Ян Валетов - Дураки и герои
– Моя? Нет, Умка, Андрей Алексеевич вне моего влияния. Это ты не по адресу. Я сформулировал возникшую проблему нашим российским друзьям. А все остальное делалось уже без моего участия. Я твоего Мангуста, не к ночи он будь помянут, и видел всего пару раз, по суровой необходимости. Но скажу тебе, что ты в сравнении с ним сладкая булка. Рядом с ним у меня мурашки по спине бегали… А тебя, брат, прости, но я не боюсь. Мангуст может убить просто так, играючи, безо всякой причины. А тебе нужно правильное моральное обоснование…
– И ваши российские друзья послали Мангуста решать твои проблемы?
– Не совсем так, Миша, – не согласился Блинов. – Скорее они решали свою проблему. Или нашу совместную проблему. Тут я совсем запутался… Я привык иметь дело с людьми бизнеса, а у соседей теперь из-под любого «Бриони» торчат погоны. В общем, всем сторонам было необходимо, чтобы ты молчал, а идти на силовые акции против тебя я не хотел…
– Ты и сантименты? – удивился Сергеев. – Блинчик, я тебя не узнаю! С чего б это вдруг?
– Ты дважды спас мне жизнь! – жестко сказал Владимир Анатольевич и закурил очередную сигарету от окурка предыдущей. – И, на самом-то деле еще раз спас мою жопу в Африке! Потому что, если бы тот груз тоже был продан налево, мне бы наверняка отстрелили голову, даже если бы для этого надо было рвануть половину Киева. Вот поэтому и не было силовых акций. Поэтому, а не потому, что мы боялись твоих сетевых разоблачений – кто поверит интернетному говну? Его тоннами льют на всех каждый день!
– И из благодарности, вместо того чтобы отбить мне голову, вы рванули бедного Митю пластитом, переманили перепуганную Вику…
– Это да… – согласился Блинов. – С этим Митей, ее помощником, нехорошо получилось. Но, согласись, это было меньшим злом, в сравнении с твоей или Викиной смертью. Результат достигнут с минимальными потерями.
Он поднял на Сергеева злые, холодные глаза, совершенно неуместно смотрящиеся на пухлой веснушчатой ряхе, и добавил:
– А разве не этому тебя когда-то учили, Умка? Добиваться результата, несмотря на косвенный ущерб? Так чего ты ноешь? Неужели это слишком большая цена за жизнь Вики, твоей падчерицы и за твою жизнь? И за твою глупость, Сергеев!?
– Намекаешь, что меня спас?
– Не намекаю. Прямо говорю.
– Знаешь, Блинчик, – сказал Сергеев с сожалением. – Я не буду тебе ничего объяснять. Бесполезно это. Ты все равно не поймешь, что друзей нельзя использовать, что очень часто дружба и выгода – это не только несовместимые, но и взаимоисключающие друг друга вещи. Ты никогда не уяснишь, что потерять любимую женщину – это все равно, что потерять жизнь…
– Не преувеличивай, – перебил его Блинов, поморщившись. – Как там у Пруткова: «Друг мой, прошу, не говори красиво!» Ты за свою жизнь и друзей терял, и женщин терял! Но жив же до сих пор! Да? И неплохо себя чувствуешь, если вспомнить, как ты только что рихтовал мною стены. Для покойника ты удивительно шустр и неприлично романтичен. Ты все время забываешь о том, что я знаю о тебе больше, чем можно предположить. Вся наша жизнь, Миша, прости за банальность, череда потерь. Мы все время теряем: иллюзии, деньги, власть, друзей, женщин, близких. Это почему-то называется приобретение жизненного опыта. Потом, в один прекрасный день, мы теряем последнее, что нас греет – надежду, но не умираем – нет!
Владимир Анатольевич уже вещал, привычно жестикулируя для убедительности. Для того, чтобы вещать, ему не нужна была трибуна. И в слушателях, если уж откровенно, он не нуждался. Главное было начать.
– Именно в этот момент мы и начинаем жить по-настоящему. Как свободные люди! Нас уже ничто не сдерживает, нам не надо оглядываться на то, что о нас подумают, мы не пытаемся быть лучше, чем мы есть… И, главное, мы не ждем от жизни того, что она нам дать не может. Не будет ни счастья, ни душевного покоя, ни заслуженного отдыха в кругу вопящих внуков. Будет борьба за деньги и власть, потом, если выживешь, борьба за неограниченную власть, потом битва за удержание этой власти и в результате, если повезет, достойная смерть со скипетром в одной руке и державой в другой. А если не повезет, тогда твои кости растащат молодые голодные волки, которые так и ждут, чтобы ты оступился…
– Друг мой, – сказал Сергеев, не в силах сдержать иронию. Он довольно четко скопировал интонации Блинова. – Как там у Пруткова? Если у тебя есть фонтан – заткни его!
– Ты о чем? – переспросил Блинчик, прерванный на полуслове. Он напоминал токующего глухаря, у которого только что выстрелом оторвало хвост.
