Владимир Молотов - Урал атакует
— Спасибо, конечно, но… — Косте показалось, что зал качнулся.
Надо же, как подло с ними обошлись. Никогда бы не подумал на Калинова.
— Ладно, вернемся домой, разберемся, как со всем этим дальше жить.
— А домой мы тебя, хочешь, сегодня же отправим? — Коршун как будто услышал мысли Муконина. — На самолете миротворцев.
Парень в тюбетейке, с азиатским типом лица, разливавший спирт, снова поднес стаканчики, наполненные до краев.
— Товарищ генерал, разрешите еще по одной, за победу.
Коршун нахмурился, вяло кивнул. Взял стаканчик, выпил и не поморщился. «Такие никогда не хмелеют», — подумал Костя. Он последовал примеру генерала.
Спирт горячо проскочил по пищеводу и уютно расположился в желудке. Тепло поднялось по всему телу, кровь заиграла.
— Я бы и рад, — сказал Костя, — но вы, наверно, еще не в курсе: мне надо сначала в Уфу, раненого напарника забрать.
Коршун помрачнел.
— Да нет, Костя, к сожалению, это ты не в курсе.
Муконина изнутри затеребило. Генерал сделал понимающий, сожалеющий взгляд.
— Твоего товарища уже не надо забирать, — добавил он после секундной паузы.
— Какого черта! — Костя на ватных ногах опустился на стул. — Ведь он же был в сознании, мог передвигаться. Я же сам его в больницу доставил.
Пустой стаканчик выпал из рук.
— Видишь ли, Костик, тамошние коновалы… Они не смогли толком сделать операцию…
Муконин оперся локтями на стол, схватился руками за голову, качнулся несколько раз — в глазах помутнело. Рана напомнила о себе, сильно кольнув, словно отозвалась на захватившее чувство утраты.
— Ганя, Ганя, бляха-муха! Вот суки!
И, как ясный день, вернулось то последнее, что было с ними: разворот перед постом, проезд мимо деревни Тарманы… И то прощание в больнице: «Я только туда и обратно…» Ведь не появлялось даже предчувствия, что это конец. Разве только какая-то неизбывная печаль и боль в потускневших глазах Гани… На кой хрен мы сунулись в эти Тарманы? Если бы рискнули через пост, все было бы по-другому. И Ганя, этот жизнерадостный волосатый «рокер» Ганя, наверняка сидел бы сейчас здесь, рядом, со своими дурацкими шуточками-прибауточками, поговорками-скороговорками. Сквозь дымку воспоминаний проскользнули объясняющие слова Слапковского:
— Благо есть у нас в Уфе друзья, помогли отправить груз «двести» в Ебург.
* * *До обещанного трофейного самолета, готовящегося отправиться в Екатеринбург, оставалось часа два, и Костя заскочил к Севе на квартиру.
Сева сидел на кухне и квасил самогон. Мутные глаза, почудившиеся Косте совсем черными, с проблеском удивления уставились на Муконина.
— Костя? Это ты… На… Ты куда пропал? Я думал, больше не… заявишься. Я думал, ексель-моксель, ты уже в Ебурге.
Муконин по-хозяйски взял рюмку, сел рядом, налил себе.
— Да так, знаешь. Форс-мажорные обстоятельства.
Выдавив из себя тугую улыбку, Костя взял пальцами маринованный огурчик из тарелки, выпил и зажевал.
— Уф, ну и крепкая же тварь! Давно пьешь?
— Не знаю. — Сева, нахмурив брови, вяло посмотрел в окно. — С тех пор как ты ушел.
Повернув голову к Косте, он сделал такую странную гримасу на своем несуразном, заросшем пепельной щетиной лице, что в других обстоятельствах Муконину стало бы смешно.
— А что это за фигня на тебе надета? Иа.
Сева болотистыми глазами оглядывал серую робу, выданную Муконину в госпитале слугами почившего Кельвина.
— А, это. — Костя махнул рукой. — Неважно. Долго объяснять.
Хорошо хоть бинты невидны под пиджачком, подумалось ему.
— Ты телевизор смотришь? — спросил Костя.
— Не-а. Че там смотреть-то?
Костя оставил родственника и прошел в комнату, включил ящик.
Передавали местные новости. Русский человек с окающим самарским акцентом, облаченный в коричневый свитер, живчик-брюнет с крючковатым носом, возбужденно вещал на фоне каких-то оранжевых квадратов на задней стене:
— Сегодня мы впервые выходим в эфир на этом чертовом натовском канале. Потому что контингента НАТО в нашем городе больше не существует. Весь личный состав миротворцев сегодня был расстрелян и пленен после вступительного удара странного оружия, предположительно излучающего короткие импульсы. Никто еще не взял на себя ответственность за массовый теракт — пока назовем это так — за массовый теракт в отношении миротворцев Североатлантического альянса. Впрочем, в ближайшее время мы ожидаем появления здесь, в этой студии, руководителя Движения Сопротивления Поволжской Республики.
