Валидуда Анатольевич - На задворках галактики
— Ммм… — Хельга развела руками. — Да трогали. Все переодевания и процедуры медсёстры делали. Откуда нам было знать? Честно говоря, не до этого было. Вас и вашего напарника требовалось хорошенько 'почистить'. И… медперсонал на базе в основном женский.
— Что ж вы сделали? Как же я теперь невесту обниму?
— Понимаю… Придётся ждать. Пока родит. Другого выхода у вас нет. Так что, если пройдёте проверку…
— Ххэ… А если нет? Тут в Пустошах и выбросите? Разбередили мне… Когда вы свои опыты закончите?
— Хотите, Максим, вновь услышать мой ответный вопрос?
Масканин отвернулся и произнёс:
— Уходите, Хельга, прошу вас. Мне не приятно и трудно разговаривать в таком ключе с красивой женщиной. Не о такой встрече с соотечественниками я мечтал в последнее время. Да и сомневаюсь, что вы моя соотечественница.
Хельга пожала плечами и поздравила себя с успехом. Для себя отметила, что не смотря на всю холодность и раздражённость Масканина, она всё же вызвала в нём интерес, хотя этот интерес ни к чему не привёл бы. Она это почувствовала на уровне женского чутья. Тем более после не совсем красивого способа его прощупать, к тому же выяснилось, что его касались другие женщины, когда невеста носит его ребёнка. По поверьям вольногоров беременных не должны касаться чужие мужчины, а отца ребёнка не должны касаться другие женщины кроме матери. Странно даже, Темискира изолирована в локусе, а подобные представления о тонких энергиях перекликаются с представлениями многих миров Большой вселенной.
Встав, Хельга напоследок искренне пожелала:
— Удачной проверки, Максим.
____________________
*ГМС — глубинное ментоскопирование
Скажи ему кто-нибудь раньше, что от хандры можно завыть, Масканин не поверил бы. Но сейчас, именно в этот момент его так и подмывало завыть. Но не волком, что отвечало его нутру, а как той собаке, навечно прикованной цепью к своей будке. Ну как тут не завыть, когда только что узнал о ребёнке и тут же понял, что до родов нельзя даже дотронуться к Танюше? Да ещё так остро вдруг захотелось её увидеть. Поглядеть на неё хоть одним глазком, хоть несколько мгновений.
После пребывания в изоляторе его перевели сюда, в тесный кубрик медицинского блока, откуда день за днём выводила по одному и тому же маршруту неизменная троица излишне хмурых неразговорчивых парней, облачённых в одинаковые белые комбинезоны, какие здесь на базе носили все имеющие отношение к медперсоналу. Вот только эта троица ну никак не соответствовала образу означенного персонала. Одинаково короткие стрижки, специфические движения хорошо тренированных людей и бросающаяся в глаза военная выправка. Ну хоть ведут себя вежливо и без всяких конвойных заморочек.
Изо дня в день его с утра водили по изолированному коридору в камеру с единственным креслом с застёжками для рук и ног и со странным колпаком, надеваемым на голову. Кресло было мягкое и удобное, в нём легко можно расслабиться, вот если б ещё не застёжки с колпаком и куча разноцветных проводов, что уходили прямо в заднюю стену камеры… И каждый раз одна и та же процедура: двое техников во всё тех же белых комбезах, но самого цивильного вида, надвигают на голову чёртов колпак, что-то там долго щёлкают с той стороны спинки и уходят. А потом откуда-то из потолка раздаются вопросы. И всё. Сами собой, помимо воли, возникают подробнейшие воспоминания и проносятся подобно скакуну, что летит галопом, а ты сидишь в этом кресле и словно сторонний наблюдатель просматриваешь собственными закрытыми глазами свои же воспоминания, заново переживаешь всё то, что было и что интересует этих неутомимых исследователей. А интересуют их в основном обстоятельства побега. И конечно же весь тот временной интервал, что был проведён в лагере. Но тут уж проблема. Всё что всплывало из глубин памяти было настолько туманным, что не получалось никакой удобоваримой для восприятия картины. И тогда раздражённые исследователи начинали задавать ключевые вопросы о жизни до лагеря. И вот тогда изредка начинаешь вспоминать то, что ещё недавно казалось напрочь забытым. Что ж, хоть какая-то польза от этой возни.
А потом всё это заканчивается и приходит понимание, что на сегодня всё — отстрелялся. Дальше возвращение в свой кубрик, где в общем-то уютно и нет порядком осточертевших белых тонов, как везде в медблоке. Можно валяться на кровати, можно отжиматься, можно ходить из одного в другой конец целых десять метров. Ах да, можно ещё приготовить кофе и закурить, завлаб на днях расщедрился и лично передал банку кофейного суррогата, сахар, электроплитку и две пачки второклассных сигарет 'Северная Заря'.