– У тебя мания величия, Вова, – произнес Сергеев с улыбкой. – Натуральная мания величия! Какой скипетр? Какая держава? Ты это серьезно? От соседа северного заразился? О чем ты говоришь, вдумайся! Вы же бредите все! Неограниченная власть! Абсолютная! Вы же в пропасть катитесь! Пусть ты прав… Пусть мои визави не лучше твоих! Пусть они хуже в тысячу раз! Но если ты – это добро, и они – это добро, то, что такое зло? Объясни мне, тупому идеалисту, кем вы все будете управлять, когда изведете страну под корень? Власть – она нужна, когда есть кем править…
Блинов тихонько хихикнул, а потом и засмеялся в голос, этак вальяжно хохотнул.
– Ну да… Тут декабристы разбудили Герцена! Как ты, Мишенька, только бессонницей не мучаешься! Ты ж беспрерывно должен за народ радеть! Он же без тебя, праведного, от коварного Блинова пострадает! Я же уже говорил тебе – народу все равно. Ему плевать на то, кто наверху, если холодильники наполнены. Демократии отлично приживаются только в сытых странах. Для голодных больше подходит диктатура. Она, знаешь ли, создает иллюзию справедливости и при этом не влияет на перераспределение благ. Когда недовольные валят лес, у тех, кто остался на воле, есть больше оснований этой свободой наслаждаться. А отбери у них наглядный пример того, к чему может привести недовольство, и получишь не процветание, а хаос и анархию.
Сергеев снова, как много месяцев назад, поймал себя на том, что внимательно слушает Блинова. Гораздо более внимательно, чем того требует ситуация. Не зря, ой, не зря занимал Владимир Анатольевич место председателя политсовета в родной партии! Было в его речи нечто завораживающее, некая железная убежденность, достоверность, заставляющая слушателей воспринимать слова Блинова, как истину, при очевидной спорности тезисов. Это был дар, несомненно. Такой же дар, как талант художника, музыканта или артиста – способность заставить других видеть мир своими глазами. Даже некогда воспитанная специальными тренировками способность Михаила противостоять внушению не могла защитить его в полной мере от влияния речей бывшего друга.
Двери тихонько открылись, и в кабинет, испуганно сверкая глазами, вошла Полина. В руках ее был поднос с бутылкой коньяка, рюмками, кофейными чашками, стеклянной сахарницей и тарелочкой с нарезанным лимоном. Кофейные чашки ровно дымились, наполняя безвкусный, кондиционированный воздух ароматом свежесваренной арабики.
Повинуясь кивку блинчиковой головы, секретарша водрузила принесенное на стол и испуганной мышкой юркнула обратно, в приемную. Царивший в кабинете разгром, оборванный, как киногерой после взрыва, шеф и мрачный, словно дождевая туча, Сергеев, ввергали тонкую девичью душу в паническое состояние.
Блинов сцапал бутылку с «Реми Мартин», мгновенным кошачьим движением смахнул с горлышка закупорку и выщелкнул пробку. Рука его зависла над рюмками. Он налил одну из них под верх, задумался ненадолго, а потом вдруг выплеснул содержимое своей чашки с кофе в чудом уцелевший горшок с бонсаем, налил в неё коньяк и одним махом влил в себя золотистую жидкость, смешанную с черной кофейной гущей. Прислушался к чему-то внутри организма, повторил процедуру еще раз, и только после этого бросил на язык лимонный ломтик и поморщился.
– Пей, Умка, – предложил он, причмокивая. – Пей. Такие разговоры, как у нас, по-трезвому не ведут. Или кофе пей. Не стой, как истукан. Ничего не выстоишь, ничего не высидишь. Кто прав – ты со своим прибацанным идеализмом или я, покажет время. Только боюсь, что мы с тобой можем этого и не увидеть.
Он снова налил себе в чашку и приподнял ее, вопросительно глядя на Сергеева, но тот на приглашение никак не отреагировал, разглядывая Владимира Анатольевича, как археолог редкую инкунабулу.
– Ну, как хочешь… – сказал Блинов и выпил еще раз.
Потом ткнул пальцем в селектор и приказал:
– Поля, и закусить чего найди. Ну, там колбаски, сырка, ветчинки с маслинками… Подсуетись, родная…
– Если не закушу – нажрусь, – пояснил он Михаилу. – Стареть стал… Вот ты меня чуть ли не слугой дьявола считаешь, а я все тот же Вова Блинов, только старше и богаче. Я не демон, Умка. Я мудрый политик и имею дело с разными людьми. Далеко не все они так терпеливы, как я. Для многих твои визави как кость в горле. Кто-то их до смерти боится, кто-то готов за них жизнь отдать. А кто-то, – он снова почмокал губами, высасывая лимонный сок, – готов забрать чужую. Речь идет об очень большом куше, Миша. Ты просто не представляешь ставки в игре, а лезешь в нее, как Матросов на дот. Разыгрывается страна, не деревенька на 150 душ, а страна, не самая бедная страна, уж поверь, с населением почти в пятьдесят миллионов человек. О тебе знают, Миша. Знают, что у тебя есть информация, которая может нас очернить. И есть люди, которые очень бы хотели этой информацией воспользоваться. И есть вторые, которые много бы дали, чтобы эту информацию похоронить. Не потому, что она повредит Титаренко или мне, а потому, что есть граждане, непосредственно (он сделал упор на слове «непосредственно») замазанные в тех событиях. И именно их головы первыми лягут на плаху. Догадайся, что интереснее всего?
