Илья Стальнов - Удар иглы
Я смотрел в его мутные глаза и думал: где тот механизм, который превращает человека в чудовище? Что служит толчком, заставляющим убивать, насиловать? Может, Дима и Аля правы, действительно зло живет само по себе и собирает свою кровавую жатву?
– Ты, Ракушкин, задержан по подозрению в совершении разбойных нападений и умышленных убийств.
– Это вранье! Все вранье! Ничего такого я не делал. Честное слово…
– Адвокат тебе будет. Уже вызвали. Чуть позже будет.
– Я без адвоката говорить не стану… Я свои права знаю!
– Будет тебе и следователь, и адвокат. Будет тебе и кофе, и какао с чаем.
Я взял стул и уселся напротив Ракушкина. Судя по всему, уперся он основательно, кто-то ему насоветовал, как вести себя в милиции. Колоться он не собирался. А расколоть его надо было во что бы то ни стало. Прошла информация, что банда завтра обещала /строить еще одну «мокруху». Значит, опять труп, опять слезы и похороны.
– Вот ответишь, где твои подельники, и все тебе будет…
– Ничего не знаю! – обиженно засопел Ракушкин, понял, что в моем лице вряд ли найдет защиту своим «законным интересам». – Не буду говорить! Адвоката!
Таким голосом обычно кричат: «Доктора!»
– Будешь ты говорить, животина. Еще как будешь. – Я взял его за шею и притянул к себе. – Ты думаешь, волчина позорная, что тут с тобой кто-то сюсюкаться будет? Нет. Ты убийца. И никуда тебе от этого не деться. Будешь отвечать… Тебе сейчас за жизнь свою надо бороться. Признаешься, изобразишь в суде на своей поганой роже чистосердечное раскаяние, глядишь, от стенки отмажешься. Получишь каких-нибудь лет пятнадцать… Сейчас общественность наша такую мразь, как ты, обожает. Вам и гуманизм судебный, и помилования, и амнистии. Глядишь, и выживешь. Я отпустил его и отбросил на спинку стула.
– На понт берете, менты!
– Ух ты, какие они слова знают.
– Ничего не скажу! – визгливо завопил Ракушкин.
– Правда? Заложишь ты своих корешей, как миленький, деваться тебе некуда.
– Нет!
– Ты что, боишься их? Что за стукача сочтут, отомстят? Не отомстят и за стукача не сочтут, потому как скоро вы будете наперебой друг друга закладывать, чтобы свою вину на других свалить.
– Нет!
– Тебе не их надо бояться. У водителя, в которого ты штырем тыкал, трое детей осталось, притом одна из дочек больна церебральным параличом, прикована к коляске. А Гейдар Абдуллаев, тот милиционер, его вы месяц назад «сделали». Он через Афган и Чернобыль прошел. А вы его, сучьи дети, бензином облили и еще живого сожгли.
– Это не я. Я ничего не скажу, – долдонил Ракушкин. – Я требую адвоката.
– До адвоката еще дожить надо… Слушай, Сергей, а ты летать умеешь?
– Как это?
– У нас на допросах всякое бывает. Иногда клиенты нервные попадаются, из окон выпрыгивают. А тут шестой этаж, внизу двор УВД, плиты навалены – гараж строим. Самое главное, это окно ниоткуда со стороны не просматривается. Улавливаешь?
– На понт берете! Ментам это нельзя… Я взял его за шкирку, сдернул со стула и потащил к открытому окну.
– А!… – начал было орать Ракушкин, но я так сдавил ему ладонью рот, что теперь вырывалось только мычание. Я прижал мерзавца к подоконнику. Он смотрел на меня, выпучив глаза. Не знаю, что он такого прочитал в моем лице, но только начал бледнеть. Я подтолкнул его вперед. Еще одно усилие – и он полетит вниз.
– Даю тебе три секунды на размышление.
Я прижал его так, что только косточки хрустнули.
– Скажу… Все скажу!…
Он рассказал все. Клык – Виктор Клычков: «у своей бабы на Челюскинской»; Балбес – Матвей Шипунов: «наверняка дома чалится, очкарик»: Гоги Паркадзе, кличка Гога: «в спортзале на Купеческой железяки тягает». Из оружия у банды два пистолета и обрез. Клык с пистолетом не расстается, любит его больше родной мамы…
– Семеныч, – сказал я в телефонную трубку. – Поднимай своих ребят в ружье. Три группы по три-четыре бойца. «Рафик» и «Жигули» – твои, остальной транспорт – мой.
– Кого берем? – уточнил командир спецназа.
– Банду по ОПД «Дальнобойщики». Три бандюка. Вооруженные, так что экипируй своих по тяжелому варианту.
– Отлично. А то мои хлопцы без дела размякли.
– Через двадцать минут жду вас в моем кабинете та инструктаж.
Через сорок минут три группы на семи машинах разъехались по городу.
