Понятно? Отлично. Пошли.
И мы пошли по залитым, искореженным коридорам. Местами они выглядели так, будто исполинский кулак лупил по стенам, крошил бетон, мял арматуру. Там и сям плавали куски пенопласта, обломки мебели, раздутые, толстые мешки. Натолкнувшись на один из них, я понял, что это труп. В тенисто-зеленом сквозь очки ночном мире всё казалось феерически прекрасным.
По лестницам вниз лилось сплошным потоком, и потому мы спустились на два этажа у разлома, по торчащим из обломанной стены кускам арматуры. Было совсем темно, и сквозь маску смешанная с экскрементами вода казалась яркой, как детская акварелька. Внизу мы оказались по грудь в ней и медленно побрели по искореженному коридору, загребая руками.
Там я его и заметил. Даже, скорее, не заметил – ощутил его присутствие, глухой всплеск, почти неразличимый в гуле срывающегося в трещину потока, быструю тень, тут же исчезнувшую за поворотом. Я прижался к стене, судорожно нащупал маячок.
– Ты чего? – спросил Ступнев, щелкая предохранителем.
– Он идет. За нами идет. Я его заметил.
– Кто он?
– Он. Собецкий. Он следом за нами. Он, наверное, вслед за нами выбраться хочет.
– Ну-ну, – хмыкнул Ступнев. – Хорошо всё-таки, что я тебе автомат не дал.
– Я точно видел!
– Нам еще два этажа, – отмахнулся он. – А на последнем точно плыть в говне этом придется.
– Слушай, – сказал я Ступневу, – а почему бы нам просто не подняться наверх? Мы же спускались даже и без лестниц. Могли б и подняться так, а не ползти туда, куда вся канализация и стекает.
– Слушай меня, и очень внимательно, – вздохнул Ступнев устало. – Даже если сверху и стекло уже, в чем я лично сомневаюсь, шансов выжить у тебя там куда меньше, чем внизу. Если тебя увидят те, кто стрелял в меня, то ты труп вместе со мной. Если тебя увидят те, кто чистил эти коридоры вместе со мной, то я буду вынужден пристрелить тебя сам. В порядке аварийной ликвидации и шкурного самосохранения. Понятно?
– Нет, – ответил я.
– Неважно, – отрезал Ступнев. – А важно только то, что остаться в живых ты можешь, если только пойдешь за мной следом и будешь молчать, а заговоришь, когда я спрошу или когда будет очень, очень нужно заговорить. Ты хочешь жить?
– Да, – ответил я.
– Тогда заткнись и иди.
За очередным поворотом течение поволокло нас вперед, делаясь сильнее и сильнее, а потом мы наткнулись на темный коридор, уходивший почему-то наискось направо и вниз. Меня чуть не унесло по нему, я окунулся с головой, и Ступнев, как когда-то под Чимтаргой, схватил меня за шиворот и вытащил, а потом мы лежали оба на цементном полу, откашливались, и отплевывались, и полоскали рты последними остатками чистой воды.
Но затем начались сухие, почти нетронутые коридоры, там даже светились тускло плафоны над головой. Андрей подолгу замирал на месте, прислушиваясь. В одном месте мы наткнулись на россыпь гильз, а из полуоткрытой двери торчали босые грязные ноги. Ступнев, семеня по полусогнутых, как диковинный шимпанзе, подобрался к ногам и глянул поверх них. Махнул мне рукой – всё нормально, можешь идти. Язаглянул: за дверью лежал, вытянув руки, человек, глядевший мертвыми выкаченными глазами прямо вверх, на тусклую лампу под потолком. Человек был в черном кителе, бронежилете и каске, но почему-то без брюк.
Мы спустились по очередной лестнице, на этот раз короткой и сухой, и увидели пустую будку из толстого стекла и рядом с ней – стальные шлюзовые двери на последний, наисекретнейший этаж. Двери эти были распахнуты настежь. Остановившись подле них, мы вдруг услышали голоса. А потом – автоматную очередь.