В комнату вошел Сева.
— Охренеть! Это че, на самом деле, что ли? — Он качался и бухнулся на диван.
— А ты сомневаешься? — Костя подобрал с комода свою коробочку с бритвенным станком и телефонную зарядку и сунул все за пазуху. — Проспись, а потом выйди на улицу. Там, наверно, уже ликуют.
На улицах города, похоже, действительно ликовали, Костя не ошибался. Многое сразу поменялось на улицах Самары. Оставив пьяного Севу неожиданно заснувшим, так и не попрощавшись, Костя вышел к автобусной остановке. Люди высыпали на улицу, их стало больше, чем раньше. Они двигались, стекаясь в общую толпу, по направлению к площади Кирова. Они орали, свистели, бросали на сухой асфальт стеклянные бутылки, и стекло со звоном разбивалось. Кто-то из них неведомо откуда достал старый российский триколор и вознес его над толпой и замахал им, генерируя новые оголтелые свисты. Солнце ласково и одобрительно гладило шествующих людей по кепкам, лысинам и шевелюрам.
— Ра-асси-яу! Ра-асси-яу! — раскатывалось от них во все стороны, и кто-то аккомпанировал, дуя в трубы хоккейных болельщиков. — Ра-асси-яу!
Где-то уже полыхал пожар, откуда-то слышались беспорядочные хлопки — то ли кто-то умудрился запустить фейерверк, то ли стрелял кто из охотничьего ружья в чистое голубое апрельское небо накануне Первомая.
И Костю вдруг подхватил этот дух толпы, его зажгло внутри, точно где-то в груди чиркнула спичка, и уже неконтролируемая пьяная радость, хотя он и не чувствовал действия алкоголя, переполнила его, хлынула через края, так что захотелось полететь в это славное бездонное небо, далекой синью призывающее к всеобщей свободе.
Эпилог
РОДНЫЕ ПЕНАТЫ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Первым, кого увидел Костя Муконин на екатеринбургской земле, был генерал Калинов. Задний проход «Боинга С-17» долго не открывался. Но когда все-таки появился свет, и Костя вышел в последних рядах летевших с ним людей разного сорта, подкатил тонированный джип «Тойота», и отворилась задняя дверца.
— Муконин, садитесь! — требовательно сказали из машины резким мужским голосом.
— Да нет уж, спасибо, я сам как-нибудь, — бросил Костя и отвернулся.
— Считайте, что это приказ и.о. президента, — сказали вдогонку.
Костя вздохнул, покачал головой. Нехотя он залез в джип.
За рулем сидел коренастый крепыш в черной кожанке. На переднем сиденье — Сергей Михайлович в форме. На заднем — некий смутно знакомый комитетский чин с жиденькими рыжими усами и плохо скрываемым под кителем животиком. Генерал махнул водителю, и внедорожник тронулся.
— Ну, здравствуй, Костя. С возвращением тебя, — обернувшись назад, сказал Сергей Михайлович.
Муконин поймал его глаза. Было в них что-то — не сказать что чувство вины, но какая-то отцовская обреченность. Костя промолчал. Человек сбоку поерзал на сиденье.
Джип притормозил на КПП аэропорта «Кольцово», автоматические ворота отодвинулись, и машина понеслась дальше — в город.
— Ну, ты губки не дуй, как ребенок, которому не ту игрушку подсунули, — помолчав, строго сказал генерал.
«Так он снова надел свою повседневную оболочку, — патетически подумал Костя. — Или, напротив, стал самим собой?»
— А я и не дую.
Костя, и вправду, особо не обижался уже на генерала. Ему ли не знать, как жертвуют в армии «пешками»? Ему, бывшему кадровому офицеру? Но в этот час своего возвращения он был просто уставшим и злым. Злым на весь мир.
— Мы все выполняли свой долг. И ты, и Ганя, и я в том числе, — сказал генерал, почти оправдываясь.
— Да, вот только Ганю уже не вернешь.
— Но если бы не он, если бы не ты, если бы не вы вместе взятые… Ничего бы не было, и мы бы не выиграли. Если бы…
Костя перебил:
— Я знаю, знаю. Можно много рассуждать о долге, чести и достоинстве. В России победу всегда ковали любой ценой. И часто — ценой батальонов, брошенных под передовой огонь в качестве пушечного мяса. Так что уж тут говорить о двух заблудших душах? Но, по крайней мере, солдатам на войне резали правду-матку. Они знали, на что идут. В чем сила, брат? Помните такое кино из нашего прошлого? В правде сила. И у кого она есть, тот сильней. И если бы мы знали правду, знали, что идем на задание одни, мы были бы сильнее. И может быть, тогда Ганька бы выжил.