– А здорово вы Ракушкина «расплющили», Виктор Иванович, – уважительно сказал Володька Алимов. – Он даже поверил, что вы его в окно выкинете.
– А ты не поверил?
Алимов только усмехнулся.
«Выкинул бы. Не сомневайся. Такая гнида права не имеет небо коптить», – сказал я, но не в слух, а про себя.
Вложил всех Ракушкин со страху тютелька в тютельку. В указанной им квартире на Челюскинской действительно кто-то находился. Мы пошли к соседке сверху. Она пожаловалась, что «Натаха со своим мужиком совсем достали»: шум, музыка, пьяные вопли – и так уже три дня. По описаниям «Натахин хахаль» явно походил на Клыка, равно как и на словесный портрет, составленный нами ранее со слов потерпевших. Мы нарисовали план квартиры, а потом взялись задело.
– Пошли, – сказал Семеныч.
Спецназовец размахнулся и с одного удара «ключом» – тяжеленной квадратной кувалдой – высадил дверь. Трое бойцов в бронежилетах влетели в квартиру. Шум, звон разбиваемого стекла, звуки ударов, мужской вопль, женский визг, буханье какой-то перевертываемой мебели. «Лежать, сука!…»
Все. Сделано! Теперь можно входить без риска помять костюм.
Голый, как Адам, красавчик лет двадцати пяти лежал в наручниках на полу. Его голливудскую физиономию слегка портил расквашенный нос. Голая, как Ева, девица сидела на мятой кровати, прижав ладонь ко рту и всхлипывала. На полу валялся пистолет «Макарова».
– Под подушкой прятал, супермен хренов, – сказал Семеныч.
В комнате царил беспорядок. В углу стояли ряды бутылок. Мартини, виски – да, тут самогоном баловаться брезговали. На полу были раскиданы какие-то очистки, тряпье. На подоконнике лежал здоровенный пакет с анашой и валялись обугленные самокрутки.
– Бог ты мой, чем вы тут занимались? – покачал я головой, осматриваясь.
– Чем, чем?! – Девица распрямилась, стыдливость не относилась к числу ее достоинств. – Пили и трахались три дня! И никуда не выходили!
– Ну да, после последнего дела расслабиться надо было, Не так ли, Клык?
– Ох, – застонал он.
Балбеса взяли прямо в его собственной квартире. Он сидел за компьютером. Гогу также задержали в том месте, которое назвал Ракушкин. Последний при задержании что-то недопонял и даже попытался принять боевую стойку, чтобы продемонстрировать свою завидную физическую подготовку. Но после удара прикладом автомата по голове весь его боевой пыл куда-то испарился.
К пяти часам вечера вся компания успела расколоться. Они начали писать признательные показания. Клык поведал нам о семи убийствах.
– Так бы дальше и убивали? – спросил я его. Клык нахально улыбнулся. Он уже успел освоиться у нас и теперь сидел, закинув ногу на ногу.
– А что? И убивали бы.
– Зачем?
– Бабки нужны были. Ну и нравилось. Это как наркота затягивает, Стоит только раз попробовать.
– Как будто приоткрываешь дверь в иную действительность, где все по-другому, где чужая боль разливается жгучим удовольствием по всему телу, где вырываешься из тоскливой обыденности и скучищи…
– Похоже… Откуда ты знаешь, начальник?.. – Клык даже в лице изменился.
– От верблюда…
Вечером я вспомнил о своих делах. О том, что надо все-таки разобраться с квартирой номер семнадцать, что в доме на улице Клары Цеткин. Я вызвал Володю Алимова.
– Мне надо кое-какую установку сделать. Подстрахуешь?
– Нет вопросов,
У оперов не принято проявлять излишнее любопытство в подобных случаях.
И вот я опять на улице Цеткин перед почти что выселенным домом. Как и вчера, здесь было пустынно. Мы направились к интересующей нас квартире. К моему удивлению, дверь была опечатана ремонтно-эксплуатационным управлением. Я начал названивать в соседние квартиры. В двух никого не было. В третьей теплилась жизнь.
– Кто там? – послышался приглушенный дверью женский голос.
– Милиция.
– А откуда я знаю, что вы из милиции? Может, грабители.
– Да какой грабитель в ваши трущобы полезет?
Этот довод почему-то показался убедительным. Дверь открыла полная женщина лет сорока на вид, в синем спортивном костюме. Она пропустила нас в тесную комнату, предложила чай, от которого мы отказались,
– Вы соседа из четырнадцатой квартиры знаете?
– Карнаухова?
– Да. Владимира Шамилевича.
– Конечно, знала.
– А где он? Почему дверь опечатана?
– Так он же умер на днях.
– А кто в его квартире живет?
– Никого. У него ни родственников, ни постоянной женщины не было. Его позавчера кремировали.
– Вы не замечали, никто не пытался вскрыть его квартиру? Никакие странные люди здесь не появлялись?