Кормёжка тут по распорядку, всегда доставлялась в кубрик на тележке. Кормили хорошо, наверное даже вкусно, не деликатесы конечно, но после недавних странствий, а особенно лагерной жратвы, здоровенный кусок мяса с гарниром и салатиком казался чем-то невероятным, почти сказочным. Так что, завтраки, обеды и ужины — то немногое, что хоть как-то скрашивало ежедневную обыденность, когда живёшь и не понимаешь своего статуса, кто ты здесь: пленник или всё же нет? Почему столько недоверия и в чём истинный смысл этих ежедневных процедур? Хорошо хоть кофе дали, пусть эрзац, но всё-таки. И сигареты зачем-то. Максим не курил, так эти пачки и валялись без дела.
А глубокой ночью накатывала тоска и заедала почти до самого утра. Приходили самые разные мысли, роились, расплывались. Нежный и волнующий образ Танюши оставался по прежнему размытым. Сколько тепла в душе порождал её образ! Вот бы фотокарточку её сюда… Всё думаешь, думаешь, ворочаешься с боку на бок, а сон не идёт. Слишком много было вопросов, на которые страсть как хотелось получить ответы. Что же всё-таки у него хотят выведать? Что это за чудо-техника, позволяющая копаться в чужой памяти? И как там поживает крепыш, о котором до сих пор ничего не известно? Ответов никто не даёт. Не дают и свежих газет, да и вообще никаких. Радиоприёмник тоже не положен, впрочем здесь в Пустошах от него толку ноль, даже невинных развлечений лишили — ни киношки посмотреть, ни книжку почитать. Должно быть, какой-то явный умысел в этой информационной блокаде, только ради чего?
Вот и хандрил Масканин, терзаемый сомнениями и вопросами, среди которых самым главным был один: когда же всё это кончится и прояснится, наконец, его статус?
Глава 10
Завлаб поднял бровь, вопросительно уставившись на Масканина.
— Послушайте, голубчик, — сказал он, сдерживая раздражение, — пора бы прекратить так изводить себя. Опять до утра не спали? Как вы не понимаете, этим вы только вносите помехи и нам, и себе самому.
Масканин развёл руками, мол, что поделать, если уснуть получается под утро.
— Если это повторится этой ночью, — пробурчал завлаб, — я распоряжусь прописать вам снотворное. И проконтролировать его приём…
— Тихон Сергеевич, — Масканин без разрешения уселся на стул прямо напротив завлаба, которого от 'пациента' отделяло два метра стола. Охранники никак не прореагировали, а сновавший рядом техник выразительно хмыкнул. — У меня есть некоторые соображения…
— Я вас слушаю, — оживился Тихон Сергеевич.
Масканин кивнул и, собираясь с мыслями, продолжил:
— Мне кажется… да, я не вполне уверен в этом… В общем, мне кажется мы оба допускаем некоторые ошибки в моём обследовании.
— Так-так… — завлаб поджал губы, не отводя внимательного взгляда. — Продолжайте.
— Собственно, идея моя самая что ни наесть простая. Вас ведь интересует моё прошлое до попадания в лагерь? И меня оно интересует. Уж больно хочется и мне самому вспомнить…
Завлаб кивнул, хотел что-то спросить, но передумал.
— В последние ночи, — продолжил Масканин, — я кое-что поприкидывал. Кое-что осмыслил, кое-что вспомнил, если можно так выразиться о мешанине размытых образов. Как бы это выразить… Меня тяготят прежде всего два вопроса. Первый: моя будущая жена, носящая моего ребёнка. Второй: обстоятельства моего пленения…
— Хотите сказать, именно эти воспоминания вас больше всего посещают? Вернее, пытаются пробиться из сокрытых глубин памяти.
— Так точно. Всё именно так. Но поскольку вас прежде всего интересует не моя личная жизнь, то можно заострить усилия на событиях, предшествующих пленению.
— Понимаю… — завлаб потёр свежевыбритый подбородок. — Вы не можете себя чувствовать спокойно, пока не прояснится этот вопрос. Однако… однако мне кажется, вы не договариваете. Понятно, что вы хотите с помощью ментоскопа победить амнезию. Но! Что ж вы раньше этого не желали? И отчего у вас вдруг появилась такая уверенность в успехе?
— Да не всё ли одно, Тихон Сергеевич? — грубовато ответил Масканин. — Оставьте этот вопрос мне. Я уже знаю, что делать. Не знаю только, как далеко заведёт меня в прошлое предстоящий сеанс.
