Ян Валетов - Школа негодяев
Гю посмотрел на него из-под полей шляпы, сморщив нос, и кивнул.
– Естественно. Все на месте.
– Твой третий умеет плавать с аквалангом? – спросил Исмаил с той же нарочитой ленцой, обращаясь к Сергееву.
Умка пожал плечами. Мол, откуда знаю? Приедем – спросим.
Вопрос, умеет ли плавать с аквалангом Хасан, не вставал. И так было понятно, что умеет.
Базилевича сегодня на наблюдательный пункт, с которого просматривался въезд в город с восточной стороны, пришлось не брать. Еда здесь, в Джибути, была вполне приемлемой, особенно в сравнении с походной кухней последних недель, а вот с гигиеной дело обстояло так же неважно, как и везде… Не лондонские рестораны, все-таки…
Готовили еду несколько молчаливых местных женщин непонятного возраста – мусульманки, если судить по одежде и обычаям. Местными деликатесами в их исполнении Антон Тарасович и отравился: к вечеру ему стало совсем неважно, и в результате бывший вождь украинской оппозиции провел всю ночь возле выгребной ямы во дворе – рыча, воя и плюясь. Под утро, после приема антибиотиков и еще целой пригоршни желудочных таблеток, выданных ему хихикающим Гю, он, бледный, как призрак отца Гамлета, рухнул на узкую походную койку и отключился, словно от удара в челюсть.
– Надо будет – поплывет… – Сергеев, еще раз прошелся взглядом от начала до конца втягивающейся в узкие улицы колонны. – Не умеет – научим. Невелика премудрость…
– Странный ты человек, – сказал негр, затягиваясь потрескивающей сигаретой. – Не могу понять, почему этот задохлик все еще не кормит рыб на дне залива? Кто он тебе, чтобы ты ставил под угрозу всю операцию? Ты же его толком и не знаешь…
Умка перевел бинокль с пылящих по дороге автомобилей на синеющую за низкими портовыми постройками воду. Сегодня задувало с моря, по поверхности бежали мелкие белые барашки коротких пологих волн.
– Я и тебя толком не знаю, – парировал он спокойно. – Ну и что? Такая вот у нас работа… Посмотри-ка, Хасан…
Он передал бинокль угрюмо молчащему Аль-Фахри.
На араба здешняя пища и праздный образ жизни оказали самое благотворное воздействие. Лицо, иссушенное многодневным пребыванием на солнце при скудном водяном рационе, начало разглаживаться, даже многочисленные ссадины и царапины стали менее воспаленными, хотя местный климат и всеобщая антисанитария заживлению ран не способствовали. Утром, с рассветом, Хасан поднимался и уходил к морю – плавать. Вечером, перед закатом, процедура повторялась. Араб будто бы заряжался от моря, черпал в нем энергию и силы. Такая способность приводить себя в порядок просто поражала.
Несколько раз Умка с Аль-Фахри подолгу беседовали, вроде как ни о чем – так, общие вопросы, анализ ситуации. Даже Базилевича не выгоняли – пусть себе слушает, ума набирается. Голос Хасана, хриплый с присвистом из-за старого ранения в горло, звучал неизменно спокойно, в отношении окружающих он не проявлял никакой агрессии, которая была ему свойственна и так поразила Сергеева своей неистовостью в первые же минуты их знакомства.
Теперь Аль-Фахри настолько мало напоминал клишированный образ международного торговца оружием, что Умка просто диву давался и постоянно задавал себе вопрос, а с этим ли человеком его познакомил Блинов в Киеве? И сам себе на него отвечал: именно с этим! Не Хасан изменился – изменились обстоятельства, а араб, как человек, привыкший выживать вопреки всему, просто к ним приспособился. Без сомнений, Аль-Фахри был сильной личностью, человеком способным на глубокую привязанность, на неподдельные дружеские чувства, но Сергееву не стоило особо рассчитывать на то, что сложившиеся между ними отношения что-либо изменят в случае прямого конфликта интересов. Но и не обращать внимания на то, что между ним и Хасаном явно установилось взаимопонимание, Умка не мог. Пусть это было взаимопонимание двух профессионалов, некое временное сотрудничество на взаимовыгодной основе, но оно было.
Хасан, не раздумывая, спасал Сергееву жизнь во время их совместного путешествия, и тот делал то же самое для Аль-Фахри. А ведь они враги. Позиционировались, как враги, представляют интересы соперничающих группировок, а, значит, и остались врагами – временными союзниками, заложниками чужой игры, вместе попавшими в клетку.
Что ж это за Стокгольмский синдром[65] шиворот-навыворот?