– Пришли, – прошептал побледневший Ступнев чуть слышно. – Пришли.
Старик ошибся – в Город первым выпало войти не ему. Первым прорвался к Городу безумный капитан. Его первую роту подстерег на автостраде спецназ и сжег половину машин, но, пока черно-пятнистые стреляли по пятящемуся, огрызающемуся капитанскому авангарду, еще две роты, проломившись на полном ходу сквозь молодой лес, зашли спецназу в тыл, расстреляли и вдавили в землю. У Заславля капитан наткнулся на остатки шеинского резерва, отправленные уничтожить недостроенное президентское «Вольфшанце» под Острошицким городком, но так никуда и не двинувшиеся из-за отсутствия связи и нехватки горючего. Их командир очередной раз пытался дозвониться хоть до какого-нибудь начальства, когда онемевший от ужаса ординарец подергал его за рукав и показал пальцем на север. Там, вздымая за собой черную пыльную стену, шли через поле заметившие добычу капитанские танки.
На закате они уже стояли на кольцевой, оседлав Великокняжеский проспект.
До самой кольцевой по главным силам конфедератов никто так и не выстрелил. Запоздавшие вертолеты застигли потрепанных боем на шоссе спецназовцев врасплох и висели над ними полчаса, расстреливая всё движущееся. Потом на смену вертолетам пришло звено штурмовиков, потом снова вертолеты, которые, не найдя уже целей, едва не принялись за конфедератскую колонну. Матвей Иванович повел ее в Город не самой прямой дорогой – он хотел показать своим людям лагерь. Охрану Шеин забрал – он считал каждого своего человека. А уходя, торопившаяся охрана вопреки приказу не стала расстреливать оставшихся: больных, увечных, ослабевших – тех, кого не смогли погрузить на машины. Большинство из них так и осталось лежать на асфальте плаца, умирая от жажды, рядом с уже умершими. Некоторые сумели выползти за ворота, в лес, к дороге. А в одном из них, почернелом, страшно исхудавшем, покрытом коркой запекшейся крови, ковылявшем, волоча за собой вывихнутую, распухшую ногу, солдаты охранения, первыми подошедшие к лагерю, узнали своего комполка.
Конфедератская колонна остановилась у лагеря. По приказу Матвея Ивановича отовсюду, куда только смог он дозвониться, на первых попавшихся машинах слали врачей и медикаменты, в больницах готовили палаты. Лазарет первой помощи развернули в леске за лагерем – в казармах стояла страшная гнилая вонь. Отовсюду: из подвалов, канав и отхожей ямы, из коридоров и камер – вытаскивали мертвые, обезображенные тела. Похоронили их на холме за лагерем. Оттуда был виден Город, и вдали горела в закатном солнце золотая звезда на обелиске Победы.
Конфедераты простояли у лагеря всю ночь. Когда утром на кольцевой люди в пятнистой черно-синей униформе обстреляли конфедератский патруль, их, бросившихся наутек при виде танков, догнали. Всех троих привязали проволокой за шею к стволам танковых пушек, а потом медленно стволы подняли. Старик не стал наказывать тех, кто это сделал.
То ли потому, что казнь видели не только конфедераты, то ли из-за того, что двух суток стрельбы и самоистребления с лихвой достало всем стрелявшим, а может, из-за танков мядельского капитана, уже стоящих в центре Города, напротив двусвечного барочного кафедрального собора, сопротивления конфедераты почти не встретили. Над Городом впервые за много лет повисла тишина. Не шумели машины, и не лязгали двери. Никто не стрелял. Кое-где по подворотням валялись сброшенные впопыхах пятнистые комбинезоны и автоматы. Стояли темно-зеленые «уазики» с дверьми нараспашку и включенными моторами. Но конфедераты всё равно продвигались очень медленно и осторожно. Матвей Иванович, связавшись по рации с капитаном, приказал ему больше не двигаться, не рассредоточивать силы, а занять оборону напротив старого еврейского предместья и ждать.