И прав тысячу раз Исмаил, не понимающий, почему все еще жив Базилевич … Он обуза, гиря на ногах, самое слабое звено во всей Сергеевской комбинации. По всем правилам надо было дать ему пинка под зад еще в пустыне или, вообще, не тащить с собой в самолет, оставив Конго на съедение. Чего от него ждать? Благодарности? Преданности? Наивно… Предавший однажды обязательно предаст вторично. Не будь Базилевича – и Сергееву бы сейчас не приходилось выкарабкиваться из всего этого дерьма, превратившего мирную командировку в Лондон в экстремальный африканский вояж. Да и Хасану тоже не пришлось бы…
«Старею, подумал Умка, мало действую, много думаю, анализирую, кто свой, кто чужой… Почему, зачем, отчего? А ведь говорил Мангуст, что самый страшный враг умного приказа – это способность исполнителя к размышлениям. Самый лучший солдат – тупой и аккуратный вояка, не способный противоречить робот для исполнения задачи. Сказали – сделал. Вот только долго такие роботы не живут, и именно по этой причине грамотный командир всегда старается соблюсти баланс при подборе людей. Брать одних бездумных – пропадешь, брать одних думающих – тоже пропадешь, вот и крутись, как хочешь!»
– Ты с нами? – спросил Исмаил у француза.
– А доля? – ответил тот вопросом на вопрос.
Поля шляпы скрывали половину его лица в густой тени, и негр ухмыльнулся.
– Пять процентов от добычи. Но твои люди остаются дома.
– Ты чего-то боишься? – насмешливый взгляд блеснул из-под шляпы, и Исмаил осклабился в ответ.
– Мне нечего бояться. А тебе незачем делиться…
– Я не рассматривал твое предложение с этой стороны.
– Так рассмотри.
– Я подумаю, – пообещал француз. – Поехали… Надо отдохнуть и связаться с твоей командой, Исмаил.
– Погодите, – сказал Хасан, опуская бинокль. – Сергеев, посмотри на второй джип…
Оптика бинокля словно перенесла Михаила с наблюдательного пункта к самой дверце машины, остановившейся у ворот порта. Дверь была приоткрыта, но рассмотреть хоть что-то за ней не получалось, зато выпрыгивающего из пикапа Конго можно было видеть во всех подробностях, вплоть до ободранной физиономии и грязной повязки на голове.
– Видишь его? – спросил Хасан.
Сергеев кивнул.
Конго остался жив. Ничего хорошего в этом не было. По собственному опыту Михаил знал, что проблема, не решенная сразу, практически всегда выходит боком потом. Огорчительный промах, что сказать…
Дверца джипа распахнулась во всю ширину, и Сергеев смог лицезреть Пабло Кубинца, вышедшего на свет божий из чрева затемненного внедорожника. Пабло выглядел, как всегда – с иголочки, словно в машине у него были припрятана горничная и утюг.
Он кивнул Конго, и тот принялся что-то объяснять двум охранникам у ворот. По-видимому, объяснял он убедительно, потому что один из часовых бегом бросился в будку у шлагбаума – наверное, звонить начальству. Второй же, на всякий случай, отступил на несколько шагов от сетки и перебросил автомат со спины на плечо.
Джип Рашида по-прежнему стоял первым, и из него никто не выходил. Сергеев снова вернулся к Пабло. Теперь Кубинец раскуривал сигару, а рядом с ним, спиной к Михаилу, расположился невысокий солдат в хэбэ. Кубинец пыхнул густым белым дымом, который сразу же унесло бризом, солдат же помахал перед лицом рукой, словно отгоняя дым, и медленно повернулся.
Сергеев опустил бинокль, снова поднял его к глазам и посмотрел в лицо женщины, которую он считал мертвой уже много лет.
Она поморщилась – запах сигар ей никогда не нравился, и она не любила, когда Мигелито курил сигары. Сигареты – совсем другое дело. Она жива. Жива! Михаил невольно заулыбался, борясь с желание броситься к ней, бегом, перескакивая через шаткие заборчики. Она жива – все остальное в этот момент потеряло всякий смысл.
Кубинец что-то сказал ей и выпустил следующую струю дыма вертикально вверх. Марсия засмеялась и, протянув руку, коснулась щеки Пабло пальцами таким знакомым, таким родным жестом, что Сергеев почувствовал, как у него перехватило дыхание.
* * *Площадка следующего этажа была перекрыта массивной, от стены до стены, решеткой, и стоило Сергееву высунуть нос, как пущенная умелой рукой автоматная очередь едва не снесла ему голову. Он едва успел рухнуть на ступени и скатиться вниз. Шутки кончились. Он посмотрел на свою маленькую армию и подумал, что на месте хозяев Школы именно сейчас отсек бы атакующим путь к отступлению. Словно в ответ на его слова, несколькими пролетами ниже затопали, стали слышны голоса – центральный марш был взят под прицел противником. А отсюда, с этой лестницы, пути на боковые переходы не было.
